1953

1953

19/1/1953

Сегодня у Шёнхофа [;книжный магазин в Кембридже, штат Массачусетс*], ожидая, вновь с приступом тошноты, пока Филипп выберет книгу в подарок на день рождения [профессора Арона] Гурвича («Письма» Декарта оказались распроданы), я раскрыла томик рассказов Кафки; и попала на страницу «Превращения». Я словно почувствовала сильный удар, такова абсолютность его прозы, чистая документальность, ничто не вынуждено и не затуманено. Насколько же я ставлю его выше всех других писателей! Рядом с ним Джойс выглядит глупым, Жид – да, слащавым, Манн – пустым + напыщенным. Лишь Пруст настолько же интересен – почти. Ноу Кафки даже в самой вывихнутой фразе присутствует то чудо документальности, действительности, которого нет ни у одного современного автора, какая-то дрожь + сверлящая до синевы зубная боль. Так в «Чайлд-Роланд дошел до Темной башни» [Роберта Браунинга], так и на отдельных страницах в дневниках Кафки. Вот фраза: «Но они не могут; все возможные вещи случаются, только то, что случается, возможно».

В этом качестве открытости (ужасающей) и непринужденности письма сокрыт величайший гений. Толстому оно было присуще в высочайшей степени + отсутствие этого качества почти во всех современнных сочинениях, даже подлинно талантливых, предопределяет их малозначимость. Например, «Мисс Одинокое сердце» [Натанаэля Уэста] или «Ночной лес» [Джуны Барнс].

21/1/1953

Страшно подавленная, умолкшая под воздействием снов, что посещали меня в последние несколько недель, с невероятно реалистичной кульминацией вчера ночью. Их тема? Ну конечно, что же еще! Филипп завел будильник на 5 утра, и я слышала звонок. Мне хотелось подняться. Но я знала, что если позволю себе заснуть снова, то буду вознаграждена. Стоило мне заснуть, как все возобновилось – но на этот раз с мучительной явственностью. Можно было дотронуться…

Был там вроде как утес, дорога, ведущая вниз, к пирсу, затем комната с полуторной кроватью очень темного дерева, а еще позже – сцена в зрительном зале.

Я сказала: «Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь». Но ранее, на пирсе, я говорила: «Разумеется, у тебя может быть сколько угодно денег, но тебе они не понадобятся, да ты их и не захочешь. В них нет для тебя пользы». Во второй раз я умоляла, тогда как ранее я была очень уверена в себе и говорила почти покровительственно…

Вступив в комнату+увидев кровать, я осознала, что на такой кровати не спят в одиночестве.

Ты живешь с кем-то, крикнула я. Затем, кажется, он появился из-за двери, притом был он очень стар. Мне запомнился точный возраст, 67, и короткие, щетинистые седые волосы. «Я живу с ним, потому что он богат».

Я стояла у выхода на сцену в церемониальном платье. Меня ожидала большая толпа, и все же я осмелилась беспечно прикоснуться своей ладонью к ее…

Эти невероятные удовольствия – завершенность + грусть – не похожи ни на что за пределами сна. То обстоятельство, что я купила это удовольствие, ничуть не умалило его завершенности. В своей невыразимой царственности я не могла ожидать большего, и плоть оставалась плотью, продажная она или нет. Я лишь прошу дозволения изойти рыданиями, чтобы найти должное утешение, чтобы отринуть всякое утешение. Я могла бы проплакать дня три, кто знает, вопить и всхлипывать, не извиняясь за хлюпающий нос. Но я не плачу, так как в этом случае я была бы вынуждена что-то делать после, а не просто откинуться на подушки. То есть покончить с собой или уйти.

Во избежание двух этих действий я не смею рыдать, разве что самую малость…

Этот сон, равно как и предшествовавшие ему, громоздятся в моей голове огромной клёклой массой – вдавливая мою голову в желудок, нагружая меня тошнотворными, мелодраматическими приступами молчания…

Бедный, милый Филипп тревожится, не захворала ли я. Тогда как я пытаюсь сохранить целостность – умерить, так сказать, свое сердце, – я замечаю, что при расчесывании волосы мои волосы секутся, и, несмотря на мои мольбы, он договаривается о визите к врачу…

22/1/1953

Зачастую «абсолютной» прозу делает своего рода интеллектуальная стремительность – но здесь существенна легкость едва обозначенных конкретных ощущений. Именно это качество обеспечило замечательную удачу «Преступления», хотя остальные вещи [Жоржа] Бернаноса – дрянь. Летучая мышь бьется в голове инспектора, который сильно простужен и лихорадочно мечется в постели своего грязного гостиничного номера.

Везде проза.

Сжатость + экспрессия + скорость.

Поистине, важен именно стиль. Стиль определяет сюжет.

Отныне примем это как дисциплинарную норму, я буду избегать, по возможности, диалогов, так как мои рассказы почти полностью состоят из диалогов – притом скверных, – а между ними ничего и нет.

Итак. Воскресным вечером профессор созвал к себе в дом всех молодых сотрудников факультета. Ему хотелось погасить ширящиеся слухи относительно молодого преподавателя, которому, как гласила молва, откажут в работе в следующем году. Сам преподаватель на собрании отсутствует и т. д.