Расставание с заводом. Техника и музыка – народу

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Расставание с заводом. Техника и музыка – народу

Дорогие вы мои,

Планы выполнимые!

(В. В.)

Я был включен в ремонтную бригаду Иосифа Матвеевича Веркштейна, о котором уже немного рассказывал. Он принадлежал к рабочей аристократии завода и все умел и знал. Меня он начал учить по-настоящему. Человек он был юморной, любил подшучивать и разыгрывать людей, но его уроки слесарного мастерства были строги и деловиты. Не знаю, что он рассказывал обо мне у себя дома, но его дочка Маечка – ровесница и одноклассница Тамилы – восхищенно смотрела на меня как на восходящее слесарное светило.

Иосиф Матвеевич (ИМ) совершенно игнорировал присвоенные его рабочим разряды. Мы ремонтировали трансмиссии, вращающиеся в огромных баббитовых подшипниках, большие паровые вентили и насосы. Первая и самая грязная работа – их разборка и чистка. Бригадир без зазрения совести приставлял к этому делу («продиферить» насосики) всех, кроме себя и меня, числящегося все еще «подручным слесарем». Сейчас, во всяком случае, до 1988 года, когда я вынужден был заглядывать в Единый тарифно-квалификационный справочник, – такой специальности нет вообще. Поэтому моя профессия, вписанная в трудовую книжку, – либо атавизм, либо местное изобретение. Мы с бригадиром уходили «к бабцам», – заливать баббитом и затем «шабрить» подшипники, ползуны насосов и притирать большие бронзовые клапана. ИМ никогда не ругал меня, величал только по имени-отчеству, только иногда позволяя себе исторические пассажи, если я проявлял недомыслие или неумение. Если подшипник «не шел», значит, валу в нем было «так же хреново, как Наполеону на реке Березине» или «фюреру под Москвой». Если все «срасталось», – значит, мы это «разделали как бог черепаху» или как «немцев под Сталинградом». Мне было интересно работать с ИМ. Возможно, ему было интересно учить.

Дома жизнь была довольно беспросветной, хотя и с надеждами на будущее улучшение. Не хватало пищи. Одежда и обувь состояли в основном из заплат. Дома приходилось бывать не так много: для ремонтников рабочий день опять стал 10-ти часовым, при одном выходном. Надо было ухаживать за огородом, добывать и рубить дрова и выполнять еще тысячу дел по хозяйству. Конечно, мама и Тамила не все могли делать, а у меня не хватало вечеров и воскресенья. Да и работа липла ко мне, как блохи к собаке. Например, сломался замок. Я его починил, мама похвалилась соседке, какой у нее сын рукодельник. Немедленно у меня появилась гора допотопных поломанных запоров, которые надо было ремонтировать.

Меня стал заботить свет, точнее – освещение по вечерам. У керосиновой лампы было уязвимое место – стекло. Оно почему-то трескалось или разбивалось, лишая нас вечеров, когда можно было читать. Я, как крупный спец по коротким замыканиям, хотел решить проблему капитально: устроить автономное электрическое освещение. Для этого у местного умельца Серветника был приобретен источник тока – генератор с велосипеда. Я, уже знавший, что ток бывает переменный и постоянный, почему-то возжелал последнего, возможно, я мечтал о зарядке аккумуляторов на период безветрия. «Постоянный, постоянный, – если крутить постоянно», – развеял мои сомнения относительно рода тока сельский умелец.

Я начал строить ветроэлектростанцию. Из разрезанных вдоль трубок я изготовил шесть лопастей. Вместе с Витей Вусинским из дубовой чурки выточили на его станке ступицу; в ее косые пропилы я вставил и закрепил лопасти. Колесо ветряка получилось диаметром больше метра. Все это я насадил на вал. Большой шкив на валу передавал вращение маленькому на генераторе. Устройство, кроме ветряка, конечно, было размещено в ящике, снабженном мощным хвостом – флюгером, который должен был разворачивать ветряк против ветра. Поток электроэнергии снимался с контактных колец, не мешающих повороту ветряка. Настоящий ветряк я видел в брошенном совхозе в 1941-м. Высоко, на решетчатой колонне вращалось многолопастное колесо. Только там ветряк качал воду. Шток в центре колонны ходил вверх – вниз. Мы с Вилей Редько цеплялись за него – без какого-либо напряжения шток поднимал и опускал нас обоих. Такая машина снилась мне по ночам…

Постройку отдельной мачты мне было не осилить: не было подходящих материалов, да и как поднять ее – я себе не мог представить. Придумал такой вариант: стойку для своей электростанции я протыкаю сквозь соломенную кровлю, и закрепляю на стропилах.

Все уже было почти построено. Когда поднялся сильный ветер, я решил на земле испытать ветряк. Он лихо раскрутился, а меня начало трясти и мотать так, что я не мог его удержать. С чего бы это? Лопасти и колесо в целом были тщательно отбалансированы по весу. Одно было понятно: если это поставить на хату, она рухнет раньше, чем ток по проводам добежит до лампочки Ильича, которая должна ее озарить изнутри. Даже ничего не зная о динамической балансировке, можно было предвидеть тяжелые последствия от ее отсутствия. Да и освещение было дохлым: только вполнакала светилась крохотная лампочка от фонарика даже при бешеном вращении моей электростанции… Так что и этот мой проект рухнул под грузом технического невежества. В свое оправдание могу сказать, что даже спустя более полувека проблема получения энергии от ветра остается актуальной, хотя технические возможности ее осуществления неизмеримо выросли.

Технический взгляд из будущего. Когда в садоводстве в очередной раз вырубают свет, мне хочется вернуться к своей наивной детской мечте: построить ветроэлектростанцию. Только теперь, отягощенный технической мудростью, я твердо знаю, сколько всяких сложных устройств и автоматов надо установить, чтобы все это работало. Технически я мог бы все это сделать, пожалуй. Многое можно приобрести по отдельным элементам из других изделий: например генератор и регулятор напряжения с автомобиля. Но кроме мачты, ветряка – нужна еще батарея аккумуляторов, инвертор, превращающий постоянный ток в переменный и т. д. и т. п. Начинаешь сравнивать время отпущенной жизни (гипотетическое, конечно) и время, требующееся для решения такого, в общем, – небольшого вопроса, и терпишь, пока свет не включат. Сейчас, правда, продаются изящные японские электростанции с бензиновым двигателем, но эту прелесть придется возить с собой: утащат за милую душу.

Немного позже мне удался один «проект», который имел и дальнейшие последствие. Мной овладело радио. По описанию в каком-то журнальчике типа «Юный Техник» я построил детекторный приемник, в котором все детали, кроме наушников, были самодельными: катушка контура, переменный конденсатор и даже полупроводниковый (!) диод – детектор. Из всех полупроводниковых приборов (даже слов таких тогда не было) был известен «кристадин Лосева», – насколько я понимаю, предшественник транзистора. А вот полупроводниковые диоды – детекторы – я изготовлял лично еще в сороковые годы и успешно их применял. Делалось это так: свинец сплавлялся с серой. Кристаллический столбик разбивался. Если теперь к свежему излому слегка прижать заостренную пружинку, то можно найти такое ее положение, когда радио заработает. В наушниках все было хорошо слышно – без какой-либо дополнительной энергии. Правда, требовалась мощная антенна, которую я построил через весь огород на самых высоких деревьях.

Это было чудо. Я слушал киевскую длинноволновую станцию – все, что передавали. В перерыве говорил «Киев – РАТАУ», – там отчетливый женский голос по слогам диктовал дозу последних известий для районных газет. Не особенно надеясь на грамотность записывающих этот диктант сотрудников, женщина «с центра» отчетливо выговаривала и повторяла каждый слог и буковку. Я слушал все, часто засыпая с наушниками. Во сне чувствовал неслыханное облегчение: это мама или Тамила снимали с меня наушники.

Вскоре я «нащупал» еще одну мощную радиостанцию – Маяк. Мой приемник не позволял определить длину волны или частоту, и я до сих пор не знаю, где работал этот настоящий «Маяк». Современный «аптечный» Маяк, по которому без конца крутят рекламу фармакопеи, который без конца сам себя расхваливает, ни в какое сравнение не идет с тем старым Маяком. Тогда по Маяку непрерывным потоком, без всяких пауз лилась музыка и популярные песни. На этот поток с интервалом в десяток секунд накладывались позывные: несколько точек-тире, которые совсем не портили впечатление от музыки. Говорят, – это действительно был приводной маяк, позволявший брать пеленг движущимся самолетам и судам, когда сила и непрерывность сигнала имеют решающее значение.

К этому Маяку я «прикипел» душой. Любимые песни повторялись, что давало возможность записать слова и распевать их вместе с Толей, – я уже говорил, что у него был поразительный музыкальный слух. Особенно нам нравилась оперетта Мокроусова (?) «Роза ветров», песни и арии из которой мы горланили «в лицах». Я вопил басом: «Из моего гарема невольница бежала, сюда ведут ее следы, ал-ла. Она как злобный демон вдруг на меня бросалась, и клок волос из бороды рвала…». Толя отвечал строго по тексту женским голосом. Так мы проигрывали всю оперетту, которую по Маяку передавали несколько раз в исполнении Московского театра.

Экскурсия в музыкальное будущее. Через несколько лет, когда мы оба учились в Киеве, Толя часто меня «таскал» в свою любимую Музкомедию (?). Этот легкий жанр мне сначала тоже нравился, хотя пластинки я уже покупал с оперными ариями, а заслушивался пением Бориса Гмыри. Но вот появился анонс: в театре Музкомедии через месяц – наша любимая «Роза ветров»! Предвкушая неземное наслаждение от живого спектакля, мы ждали с нетерпением, билеты на премьеру добыли с большим трудом и за немалые для нас деньги. Уже первые звуки оркестра заставили нас вздрогнуть: музыка из самодельного радио звучала намного лучше, даже для нас непросвещенных! После первых арий наши уши завяли, а мы были в состоянии легкого ступора. Мы мужественно выдержали один акт: с первых рядов было неудобно уходить. Больше никогда в жизни мы не бывали в театре Музкомедии… Возможно, нам просто не повезло: в «Вечернем Киеве» вскоре появился фельетон. Заслуженная оперная дива Зинаида Старченко (?) правдами и неправдами пристроила в Музкомедию своего мужа. Слова из фельетона: «Когда он запел, то даже видавший виды оркестр Музкомедии дрогнул». Так вот на премьере одну из главных ролей исполнял этот самый муж…

Пришла радостная весть: в Деребчинской НСШ открывался восьмой класс! Мама настойчиво предлагала мне покинуть ряды пролетариата, в котором я уже естественно обитал как рыба в воде, и пополнить собой ряды учащейся молодежи, за которой будущее. На мои унылые возражения на тему: «как жить будем?», мама отвечала категорически и загадочно: «Якось стягнемося». Тамила тоже была «за». Мои заработки на заводе были не ахти, даже с учетом самогонного стимула. При мне главный инженер завода (отец моего будущего приятеля Алика Спивака) высчитывал, что мне надо работать лет пять, при этом не есть и не пить, чтобы накопить себе на приличный костюм. Так что кормильцем семьи в таком статусе я был неважным. Ну, освоил бы я еще несколько, оставшихся непокоренными, профессий на заводе, – а дальше что? Короче: я согласился с доводами родных и решительно поменял «статус-кво»: выскочил из рядов рабочего класса. 20 августа 1946 года я был уволен с завода – «в связи с уходом на учебу», как записано в трудовой книжке. В тот же день я написал заявление с просьбой о зачислении меня учеником восьмого класса.

Взгляд из пенсионного будущего. Обратно в рабочий класс я вернулся официально только спустя 42 года, в 1988 году, хотя всегда себя чувствовал рабочим, если не по званию, то по духу. Мне кажется, что это мне давало большую свободу, когда приходилось приказывать подчиненным выполнить какую-нибудь работу, часто – невероятно тяжелую и опасную. Я мог ее сделать сам, а иногда – и делал. И тут дело не только в каких-то особых трудовых навыках, приобретенных на заводе, хотя и это нужно. Просто важно иметь моральную готовность сделать это самому, лично. После завода это было просто.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.