Возвращение в прошлое

Возвращение в прошлое

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

(К. П. № 78)

Новый 1956 год мы встречаем на «боевых постах». Топливная база флота, которую мы почти соорудили, работать в полную силу не может. Нет воды, значит – нет тепла. Мазут больше не присылают, теперь база понемногу принимает солярку, бензин, масла.

Как ни странно, – работы у нас не убавляется. Это всевозможные недоделки и переделки. Кроме того, морозовцам очень понравился кожух вокруг регистров «нулевика». Они требуют соорудить такие же кожухи в больших резервуарах хранения: там мазут перед выдачей тоже надо греть, а это намного трудней, чем в маленьком и закрытом «нулевике». Но это большая работа: нужно решение «на Олимпе», корректировка планов и смет, обеспечение уймой металла. Пока ничего этого нет; мы можем готовиться только по мелочам, для которых есть металл.

День уже заметно увеличился. Ночами стоят морозы до 40 градусов. Ветра нет, и дым из домов вертикально поднимается кудрявой свечкой. Днем ярко светит солнце. Из крыш даже появляется капель, хотя термометр показывает еще 20–25 градусов мороза. Весна – близко.

Моя личная весна начинается прямо в январе. В письме от Тамилы – киевский адрес моей малявки. После расставания летом 1954 года наша переписка практически заглохла: за полтора года было всего два-три письма. Эмма меня просила добыть лекарство для матери, когда я еще был в Ленинграде. Я тогда отвечал сдержанно; просто делал, что мог. С моим «убытием» в забайкальские сопки наша связь естественно прекратилась. Да и что может быть общего между дитем, только начавшим яркую студенческую жизнь в столице цветущих каштанов, и закопченным обитателем мазутных емкостей в несусветной холодной дали? Нет места лирике в нашем суровом бытие.

И вот я получаю некую весточку, которая, оказывается, была ожидаемой в подсознании. К Тамиле в Киеве пришла ее подруга Ира Стрелецкая, родственница Эммы и старшая сестра «второй малявки». Эмма при общей встрече расспрашивает обо мне, беспокоится, почему я молчу уже почти год? Тем более, что в последнем послании я обещал написать большое письмо…

Господи, я же ее люблю! И никогда не переставал любить, оказывается. Люблю это юное дитя, то доверчивое, то взбалмошное, с такими прекрасными глазами…

По присланному Тамилой адресу я пишу письмо – 13 января 1956 года. Еще инстинктивно сопротивляюсь, притворяюсь: обращаюсь «Эмма, здравствуй!», подписываюсь «Николай». Но в письме уже непроизвольно возникает: «…Пиши, очень-очень жду».

Я смог дождаться письма. Там – тоска разлуки, мечты о встрече. Снятся плохие сны: здоров ли я? Бабушка гадала на картах «на меня» – мы скоро должны встретиться…

Ну что же, что так долго молчали: мы никогда не расставались… В следующем письме, боясь еще себе поверить, я обращаюсь: «Эмма, милая», а оканчиваю: «Целую тебя крепко-крепко».

И планы, в которых как вопль о воде, погибающего от жажды в пустыне: встретиться, встретиться, встретиться…

Вставка из будущего. Сейчас, спустя почти полвека, накануне 2005 года, мы, двое стариков, измученных болезнями и потерями всех близких, подняли свой архив. Моя дорогая жена заботливо сохранила все мои письма, записки, телеграммы… На них стоят даты и обозначены «места на глобусе», позволяющие всю нашу жизнь привязать к бегущему времени и пространству. А вот первые свои, драгоценные для меня письма, моя любовь и жена – не сохранила, скромно считая их пустыми и ничего не значащими: об их содержании можно узнать только из моих ответов… Мы читали свои письма и снова были молодыми…

Планы на будущее, мечты о встрече, сначала выглядели вполне реально и пристойно. Из Забайкалья я приезжаю в Ленинград и ухожу в отпуск. Больше месяца я – свободная птица. Мы можем встретиться везде: в Киеве, Ленинграде, Виннице, Деребчине, Брацлаве…

Суровая военная реальность возвращает меня из мечтательных облаков на грешную землю. Как говорится, – я успел себя «зарекомендовать». Такая же огромная топливная база строится флотом где-то под Ульяновском, и руководство считает, что я уже созрел для принятия на свои плечи этой нагрузки. Для меня есть и другой вариант: остаться в Чите, заменив Ивана Маклакова. Дело в том, что Иван всеми силами стремится уйти из армии. Тем более – сейчас: у него в Москве отец заболел раком, мать и младшая сестра настойчиво подают «SOS». Иван «засыпает Шапиро телеграммами»…

Вскоре читинский вариант, по-видимому, отпадает: здесь основные работы практически уже закончены. Ульяновск становится близкой реальностью. Туда меня усиленно прочит главный инженер Главка полковник Васильев, у которого, увы, я тоже успел стать «любимчиком командира». Во всех этих раскладках мой скорый отпуск и желанная встреча, – ну никак не просматриваются…

В начале марта мы с Иваном выезжаем в Ленинград. Несколько дней похищаем у державы и проводим их в Москве у Ивана. Целыми днями мотаемся на метро по городу, – Иван знакомит меня со столицей и своими друзьями. Правда, Людочку Зыкину опасливо обходит стороной: родители сказали, что она приходила несколько раз.

Ранним утром возвращаюсь в ставший родным Ленинград. На Московском вокзале привычно, как в Москве, сажусь в метро и еду в Автово в свое общежитие. На полпути спохватываюсь: я же первый раз еду в ленинградском метро!!! Я уезжал, когда метро еще только строилось. Его пуск был очень долгожданным, особенно для жителей окраинного Автово. Мы ходили тогда по всем строящимся наземным вестибюлям – от Автово до Площади Восстания, удивлялись толщине бетона куполов, важно рассуждали, что этот купол должен выдержать почти прямое попадание атомной бомбы… Начиная примерно с Технологического института, жадно рассматриваю станции под землей. Серо-голубой Балтийский вокзал, нарядная Нарвская, металлический Кировский завод… Поражает смешением стилей и стеклянной вычурностью Автово; но метро в целом – не хуже, чем в Москве. Как же быстро теперь можно проехать по знакомым маршрутам! Это подумать только: далекое Автово стало в 20-ти минутах от Невского!

А зря я ехал в общежитие: нельзя войти в одну реку дважды… Сюда меня уже не пускают, а в нашей комнате живут совсем другие люди. Валера – на целине доит коров (или верблюдов), Павка несет боевую вахту на крейсере, Попов подался в Латвию под крыло папы-директора…

Наша в/ч тоже изгнана из Экипажа в центре, и я долго и нудно добираюсь к ней куда-то на Петровские острова. Мой должник и командир Афонин куда-то послан. Радушно встречает заботливый замполит подполковник Баженов. Для ночлега он может предложить мне только стол в канцелярии: кубрики переполнены матросами. Зато Баженов обещает быстро обновить гардероб: на моем – неистребимые следы читинских штурмов…

Много ударов мне наносит родной Строймонтаж-11, располагавшийся тогда на територии 122-го завода на Магнитогорской (сейчас там офисы завода Лепсе, – это рядом с большим спортивным магазином). В финотделе мне заявили, что за мной числится большой долг. Я поднял все свои записи о посланных авансовых отчетах, – по ним я был чист, как ангел. Оказывается, финотдел не учитывал мои затраты на личный состав. Например: в круглую копеечку обошлась державе отправка из Забайкалья в Ленинград большого ящика с изношенными матросскими носками и трусами. Это интимное обмундирование выслужило свой срок и превращалось в ветошь, но, по написанным в некоем «Наставлении» правилам, – только после проверки каким-то лицом, которое было в Ленинграде…

Всякими рапортами и квитанциями я довел свой долг до нуля, подтвердив верность постулата «никто не даст нам избавленья». После этого я задал руководству вопрос: «А почему мне не платят прогрессивку, как, например, Павлюкову, если я так же работаю на монтаже?». После вмешательства Чернопятова историческая несправедливость была устранена за предыдущие полгода. Через несколько часов бумажной работы, вместо долга, – у меня появилась кругленькая сумма. Везде должен быть порядок и обилие, особенно – в личных финансах…

Следующий удар был мощным и неотразимым. Столь желанный отпуск «накрывался» полностью и отодвигался в неопределенное будущее. Правда, одновременно отодвигалась и моя длинная командировка в Ульяновск. Командование Строймонтажа-11 мне приказало немедленно начать подготовку к совершенно секретной командировке – экспедиции, в совершенно секретное место, с совершенно секретным правительственным заданием. Сидящие рядом Шапиро и Чернопятов смогли только рассказать, что работы будут на одном из арктических островов, что работать там можно только полностью автономно, не рассчитывая на какую-либо помощь с Большой земли. Все необходимое для работ надо подготовить и увезти с собой: любой просчет может обернуться провалом. В качестве успокоительной таблетки Шапиро сказал, что в группу мне дают лучших из лучших матросов, среди которых – Житков, работавший на монтаже домны в Череповце…

Информация из будущего. Гораздо позже я узнал, что между Чернопятовым (главный инженер) и Шапиро (командир) возникли большие разногласия по кандидатуре командира группы в эту экспедицию. Задачи были в ней настолько важными, что в случае неудачи полетели бы головы многих начальников. Победила кандидатура Шапиро: начальником был назначен мой приятель Василий Васильевич Марусенев. Василий окончил институт водного транспорта (ЛИИВТ) и до «тотального призыва» уже работал на монтаже на «гражданке». Марусенев был включен во все списки, которые проверялись по линии госбезопасности и утверждались в Москве. Однако в последний момент Васе удалось отвертеться от почетного задания: он положил на стол руководства медицинские справки о болезнях – собственной и жены, которой требовался уход и лечение. Марусенева пришлось срочно менять. Вот тут ДН и настоял на моей кандидатуре, заверив осторожного Шапиро, что я справлюсь с поставленными задачами. Вот что значит – быть «любимчиком командира»!

Я взвыл пред ликом отцов-командиров. Напомнил им, что последний раз был в отпуске еще весной 1954 года, когда окончил институт, и что с того благословенного времени прошло почти два года, как я непрерывно «трублю», от чего наблюдается некоторая усталость организма. Тезис об усталости не произвел на отцов-командиров ни малейшего впечатления. Оглядев с ног до головы подчиненного ему лейтенанта, Шапиро уверенно заявил, что на мне еще лет пять без отпуска можно возить воду в отдаленные поселки в пустыне…

– Да я свою невесту в Киеве не видел уже два года, – без всякой надежды уныло произнес я.

Совершенно неожиданно этот довод для начальства оказался неотразимым. Шапиро заколебался. Поставленные ему задачи требовали, чтобы я начал немедленно работать. Но встреча с невестой – тоже святое дело.

– Деньги есть? За свой счет полетишь туда и обратно?

– Конечно, – без всяких колебаний отвечаю я.

Шапиро несколько ошарашен моим расточительным ответом и удивленно поднимает брови. Он размышляет недолго, затем принимает решение:

– Хорошо. Мотай в свой Киев. Даю тебе одни сутки: туда и обратно, одним и тем же самолетом…

– Можно ему выписать командировку в Институт Патона для консультаций, – размышляет вслух ДН, который знает мои незавидные финансовые дела. – Сможешь там ее отметить?

– Конечно, но тогда мне нужен будет еще один день, – «борзею» я.

– Ну – наглец! – восхищается Шапиро и распоряжается выписать мне командировку в ИЭС на два дня. За время до отлета я должен изучить в секретной части проекты сооружений, которые надо соорудить, продумать и написать заявку на оборудование и материалы, необходимые для экспедиции.

Мои командиры пришли к единодушному мнению по моим каникулам, но двигали ими совершенно разные мотивы. ДН (Чернопятов) хотел это сделать как гуманист, АМ (Шапиро) – как рачительный хозяин, не забывающий доливать масло в работающий двигатель, чтобы он и дальше работал…

Впрочем, для «двигателя», каковым я был тогда, важен был только результат, и «объект заботы» просто увеличил обороты. С этого часа на многие месяцы мое время начало измеряться по минутам; а жизнь завертелась в еще более бодром, чтобы не сказать – бешеном, темпе…