Пещеры Али-Бабы

Пещеры Али-Бабы

Ба, ба, ба, – сказали мы с Петром Ивановичем…

(Н. Г.)

Как ни тщательно мы готовились к работам, предусмотреть и захватить с собой все нужные мелочи – невозможно. Что-то ломается и требует ремонта. Что-то приходится изменять, переконструировать. Для всех таких дел нужны гаечки, шайбочки, болтики или другая дребедень, которой полно в «технических архивах» у каждого уважающего себя человека техники. Для него эти ящики с техническим барахлом представляют такую же ценность, как записные книжки для Ильфа-Петрова. Кроме того, что оттуда всегда можно извлечь нечто совершенно необходимое именно сейчас, сам процесс «перелистывания» старых запасов может пробуждать воспоминания и доставлять эстетическое наслаждение…

Увы, мы, «упавшие с ледокола», почти не имеем такого технического архива, потребность в котором начинает ощущаться с первых дней. Нам очень не хватает, например, мелкого крепежа: этих самых гаечек-винтиков. Обращаем свои взоры на окрестности и видим, что поживиться есть где. На берегу бухты стоит целый парк невиданных ранее машин – амфибий. Это большая прямоугольная плоскодонка с заостренными носом и кормой. Автомобильные колеса внизу под днищем кажутся маленькими и лишними, зато винт на корме внушает уважение. Возникает даже проект: из нескольких амфибий собрать одну, чтобы не зависеть от щедрот Мальченко и Полунина. Более внимательное изучение объектов заставляет отказаться от независимости: со всех двигателей сняты самые важные детали. Кладбище ранее плавающих и ездящих монстров используется для добычи крупного крепежа, тросов, крюков. Иногда бензорезом мы вырезали и нужные для дела куски металла из корпуса.

Гораздо больший интерес с эстетической точки зрения представлял собой гидросамолет «Каталина» (?), находящийся на берегу метров за 100 от родной стихии. Я люблю самолеты – «в любом виде».

– Гиви, ты любишь апельсины?

– Кушать – люблю, а так – нэт.

В отличие от прагматичного Гиви, мне нравятся самолеты в любом виде: в движении, особенно при взлете, а также как произведения искусства с великолепными рационально-скупыми формами. Но настоящий «кайф» я получаю при близком знакомстве с внутренностями самолета. В каждой детали я вижу великий труд и озарения конструкторов. Чистота и точность изготовления каждой детали особенно гармонируют с четкой мыслью конструкторов. В любой мелочи все продумано, надежно, красиво и почти невесомо. Вот на флоте, военную форму которого я ношу, меня поражают совсем обратные свойства деталей: сверхнадежность и увесистость, граничащая с расточительностью. Какой-нибудь выключатель или регулятор громкости радио заключен в массивный литой корпус из бронзы, с сальниками в приливах для пропуска кабелей, – фактически тоненьких проводков в могучей изоляции. Когда мы говорили, что консервная банка сделана в морском исполнении, это значило, что она уцелеет, если даже весь корабль разлетится вдребезги. Бесспорно, такая тяжеловесность вызвана особыми морскими условиями, особой соленой сыростью, но и инерция мышления, несомненно, имеет место быть.

Существует такой анекдот, возможно, – быль. Форд дал задание трем группам конструкторов: разработать автомобиль с заданными характеристиками, в том числе – массой, – около тонны. В параметры по массе уложились только конструкторы, которые и раньше проектировали автомобили. У бывших судостроителей автомобиль получился весом в 2 тонны, у авиаконструкторов – только 0.5 тонны, несмотря на все старания подойти поближе к заданным пределам.

Так вот, раздираемая нами «Каталина» удовлетворяла сразу несколько потребностей, – как в крепеже, так и в любопытстве к передовой технике. Несколько раз я делал попутные крюки, чтобы полюбоваться обнажающимися конструкциями. Подозреваю, что и матросы, добывающие крепеж, занимались тем же…

Мы не особенно ломали голову, каким образом гидросамолет оказался на суше так далеко от берега. С амфибиями – все было ясно: у них были колеса, а в прошлом – и работающие двигатели. Для нас главным было то, что эти сокровища – бесхозные и, кроме нас, никому больше не нужны.

Гораздо позже, только в середине 90-х годов, я прочитал о первом подводном взрыве ядерного устройства в бухте Черной в 1955 году. Корабли, амфибии и гидросамолеты были заякорены на различных расстояниях от эпицентра. Большинство техники затонуло, часть была выброшена на берег, – как будто специально для организации наших «пещер Али-Бабы»… Дело даже не в том, что мы не догадывались о радиоактивном заражении своих «пещер». Просто, опасность эту на длительный период никто не представлял, а кто знал – не говорил. Когда вокруг все тихо и спокойно, светит солнце, над птичьим базаром летают стаи птиц, – невозможно поверить, что невидимые и неслышные лучи пронизывают тебя, а каждая ничтожная пылинка, вошедшая внутрь с воздухом или другим путем, является источником непрерывного излучения изнутри на многие годы и даже десятилетия…

Слава Богу, что мы не могли добраться до техники, покоящейся вокруг центра взрыва (все СМИ пишут «эпицентр», совершенно не понимая, что это такое) на дне бухты. По разговорам, туда сползались морские звезды и крабы. Там они бурно и асимметрично росли, а их панцири собирали из окружающей среды все радионуклиды, ставая мощными источниками излучения. Впрочем, это могут быть только разговоры: нигде в открытой литературе об этом я не читал.

А вот сколько, каких и в каких своих органах накопил радионуклидов я лично – известно, и где-то даже записано. Уже в 90-х годах нас, участников испытаний ядерного оружия – выживших офицеров и матросов подразделений особого риска, загружали в некий ковчег и медленно, в течение нескольких минут, вдвигали внутрь гигантского счетчика Гейгера. Умная машина вычисляла по энергии и интенсивности излучения, что именно и в каких количествах мы украли на полигоне, где это добро спрятали, и рисовала обличительную диаграмму. Ее нам показывали издали и прятали для секретных отчетов об отдаленных последствиях ядерных испытаний. Но даже умная машина не смогла бы выделить из общей кучи долю «пещер Али Бабы»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.