СЛИЯНИЕ И ПОГЛОЩЕНИЕ
СЛИЯНИЕ И ПОГЛОЩЕНИЕ
В организованной преступности начала 90-х был, по большому счету, только один принцип: кто сильнее, тот и прав. Он прямо противоречил идеологии воров, которые всегда говорили, что судят по совести, по правде, по-людски. Ни «тамбовские», ни «малышевские» не собирались считаться с блатными традициями и даже не особо ими интересовались. Ленинградские воры старой школы, в свою очередь, не смогли приспособиться к новым условиям и так и продолжали шарить по карманам и играть в буру на деньги. Ситуация в Москве и некоторых других регионах России развивалась иначе. Там воры пересмотрели свои законы таким образом, чтобы и в меняющемся государстве не утрачивать свой авторитет. Они стали играть если не главные, то важные роли в преступных сообществах. Их не смущало даже то, что они становились богаты, что шло вразрез с основными правилами блатной жизни. Одной из важных их функций было ведение переговоров с партнерами и коллегами, в том числе и из других городов. Они не понаслышке знали воровские заповеди и, когда нужно было «решить вопрос по понятиям», апеллировали к ним в каждом предложении. И Кумарин, и Малышев в диалоге с ними чувствовали себя неуверенно. Они стали искать связей в мире блатных.
Больше чем за 20 лет до этого, в 1968 году, в Свердловск развлечься приехал молодой торговый работник Валерий Тюрин. В гостинице «Юбилейная» на проспекте Ленина он обыграл в карты богатого дельца, а тот не захотел отдавать деньги. На первом этаже гостиницы, в ресторане «Кедр», каждый вечер собирались блатные. Тюрин обратился к ним за помощью, и один из них, Валерий Курченко, вызвался получить его долг за небольшой гонорар.
В начале 1988 года Курченко приехал в Ленинград с бригадой карманных воров и случайно сошелся с центровым со странным прозвищем Флюгарка, оказавшимся родным братом Валерия Тюрина. Когда Кумарин стал искать знакомства с кем-то из воров в законе, ему представили Валерия Курченко в кафе «Север», где Тюрин работал барменом. Кумарин попросил его стать при нем советником, своеобразным юрисконсультом, чтобы иметь возможность общаться с московскими ворами по понятиям. В качестве встречной услуги он обещал дать прикрытие карманникам. Курченко, как и все воры, оказался прекрасным рассказчиком. Все, что он знал о профессиональной преступности в СССР, казалось молодым еще спортсменам потусторонним миром, и любую байку они слушали с неподдельным вниманием. Тем паче они понимали, что рано или поздно окажутся в тех местах, о которых поведывал им Курченко. Он часто повторял шутку 30-х годов: «ДОПР не тюрьма, не горюй, товарищ». На поведение спортсменов это никак не влияло, понятия они, само собой, не усвоили. Они воспринимали Курченко исключительно как источник полезной информации.
При Малышеве роль советника выполнял Владислав Кирпичев.
Их познакомил будущий подельник Малышева Андрей Берлин, который, в свою очередь, оказался с Кирпичом в одной психиатрической лечебнице, где они оба «косили» под невменяемых, чтобы не оказаться на зоне.
Кирпичев быстро приспособился к работе со спортсменами и, не ограничиваясь ролью дипломата, сам создал небольшую бригаду и активно занялся получаловом.
В качестве переговорщика ему не было равных. В «Пулковскую» как-то приехали москвичи, у которых Малышев и компания украли несколько вагонов сахара. Кирпичев долго молчал, а Малышев, не имея ни одного веского аргумента в свою пользу, стал включать дурака. В конце концов москвичи не выдержали, и один из них достал из портфеля документы, положил на стол и обратил внимание на подписи и печати. И вот здесь вступил Кирпичев. Он ухмыльнулся и сказал дословно: «Не знал я, что здесь дипломированные юристы собрались. А зачем мы разговариваем, давайте 02 позвоним, там нам все и объяснят»,— после чего говорил только он и вопрос решился в пользу Малышева.
В другой раз к Малышеву прибыла делегация столичных воров во главе с сыном Япончика, Витей Калиной, с предложением поучаствовать во всесоюзном общаке. Александр Иванович ошеломил их, заявив, что он спортсмен и своим в трудную минуту поможет сам. Кирпич и тут не растерялся, вспомнив, как один вернувшийся с фронта в звании капитана вор примирил воров-фронтовиков и воров-ортодоксов, сказав, что нет смысла противостоять друг другу, а «главное, быть человеком и не толкать фуфло».
И Курченко, и Кирпичев, попав в новую среду, продолжали чтить авторитетов предыдущего поколения. Оба время от времени с трудными вопросами приходили на поклон к старику Берлу.
Валерий Курченко
В конце 80-х я работал вместе с Кумариным и его ребятами. Не столько он, сколько его молодежь хотела у нас совета, как им поступить в спорном вопросе. Мы растолковывали, мы же были как военспецы царской армии после революции.
Девяткино было уже при мне, а я еще тогда говорил, хотя тесно общался с Лукошей, что Малышев был прав. Надо было «ворку-тинским» дипломатию включать. Не захотели, вот их и проткнули. А то что Бройлер погоны в детстве носил, так что ж с этого?
К 1990 году у Кумарина было уже под пятьсот человек — из Тамбова, конечно. Конечно, из Воркуты. Из Рязани. Чуть позже Ледовских привел Василия Владыковского, а к нему примкнул Колчин с «брянскими».
У Малышева было меньше, но к 1991 году он набрал силу в тысячу человек. Не меньше.
С Феоктистовым всегда были кавказцы — Исмаил, Нахаленок — Кап-ланян, но он к 1990 году сдуваться стал. Я слышал, как он дрался с Васильевым, но то, что его как-то ударил Рыбкин,— это я видел, да и Миша Резаный на него шипел.
А вот Васильев бригады не имел. Он всегда сидел в ресторане «Садко» вместе с Сашей Лачиным, которого позже убили, таким боксером — Мишей Середой, который в ресторане «Океан» на воротах стоял. Потом был у него Андрей Татарин, ему потом голову отрезали. Но больше вокруг Васильева всякие дельцы-евреи крутились. Он как будто бы дудочку волшебную имел, а они его слушались.
Когда дело доходило до жаркого, то Васильев обращался за помощью к другим. Мы сидели также часто в «Садко», потому что там за стойкой жена Валеры Ледовских работала. Как-то ко мне подходит и вдруг говорит: «Я, дядя Валера, с тобой». Я ему: «Сергей, ты же сидел криво — был дневальным ШИЗО. Зачем тебе? Что случилось?»
Оказалось, он был в доле магазинчика на Чайковского, на который ма-лышевская шпана с разбегу налетела. Мы помогли, миллион рублей обратно отжали. Встречались с Малышевым на Невском, 102,— у Саши в одном из офисов. Он потом нашу долю в чемодане трешками отдавал. Жаден он — что есть, то есть.
Между прочим, и Кум, и Малыш правильно сидели — повязку помощника администрации на рукав не цепляли, но и в блаткомитет не лезли.
А к нам тогда кто только не обращался! Как-то в «Метрополе» с Никитой Михалковым разговорились, спрашиваем осторожненько: «Помощь не нужна?» Он: «Нет, у меня афганцы».
Мы: «Извиняй».
Как-то одна дикторша телевидения Людмилу Чурсину приводила, они хотели кафе открыть — просили, чтобы никто не беспокоил. В Москве с Крутым вышла история, но он трубку протянул, а на том конце вор авторитетный — Аксен. Мы отошли. И Задорнов обращался, и Полунин.
Менты тоже люди нужные: они нам, мы им. Порой помогали и машину найти, и наказать любовника жены.
В августовские дни 1991 года — сидел дома — прикалывался на Лебединое озеро по телевизору. Мы при старой власти тоже вопросы решали, но теперь стало полегче. Так что болел за сборную демократов.
Андрей Берлин, родился в 1952 году
Я имел отношение к организованной преступности, проходил по одному делу с Малышевым.
В 1990 году, когда примерно летом Малышев вернулся в Питер, Слава начал работать с ним. Кирпич же только освободился, и у него ничего за душой, кроме авторитета, не было. И стал у него наподобие Суслова у Брежнева — ответственным за идеологию. Малышев, конечно, был в силе, но бурная жизнь подбрасывала каждую минуту новые темы, в которых не всегда можно было разобраться. Так, например, в 1990 году в Ялте у Малышева возник конфликт с местными жуликами, и неизвестно чем бы это все кончилось, если бы Кирпич не нашел нужные слова.
Офис Саши Малышева тогда был в «Пулковской». Вокруг него сидели все те — можно сказать бароны, кто был рядом в 1988 году на Девяткино, за исключением глупо погибшего Марадоны и арестованного Бройлера. В отличие от Кумарина, Малышев не создавал строгую вертикаль своей власти. Он был добрее и более открыт. Не особо любил приказывать. А вот у Кумарина было чисто восточное мировоззрение, он мог молчать о многом. Кстати, Кумарин читал много книг по восточной философии. А вот Малышев увлекался больше детективами и фэнтези. Хотя «Крестного отца» тоже читал.
В это время от Гавриленкова несколько дистанцируется Гена Петров и начинает плотное сотрудничество с Сашей. И не потому, что один нравится, а другой нет. Дело все в перспективах, а у Малышева они были колоссальны. На тот момент у него наиболее прогрессивная структура. Ведь вокруг уже гудел экономический хаос и кооператорам нужны были услуги. Они шли в очередь.
Спортсменов у Малышева было к 1991 году несколько тысяч. Все «малышевские». Другие коллективы могли только держаться под натиском такого сообщества. Например, на похоронах жены Кирпича в Сестрорецке в начале 1991 года собралось около двухсот человек. У самого Кирпича было человек двадцать, и все больше засиженные.
Владимир Кирпичев, родился в 1941 году, пенсионер
Мой родной брат был известным преступным авторитетом. Звали его Слава, прозвище Кирпич. В общей сложности он отсидел 38 лет. А я его запомнил человеком веселым и добрым. Мы оба родились в Ленинграде. Он в 1937 году, я — в год войны. Родители у нас были настоящие коммунисты. Отца в 70-х с салютом хоронили. В блокаду нас маА вывезла по Дороге Жизни.
Слава с малолетства жил улицей. А кто тогда не жил так из пацанов? Родители сутками на работе. Ели одну картошку. Мать постоянно шутила: «Масло в печке угорело». Я тоже по свалкам — помню немцев-пленных, как они играют на гармошках, а мы со Славой их дразним. Слава начал воровать лет с девяти. И был в этом талантлив. Воровал ручки с золотыми перьями у иностранцев при входе в Кировский театр. Отец с ним мучился, батя был романтиком — начитался Макаренко и буквально отдал его в спецколонию для малолеток. Он искренне верил, что там его педагоги исправят. Слава вышел совсем другим. И пошло-понеслось. А книги Слава любил: найдет — выучит наизусть и декламирует для мальчишек.
Я же занимался с детства боксом, закончил Герцена, был секретарем комсомольской организации, висел на Доске почета. Воспитывали нас на ринге честными и бескомпромиссными. Помню, мне говорят: «Проиграй — парню мастера надо выиграть». Меня воротит — мы же за хрустальную вазу в подарок на пьедестале готовы были здоровье класть.
А Слава порой выходил из тюрем, его знал весь город. Вокруг него воры начали знатные появляться — Баймак, Берла. Он кутил в ресторанах, если день рождения, то от пуза. Был такой Коля Карате, с ним за столом сиживал. Боксеры встречались. Сафон такой — он потом в 90-е создал общество по помощи арестантам. Феоктистова Слава, конечно, знал. Они не то чтобы конфликтовали, но не ужились. Слава прямой был и как-то сказал Феке: «У тебя не только руки нет, но и башки, а за стол твой порой всякие гондоны садятся». А дружил Слава с Юрой Комаром и его братом Владом. Конечно, он свято воровскую традицию не соблюдал — женился на Наталье в конце 70-х, в 1980-м родилась Аня.
В конце 90-х Слава снюхался с Малышевым. Тогда Малышев заседал в «Пулковской». Там весь его бомонд столовался. Все как интеллигенты — в галстуках. Все терли — кто на кого наехал. Меня Слава ограждал от этого мира, да к тому же я преподавал физкультуру в консерватории — опасался, что выгонят.
Но как-то и я встрял — магазин моего товарища подожгли, и брат этих архаровцев вызвал в «Пулковскую».
Их старший мне говорит с порога: «А ты кто такой?1» Я отвечаю, мол, за меня могут тут сказать, но я и сам тебе готов объяснить: не смотри, что в возрасте,— я на ринге многих успокаивал. Они потом извинились и ушли. В «Пулковской» тогда и Фека сидел. Слава даже по его делу проходил. Тогда он, Васильев и Володя Губанов встретились с неким Осиповым, который вагон пива прокрутил. А Осипов то ли от испуга начал стрелять в них — Славе руку прострелил, Васильеву попал в голову под ухо. Тогда Васильева привезли истекающего кровью ко мне домой, на Обводный канал, а я уже скорую вызывал — думал: кончится.
А у Славки никогда денег не было. Бродяга есть бродяга — он жил босяцкой жизнью, хотя в 90-е деньги коробками к нему шли. У него попросят — он дает, приговаривая: «Деньги — грязь, человек важнее».
Слава даже журналистов не чурался — общался с Невзоровым, Набу-товым, Константиновым. Его застрелили в 1996 году в ресторане «Джой». Хоронили мы его на кладбище 9-го января. Памятник поставили жулики ему из лабрадорского мрамора недалеко от могилок родителей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.