Революционное шоссе

Революционное шоссе

В частях у нас некая рокировка. В/часть, в которой начиналась моя служба, уже расформирована. Все командование Строймонтажа-11 теперь начинает командовать «десяткой». В эту же часть переходят все офицеры из других частей СМ 11. Все старое командование этих частей уволено в запас или переведено в другие части. Я тогда этим не очень интересовался: для меня командиры остались прежние: Шапиро и Чернопятов, изменений практически никаких нет. Из моих отцов-командиров исключено только паразитное звено: «кипящий» майор Чайников, а также большой любитель чужих денег и обещатель арбузных командировок подполковник Афонин. Почему-то сожалений об этом нет.

Части «десятка» и «пятнашка» переезжают на новое место – шоссе Революции, дом 52. Это пятиэтажное здание с колоннами в стиле «сталинского ампира» одиноко стоит среди совхозных полей: в обед матросы ходят за морковкой, добавляя витамины к флотскому пайку. Вся территория до современного завода «Полюстрово» – огромная городская свалка. Сейчас на этом месте разбит парк. Но, наверное, «историческое прошлое» территории до сих пор снабжает «ценными природными минералами» знаменитую «Полюстровскую» из подземных скважин.

Теперь в двух частях все для жизни и работы сосредоточено в одном месте. В подвале размещены склады и котельная, на первом этаже – камбуз, столовая, санчасть; на втором – штабы; на третьем-четвертом этажах – матросские кубрики; на пятом – целая проектная группа.

Часть здания, перпендикулярная к основному корпусу, выделена под жилье. На двух или трех этажах есть отдельные квартиры, остальная часть каждого этажа представляет огромную коммунальную квартиру с общей кухней и 15-ти метровыми комнатами с обеих сторон коридора.

Шапиро (командир части) и Чернопятов (главный инженер) сидят в одной небольшой комнате в центре «штабного» коридора. Это им, да и нам тоже, кажется удобным. Получив общее задание от командира, офицер тут же получает подробности и уточнения от главного: он все слышал, и ему не надо повторяться, снова рассказывая о задачах.

А задач этих – невероятная уйма. Напряженные и срочные работы ведутся на огромных пространствах почти всего СССР, начиная от Дальнего Востока – до Албании на западе, от Новой Земли на севере – до Керчи на юге. Мы – Отдельный монтажно-сварочный отряд ВМФ. Наши задачи непрерывно усложняются и растут. Это значит, что так же должны расти офицеры и матросы. На плечи офицеров ложится огромная нагрузка: они не только должны вести монтаж сложных объектов, но и налаживать жизнь, быт и дисциплину своего войска, как правило, – в очень непростых условиях внешнего окружения.

Так же напряженно работают и центральные службы части. Инструменты, оснастку и оборудование для объектов надо где-то и кому-то комплектовать, проверять, налаживать, зачастую – изготовлять. Нужны также материалы, спецодежда и обмундирование и еще много чего. Все это добро рассылается нашим группам по всему Союзу.

Десятками килограммов в часть поступают все новые чертежи сложных объектов. В них надо разобраться, выдать для изготовления на заводах необходимые заказы и чертежи к ним, составить проекты организации и производства работ.

Очень большая проблема – техническая учеба и матросов и офицеров. К нам приходят ребята «от сохи», да и офицеры не блещут избыточными знаниями. ДН основывает большую техническую библиотеку: там есть подписки на многие технические журналы и ГОСТы. Все новые журналы он просматривает, на нужных статьях делает пометку: «Тов. имярек, прочитать, доложить свои соображения». Библиотекой заведует «целый» мичман: уж он не забудет «довести» материалы до исполнителя…

На шоссе Революции производственный и плановый отделы слиты в один отдел и размещаются теперь в одной большой комнате.

По новому штату я числюсь офицером производственного отдела, поэтому с Дубровиной мы оказываемся в одной комнате. Наши с Иваном телефонные шуточки, в конце концов, раскрылись. Тогда у Миры хватило ума, чтобы посмеяться над собой, но, очевидно, она хотела реванша, и теперь телефонные подначки перешли в очные. Рэмира подлавливала меня на каждом неправильном ударении. Я, например, до сих пор забываю, какое ударение правильное в словах «товарищеский», «кедровый» и других, – возможно, потому, что в детстве мой родной язык был украинский, а может, просто – по общей гуманитарной недоразвитости. Я отыгрался, по крайней мере, дважды. Когда общий разговор зашел о писателях, и Мира упоенно излагала партийную точку зрения, по стандарту «я не читал, но какая это гадость», я, не отрываясь от работы с чертежом, мимоходом спросил:

– Ты Абрау Дюрсо читала что-нибудь?

Мира тоже почти автоматически ответила:

– Да, конечно. Сейчас просто не помню, что именно.

Добродушный старый нормировщик Пассуманский, обычно мирно подремывающий над своими бумагами (мы шутили, что его надо лишить премии за игнорирование техники безопасности: он засыпал, держа в руке остроконечную ручку), начал заикаясь объяснять, что ему кажется, что Абрау-Дюрсо – марка вина, или что-то в этом роде. Смеялись все дружно.

(«Писателя» Абрау Дюрсо изобрел наш бухгалтер Кривко, когда во время длительной поездки в Читу его изводила занудными разговорами в купе высокообразованная дама. Я применил чужой розыгрыш, совсем не ожидая, что эффект будет точно такой же).

Вторая шутка была полностью придумана самой Мирой. Однажды она живописала посещенную накануне оперу «Пиковая дама» по теме: «Ах, голоса! Ах, Пушкин!». Я тоже очень люблю Пушкина за его прозрачную и бездонную глубину и оскорбился за него дешевыми «ахами» невежды.

– Мира, а ты помнишь какие нибудь стихи Пушкина из «Пиковой дамы?», – спросил я совершенно невинно.

– Очень много, массу, – ответила Мира.

– А можешь вспомнить что-нибудь? – не отставал я.

– Ну, например: «если б милые девОчки»…ну, в общем, – очень много, просто сейчас на память не приходит…

– Когда придет, – обязательно расскажи и запиши. А то всем остальным трудящимся «Пиковая дама» известна только в прозе.

Лицо «пушкиноведки» стало цвета державного флага, ей не хватило даже сил посмеяться над собой…

Все розыгрыши и подначки просто скрашивали нашу серо-производственную, довольно напряженную, жизнь, нисколько не ухудшая дружеских отношений. А вот когда спустя несколько лет я дал «отлуп» неким дамским притязаниям Миры, я обрел «заклятого друга». Ее «дружеские» происки были последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я принял важное для своей судьбы решение, изменившее мою жизнь в 1982 году. Об этом – позже.