V. Вокруг калифорнийской конференции по русской литературе 1981 г
V. Вокруг калифорнийской конференции по русской литературе 1981 г
В мае 1981 года (с 14 по 16) в Лос-Анджелесе (штат Калифорния) проходила международная конференция «Русская литература в эмиграции», в которой участвовали русские писатели-эмигранты (так называемой третьей волны), а также американские и западноевропейские писатели, литературоведы и журналисты.
Вот их имена:
Василий Аксенов, Юз Алешковский, Дмитрий Бобышев, Деминг Браун, Эдвард Браун, Николай Боков, Томас Венцлова, Владимир Войнович, Джордж Гибиан, Ашбель Грин, Джон Дэнлоп, Д. Бартон Джонсон, Вера Данхем, Сергей Довлатов, Анатолий Гладилин, Роберт Кайзер, Патриция Каден, Наум Коржавин, Илья Левин, Юрий Лехт, Эдуард Лимонов, Ольга Матич, Виктор Некрасов, Эдвард Олби, Виктор Перельман, Карл Проффер, Эллендея Проффер, Мария Розанова, Андрей Синявский, Джеральд Смит, Саша Соколов, Джеффри Хоскинг, Алексей Цветков[600].
Программа работы конференции была рассчитана на три дня. На открытии прозвучал доклад известной американской славистка Ольги Матич «Russian Literature in Emigration» («Русская литература в эмиграции»), затем выступил Андрей Синявский с докладом «Две литературы или одна?», открывшим дискуссию первого дня. Темой второго и третьего дня стала связь политики и литературы. В каждый из дней конференции, кроме докладов, проходили «круглые столы» русских участников конференции[601].
В перечне участников обращает на себя внимание отсутствие таких крупных фигур эмиграции как Александр Солженицын, Владимир Максимов, Иосиф Бродский. И это не случайно, это следствие той разобщенности и даже вражды, которая буквально раздирала русскую литературную эмиграцию третьей волны на отдельные группировки и компании.
Так, главный редактор «Континента» Владимир Максимов отказался приехать на конференцию из-за того, что организаторы ее уделили, по его мнению, слишком большое внимание Андрею Синявскому. В письме Василию Аксенову от 4 апреля 1981 года, сетуя на это, он писал: «Выступлением Синявского открывается конференция, а затем о нем же следует целый доклад. Мало того, в списке участников дискуссии числится и его жена (почему и не твоя, и не моя, и не Войновича?)». Отношения его с Синявским были уже достаточно напряженными, хотя первоначально предполагалось, что оба они будут соредакторами «Континента». Но Синявский потребовал, чтобы в состав редколлегии была введена и его жена, М. В. Розанова, с чем Максимов был категорически не согласен. Это и послужило причиной разрыва отношений между ними. В результате Андрей Синявский и Мария Розанова создали свой собственный журнал «Синтаксис», который сразу же занял враждебную по отношению к «Континенту» позицию.
Молодые писатели (в частности, Эдуард Лимонов и Саша Соколов) с недоверием относились к вкусившим славы на родине Василию Аксенову, Науму Коржавину, тому же Владимиру Максимову.
Главный редактор газеты «Новое русское слово» Андрей Седых предпринимал откровенно враждебные действия по отношению к газете «Новый американец» Сергея Довлатова, видя в нем конкурента, который может отобрать у него читателя.
Особняком со своими восторженными приверженцами держался объявленный классиком при жизни Александр Солженицын.
Нечто подобное можно сказать и об Иосифе Бродском, окруженном многочисленной группой почитателей. Причины разрыва между ним и Василием Аксеновым изложены в предыдущем разделе настоящей книги «Два письма Василия Аксенова к Иосифу Бродскому».
Взаимные претензии писателей эмиграции достигали порой предельной остроты, подтверждением чему служит опубликованная в «Вопросах литературы» (2013, № 3) непосредственно касающаяся предстоящей конференции в Лос-Анджелесе переписка Василия Аксенова с Владимиром Максимовым и Сергеем Довлатовым, а также сохранившаяся в американском архиве Василия Аксенова переписка Сергея Довлатова с Владимиром Марамзиным[602].
Письмо Марамзина изобилует скрытыми и явными упреками в адрес Довлатова. Например, в начальной фразе письма, задающей тон всему письму, Марамзин пишет:
«Я вижу, что ты вообще на всех нас поставил крест как на друзьях и союзниках, да и газету-то присылать перестал. Думаю, что причина в том, что тебе ее мне стало присылать – ну, не то что стыдно, а несколько неудобно. <…>
Ты много говоришь о свободе. На самом деле твоя газета, которой мы все так радовались, и помогали бы всеми силами и способами, постепенно и очень четко заангажировалась»[603].
Довлатов отвечает Марамзину жестко, но спокойно:
«Я работаю в независимой демократической газете и буду делать ее так, как считаю нужным, с учетом всех доброжелательных и разумных советов.
В твоем письме часто встречаются формулировки: „Ты напечатал… Ты не захотел опубликовать…“ Это неточность. И очень показательная неточность. Ты исходишь из наличия в газете – диктатора, вождя, начальника. Возможно, ты даже представления не имеешь, что такое демократическая форма руководства. Так знай, что моя злополучная должность является выборной, я не стал редактором и не был назначен редактором, а был – выбран редактором <…>.
Не буду затевать отвлеченный разговор о демократии. Я, как мог, высказался на общие темы – в газете.
Отвечаю тебе конкретно по пунктам:
1. Я на тебе креста не поставил… Напротив – очень ценю тебя как писателя, и редкий номер газеты выходит без упоминания твоего имени в самом положительном смысле.
2. Понятие „союзники“ для меня неприемлемо, ибо я ни с кем не воюю, ни к каким партиям не принадлежу и ни в какие союзы не вступаю.
3. Газеты высылать я не перестал. Последние два комплекта отосланы не авиа, а морем, потому что здесь жутко дорожает почта <…>.
То есть оба стремимся к миру. Но ты понимаешь мир как торжество одной точки зрения, а я – как сосуществование и противоборство многих…»[604].
Немаловажным фактом, характеризующим отношения в эмиграции, является отказ участвовать в работе конференции Александра Солженицына, Владимира Максимова и Иосифа Бродского, которые были по существу чуть ли не такими же литературными генералами (эмиграции), как руководители Союза писателей в любимом отечестве (ни в коем случае не хочу здесь приравнять одних к другим в смысле их литературной талантливости – и Солженицын, и Бродский, конечно, были и останутся классиками, да и Максимов – явление совершенно иного масштаба, чем Георгий Марков, Сергей Сартаков или другие представители так называемой секретарской литературы). Ситуация эта являлась своего рода карикатурой на положение дел в литературной метрополии, то есть в Советском Союзе, с предполагаемым соблюдением субординации и негласной табели о рангах.
Недаром Сергей Довлатов замечает Владимиру Марамзину в уже цитированном письме:
«Это письмо одного политического деятеля другому, или одного военного другому военному, скажем, полковника – майору, нарушившему порядок военных действий в разгар боев. Я не политический деятель, не майор, в боях не участвую, и потому окрики из ставки Верховного главнокомандующего кажутся мне оскорбительными».
А Василий Аксенов на упрек в нежелании ввязываться в литературно-политические дрязги отвечает Владимиру Максимову:
«То, что ты называешь „моей позицией“ – это отсутствие позиции в этом или более широком скандале. Этой позиции от меня не дождутся».
И это внутреннее достоинство Василия Аксенова и Сергея Довлатова, которое читатель ощутит в процессе чтения их переписки, не может не внушать уважения.
В настоящий раздел включены также три письма к Василию Аксенову, не относящиеся к теме конференции (от Владимира Максимова – 10 февраля, Андрея Седых – 11 апреля, Эдуарда Штейна – 30 августа 1981 г.), но колоритно оттеняющие картину повседневной жизни эмиграции.
С той же целью включены сюда записи Майи Аксеновой, сделанные в Лос-Анджелесе, где Аксеновы жили в это время. Публикуемый материал освещает одну из ярких страниц истории русской литературной эмиграции третьей волны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.