Мое отношение к советскому прошлому

Мое отношение к советскому прошлому

Фирс. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

Гаев. Перед каким несчастьем?

Фирс. Перед волей.

А. П. Чехов. Вишневый сад

Ужели к тем годам мы снова обратимся?

А. С. Пушкин. Послание цензору

Советское прошлое я не люблю. Хотя, как видно из вышеизложенного, особых притеснений я не испытывал. Но и повседневную жизнь в том, что касалось идеологии, я переносил с трудом, несмотря на то, что в шестидесятые, на которые пришлась моя молодость, политический климат смягчился. Как писал в те годы Е. Евтушенко в «Монологе голубого песца»,

На звероферме, правда, перемены.

Душили раньше попросту в мешках.

Теперь нас убивают современно —

электротоком. Чисто как-никак.

Мое негативное отношение к советской действительности зародилось в раннем детстве. Помню напряженность дома в связи с неприятностями у родителей. У отца они были из-за социального происхождения, у матери – из-за национальности. Родители говорили об этом шепотом, так, чтобы я не слышал. Об этом же пишет А. Д. Сахаров в «Воспоминаниях»: «Я думаю, что, пока я не стал взрослым, папа боялся, что если я буду слишком много понимать, то я не смогу ужиться в этом мире. И, может быть, это скрывание мыслей от сына – очень типичное – сильней всего характеризует ужас эпохи».

Я чувствовал, что родителей незаслуженно обижают какие-то нехорошие силы.

В детском саду я учил песни «На дубу зеленом два сокола ясных вели разговоры… Первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин», «О тебе – отца ревнивей – Сталин думает в Кремле». Более раннюю «Песнь о батыре Ежове» я, конечно, не застал. В этих стихах и во всем, что связано с ними, я чувствовал фальшь и все те же всемогущие силы.

Уже в раннем детстве я понимал, что говорить об этом не надо. Позже это чувство переросло в страх, который жив во мне до сих пор. Этот страх – особый, не тот, что испытываешь, например, при виде хулиганов. Тот можно и побороть, он иногда мобилизует, придает силы. Страх того времени больше похож на чувство, испытываемое при ночном кошмаре. Он не мобилизует, а парализует и наполняет какой-то животной тоской.

Бытовые неудобства того времени: очереди, жизнь в коммунальной квартире, печное отопление, отсутствие газа и теплой воды – почти не влияли на мое отношение к советской власти. Дефицит и неудобства переживались легко, были привычны и худо-бедно объяснялись недавней военной разрухой.

Поскольку мое отрицание советскости зародилось уже в раннем детстве, то, вероятно, оно идет не столько от ума, сколько от сердца. Важен характер, а не позиция, говорил кто-то из классиков.

Как же мое негативное отношение к советской власти совмещалось с тем, что я прожил при ней большую часть своей жизни: учился, работал, строил карьеру? Действительно, я прошел по обычной для тех лет лестнице: октябренок, пионер, комсомолец. В комсомол вступил под давлением классного руководителя, намекнувшего, что мое упрямство может создать неприятности отцу. В партию не вступил, это для меня было неприемлемо. Но в то же время я сдавал бесчисленное количество экзаменов по общественным наукам, сидел на комсомольских собраниях… Борцом с режимом я не был. Но я всегда старался не контактировать с властями по политическим и идеологическим вопросам и не поддерживать лично никаких их инициатив. Это удавалось – более или менее удачно лавировал.

Такова была позиция большинства в моем окружении.

Мой знакомый в те годы изучал историю Китая П-Ш веков нашей эры. Он говорил, что заниматься более поздним периодом для него интереснее, но невозможно – сплошная политика. Продолжил он свои штудии уже в Австралии.

Позиция, конечно, не героическая. Но даже она требовала наличия внутреннего стержня и определенных понятий о границах допустимого в тех бесчисленных компромиссах, на которые приходилось идти. Думаю, что люди с такой позицией сыграли свою роль в смене власти; они были необходимой почвой для перемен. К сожалению, время надежд было недолгим и ожидавшаяся «просвещенная демократия» так и не возникла.

Многие сегодня добром вспоминают социальные гарантии, стабильность и другие приметы советского времени. Для этого есть основания: неплохая (по тем временам) система медицинской помощи, хорошее и доступное образование, худо-бедно работающая милиция, не бросающаяся в глаза коррупция, неплохие пенсии (за исключением колхозных), внешне терпимые межнациональные отношения, да и сама социалистическая идея может быть довольно привлекательной. Поэтому часто говорят, что то время надо оценивать объективно, видеть его плюсы и минусы. Звучит взвешенно и убедительно. Я с этим не согласен. Я не жалею ни о чем, что ушло с Советским Союзом. Я не имею в виду, конечно, личную жизнь, семью, друзей, спорт… Жалею лишь, что исчез определенный тип людей – таких, как друзья и родственники моих родителей, родителей моей жены… Мои родители и их друзья принадлежали к научно-технической интеллигенции. Она в основном стояла в стороне от власти. Более того, сторонилась ее. В силу специфических послереволюционных условий жизни в дни своей молодости эти люди не были безупречно образованны, но, безусловно, ценили культуру и образование. Молотые-перемолотые отделами кадров и спецотделами, «проработанные» на бесчисленных собраниях бог знает какими ораторами, прошедшие фронт или тяжело трудившиеся во время войны в тылу, в глубине души они оставались нежными, деликатными и даже романтичными. Эти качества были почти запретными, «мелкобуржуазными, интеллигентскими, чуждыми победившему пролетариату» (Собчак А. Сталин. Личное дело. М., 2014). Я счастлив, что знал их. Благодаря им я понял, что такое хорошо и что такое плохо. А они получили это знание от своих родителей и, несмотря на лихолетье, сохранили его. Им туго пришлось в перестроечные годы. Сейчас людей этого типа я практически не встречаю.

Чувствовал ли я себя причастным к советским достижениям в космосе, спорте, науке? Конечно. Но сладость этих побед была сильно, порой даже безнадежно, подпорчена тем, что все они использовались властью для пропаганды непривлекательных для меня идей.

Это не относится к празднику Победы, который, несмотря на пропагандистские литавры, был и остается непритворно волнующим.

Официально с советским строем у нас покончено. Но фактически он жив, и ясного отношения к нему не выработано. Даже новый гимн, по сути, прежний. В чем здесь дело? Почему в нашей стране, в отличие от многих стран и республик бывшего советского блока, приветствуются советские символы и столь теплы воспоминания о прошлом, почему не популярны имена А. Д. Сахарова и А. И. Солженицына? Причин много. Одна (но только одна) из них, несколько резковато, показана в уже цитированном «Монологе голубого песца» на примере существа, вырвавшегося со зверофермы. С радостью оказавшись на воле, в диком зимнем лесу, он скоро измучился и… вернулся в клетку:

Но я устал. Меня шатали вьюги.

Я вытащить не мог уставших лап,

и не было ни друга, ни подруги.

Дитя неволи – для свободы слаб.

Кто в клетке зачат – тот по клетке плачет,

и с ужасом я понял, что люблю

ту клетку, где меня за сетку прячут,

и звероферму – родину мою.

Усталого песца можно понять – на ферме у него были гарантированные блага: еда (возможно, неплохая), лечение и, может быть, даже заботливый зоотехник…

Реальность, конечно, много-много сложнее истории песца. Перестроечный и послеперестроечный «лес» оказался воистину дик. Но для меня возврат к советскому прошлому – это возврат в клетку. Оценивать ее удобства, достоинства и недостатки не хочется.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.