Мы и руководящие соседи
Мы и руководящие соседи
Начальство всегда падает маслом вверх.
(АиФ)
Мы начинаем потихоньку устраиваться. Это совсем новенькое и, оказывается, интересное занятие в нашей жизни. В первый же день в Гостином дворе мы покупаем добротные «гедеэровские» стулья. Они очень дорогие: по 10 рублей штука, но солидные и устойчивые, какой должна стать наша будущая жизнь. Вскоре появляется круглый раздвижной стол: не можем же мы жить без приемов. Особенно быстро мы приобретаем кровать: с панцирной сеткой и блестящими шишечками красоты неописуемой. Ничего мы тогда не понимали в кроватях, но наша первая «красота деревенская» вскоре, когда мы будем переходить в «средний класс» автовладельцев, нам очень поможет.
Приобретаем посуду: кастрюльки, тарелки и всякие сковородки. А вот ложки-вилки у нас почему-то были алюминиевые, как вспоминает Эмма. Я этого не помню, и сейчас соображаю: почему? Может быть, для экономии средств?
Вообще по вопросам всяких приобретений у нас часто возникают разногласия и споры. Я выступаю в роли жмота и скупердяя: во-первых, я должен думать о создании хоть маленького страхового фонда семьи на случай всяких ЧП; во-вторых, я вижу эфемерность нашего нынешнего жилищного состояния; в-третьих, – у меня твердолобый менталитет военного времени. Например: Эмме очень хочется иметь горку, где бы можно было красиво разместить все наши хрустали (особенно те, которые именно для этого будут позже приобретены). Я упираюсь всеми копытами: не нужна нам горка, а нужен еще один книжный шкаф. Кончается тем, что жена покупает все-таки горку, и, совместно с нанятым бомжом, втаскивает ее на пятый этаж.
Следующий букет наших разногласий возникает по поводу помощи родителей. Я – очень гордый. Я считаю, что мы – самостоятельная семья и должны рассчитывать только на собственные силы и возможности. Эмма же тащит у родителей все, что под руку попадет. Позже я сравню ее поездки к родителям с набегами хана Батыя, который оставлял после себя одну выжженную землю. Меня тоже можно простить: я никогда еще не был в роли родителя и не понимал, какое это нужное родителям счастье, – отдавать детям все, что у них есть.
Иногда наши разногласия стают очень острыми и доходят до временного отчуждения. Однако все скоро проходит: мы «притираемся», начинаем понимать друг друга. Любовь – само собой помогает навести мосты, но еще мы оба трудоголики, и каждый работает в полную силу. У нас никогда не бывает стычек по поводу, «кому сейчас очередь посуду мыть». А ведь многие семьи по этой причине распадаются…
По выходным (то есть – по воскресеньям) мы ходим обедать в столовую возле метро Автово, если не перекусываем в городе во время «культурного» мероприятия. Понемногу жена начинает готовить дома. Она этого никогда раньше не делала, но стремительно приобретает опыт и сноровку. Первый раз она жарила рыбное филе, не окунув его в муку или яички. Филе самостоятельно гомогенизировалось, превратившись в равномерную рыбную кашу. Постепенно все поднялось на очень высокий уровень, особенно при помощи рецептов, которые Мария Павловна часто присылает Эмме. Я вообще удивляюсь жене. Она, в общем, – избалованная в семье девочка, без устали наводит блеск и порядок в своем доме и семье. Мне самому, прежде чем что-нибудь сделать, надо подумать, собраться. Эмма это все делает мгновенно и непрерывно. А уж по количеству всякой стирки ей присваивается партийная кличка «енот-полоскун».
Когда я «нормально» иду на службу, утром мы вместе идем в метро Автово. На Владимирской садимся в трамвай. «Садимся» – это, конечно, преувеличение даже в те «просторные» времена. Дружественная толпа сжимает нас лицом к лицу на задней площадке. У Финляндского вокзала это счастливое состояние кончается: я выхожу и пересаживаюсь в автобус.
Вечером мы летим в наш дом: у нас много всяких разных дел. Мы затеяли ремонт «своего» жилища, ничего в этом не смысля. Наша комната очень светлая: с 11 часов до заката в ней гостит солнце. Поэтому обои мы выбираем потемнее. В рулоне нам очень понравились почти синие обои с крупными химерическими загогулинами. Оказалось, что крупный рисунок очень трудно стыковать по вертикали. У нас образуется масса «отходов», тем более что все провода освещения у нас проложены по стенам открыто на белых роликах. Мы преодолели все трудности, и оказались в раю – «синем-синем».
С руководящими соседями мы живем очень дружно. Мура вальяжно выдает Эмме всякие разные советы и заявляет:
– Вам очень повезло, что вы можете поучиться семейной жизни у нас.
– Да-да, Эммочка, – дополняет ее Шура, – смотрите, учитесь, чтобы точно знать, как не надо делать!
Мура когда-то давно окончила юридический вуз и уже лет десять «ищет» работу. Шура говорит, что ей нужна очень высокооплачиваемая работа, на которой можно ничего не делать и не ходить на работу, – ну, разве только за получкой. Распределение ролей в своей семье АМ представляет так:
– У нас все обязанности распределены очень четко. Я – работаю, приношу в семью деньги. Мина (теща, Мина Флориановна) – готовит пищу. Яков Моисеевич (тесть) – занимается детьми (сначала у них был один сын Вова, уже при нас родился Юра). А Мура у нас – устает. Адски устает: за всех!
Мура снисходительно смеется: она вторая жена у АМ, значительно моложе его, но обожает своего мужа.
У АМ – неистощимые энергия и юмор. Свой первый Новый год мы проводим вместе. Шура в ударе, и после вечера у нас просто болят скулы от смеха от его шуток и рассказов.
… И вот он спохватывается, что забыл поздравить своего начальника с днем рождения. Дает срочную телеграмму: «Поздравляю зпт десятый день пьем Ваше здоровье вск.». Ответ гласит: «Спасибо зпт пора бы остановиться тчк».
АМ почти теряет юмор только при сражениях с тещей в преферанс «на интерес» – на деньги. Тогда они оба стают очень похожи на кота Базилио и лису Алису, которые делят золотые, отнятые у Буратино…
Теща Шапиро Мина Флориановна – высокая и полная, с венцом седых кудрей на голове, обычно мурлычет романсы на кухне. Когда я выхожу туда в майке, она плотоядно оглядывает меня и заявляет:
– Не мужчина, а жидкий бред! Вы мне сегодня снились…
Шура по этому поводу говорит:
– Мина, ты бойся, чтобы Якову Мойсеевичу не начала сниться Эммочка!
В спальне Шапиро стоит редкий по тем временам телевизор «КВН-49» с заполненной водой стеклянной линзой перед экраном. Один-два раза в неделю телевизор оживает. АМ хлопает в ладоши, созывая:
– Дети, дети! Все сюда: будут мультики!
В понятие «дети» входят: Вовка, Мура, Мина и моя жена. Когда же идет какое-нибудь кино или важные последние известия, то спальня Шапиро превращается в кинозал: собирается со своими стульями вся квартира, иногда и соседи, свет выключается, все внимают экрану. Вообще – в те времена люди, обладающие телевизором, должны были смириться с тем, что их комната превращалась в общественный кинозал в дни передач телепрограмм. По этой причине мы долго не покупали телевизор: такой хоккей нам не нужен.
Из командировки в Ригу я привожу жене сувенир – маленький флакончик духов в пластмассовом цилиндрике, увенчанным белым слоником, символом мещанского благополучия. Изделие ширпотреба стоит всего 18 рублей, но на лучшее у меня не было ни денег, ни времени. Духи оказались на удивление приятными.
– Сколько они стоят? – ревниво спрашивает жена, тоже начавшая переживать за семейный бюджет.
– Да ерунда: 18 рублей, – отвечаю чистосердечно, как на духу.
– Нет, ты скажи, сколько – в самом деле? – не отстает жена.
– Ну – сто рублей, сто. Ничего не жалко ради любимой жены!
– Такие деньжищи, – радостно сокрушается жена, с удовольствием обоняя подарок. В мое отсутствие ее посещает Мура:
– Ну что вам Коля привез из Риги?
– Да он сумасшедший: купил такие дорогие духи!
Мура осматривает и обнюхивает мой скромный презент:
– Боже, какая прелесть! Какой дивный запах! Нет, не зря Ригу называют маленьким Парижем! А мой Шура подарил мне какую-то гадость на день рождения, – мне они, ну, совершенно не нравятся! – Мура приносит и показывает жене только недавно выпущенные духи «Каменный цветок» в оригинальном, очень красивом, флаконе, закрепленном в коробочке, раскрывающейся как цветок. Мура не знает, что такие духи действительно стоят сто рублей, а продавали их только делегатам высокой партийной конференции, где волей замполитов оказался Шапиро.
Вечером к нам приходит сам Шапиро.
– Что ты подрываешь мир в моей семье? – набрасывается он на меня. – Какую такую прелесть ты купил в Риге, что Мура мне жить не дает и все уши прожужжала?
Я смеюсь и рассказываю АМ все подробности ценообразования дешевой «прелести».
– Тс-с … Никому не говори больше, – неожиданно заблестели глаза у Шапиро. – Я скоро поеду в Ригу и куплю эту «прелесть» не только жене, но и теще!
Первый наш семейный выход в гости был к Васе Марусеневу, тоже тотальнику, но коренному питерскому жителю. Вася и его жена Зина принимают нас с Эммой в тесной полуподвальной коммуналке на Разъезжей рядом с Пятью Углами. Маленький отсек, где Марусеневы проживают с дочкой, только отдаленно напоминает комнату. От общей кухни с двумя газовыми плитами он отгорожен ситцевой ширмой. Для единственного невысокого окна комнаты в наружном асфальте выгорожена специальная яма в закоулке дома, и только в верхней трети окна иногда видны ноги прохожих. К сожалению, вечерних пешеходов как магнит притягивает закрытый уголок, где можно облегчиться в такую уютную ямку…
Значительную часть нашей встречи мы посвящаем разработке технических средств борьбы с «писальниками». Проще всего изолированный лист на дне ямы подключить к фазному напряжению сети. Но может статься, что после удара током некоторые прекратят писать уже окончательно и бесповоротно: порог смертельного напряжения индивидуален для каждого владельца мочеиспускающего аппарата. Из-за трудоемкости был также отвергнут проект предварительного замера электрических характеристик желающих облегчиться. Я обещал Васе разработать аппарат, который подавал бы на лист импульсы разряда строго дозированной энергии. На том расстались.
Моя малышка была потрясена условиями проживания обычной ленинградской семьи. Наша комната теперь воспринимается как дворец, а мои усилия по «квартирному вопросу» уже не кажутся напрасными.
Марусеневы посещают нас с ответным визитом. «Горячительного» у нас достаточно, разговор о командировках-ссылках офицеров – очень злободневный и горячий. Вася слегка перебрал, и вдруг полным голосом запел свою песню на популярный мотив:
Не все Шапиро подчиняются моря…
К сожалению, вещание на этом кончилось: мы все дружно буквально закрыли рот свободолюбивому барду Василь Васильичу. Не узнал продолжения песни и сам Шапиро, от которого нас отделяли две стеклянные двери и коридор.
Второй эпизод произошел позже, но расскажу о нем сейчас, чтобы закруглить тему. На офицерском строевом собрании Шапиро «дает разгон» всем офицерам по нарушениям режима секретности в их собственных семьях:
– Наши жены слишком много знают о нашей работе! Представляете: приходит ко мне жена майора Фоминича. Спрашивает: «А когда вы моего Витеньку отпустите в отпуск?». Я ей отвечаю: «Думаю, что через неделю он окончит все работы и приедет». А она мне отвечает: «А как же он может окончить работы, если Вы ему не выслали обратный клапан высокого давления, 10 задвижек Ду 150 и всю дыхательную арматуру? Он когда еще получит это все, только тогда ему на монтаж надо будет еще недели полторы!».
Шапиро приводит и другие примеры всезнания монтажных жен, истосковавшихся по своим мужьям, грозит наказаниями офицерам, нарушающим режим секретности. Фраза: «Наши жены слишком много знают!» становится крылатой и руководящей в среде офицеров, особенно в случаях, когда действительно есть что скрывать от жены…
Нас часто посещают Мещеряковы. Лева теперь служит в «десятке», и Шапиро – его командир тоже. Однажды пришедшего Леву Мина Флориановна удивленно встречает словами:
– Как, Лева, вы еще здесь?
Лева пошел весь красными пятнами:
– А где же я должен быть?
– Вы же должны были уехать в Стрый!
В Стрыю возле Львова мы вскоре начнем сооружать большой ракетный старт. Пока что этот факт известен только отдельным работникам генштаба, работающим под грифом «совершенно секретно, особой важности». Факт неизвестен даже «нашим женам». Конечно, тещи – особая статья: для них и генштаба сделано исключение…
Окончился 1956 год, в котором мне исполнилось 25 лет. Начинал этот год я штурмовыми работами в забайкальских сопках. Без конца – ездил, летал, плавал, даже – «долбился» во льдах. На остановках – чем только не занимался: поднимал трубы и дергал радиомачты, укрощал различных раздолбаев, крутил арифмометр и даже женился. И вот – Новый, 1957-й, встречаем вдвоем с любимой женой в Ленинграде, в приличном, хоть и не своем, жилье. Итоги, как говорят теперь, – неоднозначны.
Если сравнивать с «гражданской» размеренной работой на заводе, то моя «военная» работа – отнюдь не сахар, часто «не сахар» – круглосуточный. Зато – совсем не скучно.
Что касается материальной «сатисфакции», то она – «похорошела», хотя и «оставляет желать». Перелистывая старые письма, я с удивлением обнаруживаю, что заботы о деньгах для «прокормления» моей малышки меня достаточно занимают. Правда, больше с точки зрения их своевременного получения, чем полного «наличия отсутствия». Со слезами умиления вспоминаю свои 880 рублей в месяц и потрепанные рукава моего единственного костюма. Теперь родное государство меня лично завалило костюмами, шинелями, брюками. Конечно, они все только одного – черного цвета.
А чем плох черный цвет одежды? Особенно, если вспомнить о полностью черном сорок первом годе. Мы надели эту одежду, служим и трудимся для того, чтобы такой год для нашей Родины не повторился больше никогда…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.