Нас хотят замазать в крови

Нас хотят замазать в крови

О чем говорит украинский спецназ

Город Изюм, Харьковская область. Украинский спецназовец стоит спиной к забору. Озирается по сторонам, на людей, выходящих из соседнего двора. Он в одежде защитного цвета. На голове подвернутая балаклава.

— Сегодня пацанов?срочников постреляли, как куропаток, — говорит он. — Мы не понимаем четко, где террорист. Альфовцы теперь говорят то же самое, что раньше говорили беркутовцы: мы вернулись с Майдана, нас обливали грязью, открыли на нас уголовные дела. На каком основании мы сейчас здесь находимся? Мы просим ввести на отдельной территории военное положение. Закон о военном положении четко разделит людей на мирных и пособников. Стрелявших уже начинают уголовно преследовать. Поэтому мы боимся применять оружие. У нас на это никаких юридических оснований. Сейчас происходит как? Мы подъезжаем к блокпосту на технике, сепаратисты сразу уходят в лес, оставляя там только безоружных. Мы подъезжаем, они сдаются. Но только мы отъезжаем от блокпоста, сепаратисты выходят из леса снова. Вот такая тактика… Мы можем стрелять только согласно закону о милиции — когда стреляют в нас. Это бред. На законных основаниях мы бы освобождали город за городом. Но для этого мы должны понимать: если мы применим оружие, нам за это ничего не будет.

Время его пребывания у забора истекло. Оглядываясь по сторонам, он быстрым шагом уходит.

* * *

Ресторан «Семь ветров». За соседний столик садится незнакомый плотный мужчина в спортивной куртке. Какое-то время ест котлету, запивая красным вином.

— Коллега, разрешите поинтересоваться, откуда вы? — Ко мне подходит тощий молодой человек с крупными зубами и бейджем, болтающимся на груди. Бейдж сообщает, что подошедший — харьковский журналист.

— Не думаю, что мы с вами коллеги, — отвечаю я, и он, переглянувшись с мужчиной за соседним столиком, уходит.

Удаляется и сам мужчина. Не проходит и пяти минут, как в темных интерьерах ресторана, который в городе Изюм считается самым дорогим, возникают четверо в милицейской форме.

— Предъявите, пожалуйста, документы, — обращается ко мне один из них.

— На каком основании вы хотите проверить мои документы, когда я обедаю? — спрашиваю его.

— В городе военное положение. Вы не знали?

— Я знаю, что военного положения нет.

— Предъявите, пожалуйста, документы, или вам придется проехаться с нами. — Они обступают мой столик.

— А вдруг вы переодетые террористы? — предполагаю я. — Предъявите-ка, пожалуйста, сначала свои документы.

Они отказываются. Какое-то время мы повторяем одни и те же фразы: я отказываюсь показывать документы до тех пор, пока они не покажут свои. В конце концов они достают из карманов свои корочки, а я из сумки — свою пресс-карту.

Они выходят из ресторана, переговариваясь: «Вот они, россияне. Чего все к ним рвутся? Она за две минуты успела нас морально покусать…»

* * *

Трасса, прилегающая к «Семи ветрам». Иду по ней пешком, опасаясь вызвать такси. Мимо проезжает машина с теми же милиционерами. Скрывается. Появляется бронированная машина. Останавливается у обочины. Когда я подхожу, дверь открывается. Из нее выглядывает спецназовец, с которым я разговаривала у забора, жестом приглашая быстро в нее сесть. Спереди еще двое. Один снимает с головы каску и протягивает мне. На полу автоматы, бронежилеты и другие военные принадлежности.

Машина въезжает в лагерь и останавливается возле палаток защитного цвета. Возле них сгрудились срочники и представители самообороны Майдана, влившиеся в Национальную гвардию. Слева бронетранспортеры (над одним развевается украинский флаг). Сзади вертолет. Мимо палаток идет мужчина в спортивной куртке.

— Я только что видела его в «Семи ветрах», — говорю я. — Он ел котлету и пил вино.

— Это Рудницкий, — отвечает спецназовец. — Керивнык АТО (командующий антитеррористической операцией. — «РР»). Дебил, гондон и чмо. У него утром срочников покрошило, а он вино пьет. А что для него убитые люди? Ему плевать. Это чмо призвали с пенсии. Он целый генерал-лейтенант. Всю жизнь командовал внутренними войсками. Бестолковый до беспредела. Можешь себе представить, какие задачи он нам ставит: «Выезжаете по этой дороге в ту сторону. Там будет блокпост. Подъедете и расстреляете его». Отвечаем: «Ну хорошо. А там четко установленные сепаратисты?» — «Нет, там блокпост, значит, там наши враги». — «Ну хорошо. А если там просто люди стоят с палками или в касках?» — «Слушайте, не задавайте глупых вопросов! Езжайте и стреляйте!» — «Нет, товарищ генерал-лейтенант, если вам надо, то вы езжайте и стреляйте сами».

— А вы имеете право не выполнить приказ? — спрашиваю я, пока сидящие в машине спецназовцы провожают взглядом своего «керивныка». В их глазах ни злобы, ни ненависти, только удивление.

— А нам по фиг. Ну а что нам сделают? С войны уволят? Прямо с передовой? Мы пытаемся объяснить нашему дебилу, — спецназовец кивает на Рудницкого, — что существует два способа ведения военных действий: умом и количеством. Он хочет воевать количеством. То есть людскими потерями. Мы их берем, выковыриваем из этих оккупированных зданий, а для них автоматическая амнистия… Мы предлагаем более профессиональный вариант. Но для него нужны деньги. А этот, который вином котлеты запивает, боится звонить наверх и докладывать о том, что для выполнения задач ему нужны деньги. Сверху его спрашивают: «Мы тебя зачем туда поставили? Ты не справляешься». Поэтому он создает видимость выполнения задачи.

— Каким образом?

— С помощью средств массовой информации. Ты не слышала, что вчера передали? Славянск под контролем силовых структур.

— А это не так?

— Конечно нет! Видимость нужна для европейских инвесторов, чтобы денег дали.

— А «Беркут» и «Альфа» тоже здесь?

— На «Беркут» и «Альфу» заведены уголовные дела за Майдан. У них была альтернатива: или ехать сюда, или в тюрьму садиться. «Беркут» и «Альфа» — заложники ситуации. Их судьба в руках Авакова. Историю пишут победившие… Ладно, мы поехали. У нас мало времени. Мы в ночь выходим.

* * *

День второй. Та же машина останавливается у жилого дома. Пригнув голову в капюшоне, спецназовец передвигается короткими пробежками к подъезду. Сегодня поверх военной одежды на нем спортивная куртка. Он сильнее прежнего озирается по сторонам.

— У нас минут семь, — говорит он глухо и не так уверенно, как вчера.

— Что случилось?

— Сегодня мы попали в засаду. У меня трехсотые (бойцы с ранениями. — «РР»). Со спецназом никто не говорит! Никто не говорит с людьми моего уровня! — Он снимает капюшон. Под ним осунувшееся лицо, распухший нос, ссадина на щеке. — Они хотят заставить нас выполнять тупорылые приказы! Но нас не сильно заставишь! Мы думающие люди. Они потом садятся в самолет и улетают, а спецназ несет ответственность.

— Ты по-прежнему готов расстреливать?

— Да. Людей с оружием — да. Если люди, не принадлежащие ни к одной официальной структуре, захватывают административные здания, мы им сообщаем: «Ребят, здесь работают вооруженные силы. Мы даем вам двадцать минут. Выходите с поднятыми руками! Оружие кладите рядом с собой справа и слева. Вы попадаете под закон об амнистии, объявленный правительством». Если вы этого не делаете, то через двадцать минут вы автоматически становитесь преступниками, и тогда начинается штурм здания.

— Ты сегодня расстреливал людей, да?

— Нет, — тихо говорит он и прикрывает темные глаза. Становится ясно: сегодня он расстреливал людей.

Мы молчим. Время истекает.

— Да, я вижу, что народ тут живет бедно, — глухо начинает он. — Да, я вижу, что народ тут загнан этими олигархами. Загнан в такие условия… — не договаривает. — Но все это превратилось в… Захотели они, зашли в магазин, забрали что вздумалось и уехали. В том же Славянске и Краматорске народ сам от них страдает.

— Есть здесь «Правый сектор»?

— Я здесь никакого «Правого сектора» не видел. «Самооборону» видел, которая влилась в Национальную гвардию. «Беркут» видел. «Альфу» видел.

— «Самооборона» Майдана имела мало времени на военную подготовку. Как они справляются сейчас?

— Мы все великие стратеги, глядя на бой со стороны. Одно дело, когда ты бросаешь в «Беркут» брусчатку и коктейли Молотова и понимаешь свою безнаказанность… Другое — когда ты идешь с оружием и против тебя тоже люди с оружием. Да, нам пока везло. Мы стреляли из пулемета, сепаратисты все понимали и выходили с поднятыми руками… Ну, наши снайпера работали пару раз. Но так, без бравады. А что касается «Самообороны», то настрой, который они получили на Майдане, не совсем то же, что профессиональная подготовка. Если тебя ранили из оружия — это не комара стряхнуть, ты выходишь из строя. А у этих какая техника? У них есть очаги напряжения. И к этому очагу приходит жена с коляской. Это очень сложная тактика для нас. Как стрелять? А как они нападают на наши контролируемые объекты? Обычная остановка. Люди ждут маршрутку. Подъезжает машина, из нее выходят два парня в спортивных куртках. Один говорит людям: «Стойте здесь. Никто никуда не разбегается». Второй парень из подствольного гранатомета обстреливает наш объект с одной стороны. Переходит на другую, пристегивает другой рожок, стреляет. Они садятся в машину и уезжают. А люди так и стоят. Они стреляют из-за их спин! Ни снайпер, ни стрелок прицелиться не может! Но это не делают российские солдаты. Российские солдаты не знают, где остановка, где взять машину, куда ехать. Все это местные. Но ваши дают им в руки оружие.

— Я говорила с местными. Против вас девяносто процентов населения. Что вам нужно: зачищенная от людей территория или сами люди? Вы не можете зачистить девяносто процентов населения.

— Я это с каждым днем понимаю все больше и больше… Эти люди никогда дальше Восточной Украины не уезжали. Им не с чем сравнивать. Это бедные, выброшенные, никому не нужные люди, запуганные раздутым «Правым сектором». Пусть будет хреново, как всегда, лишь бы стабильность… Да, все политические способы решить проблему не были исчерпаны. Их даже никто и не думал использовать. С людьми никто не поговорил. А нужно было. Ни один политик здесь не был. Они не встречаются с ними, и они не встречаются с нами. Да вопросов нет — садись на бронеавтомобиль, мы будем охранять тебя, езжай к людям в захваченные райотделы. Выдвигайте разумные требования, аргументируйте. Легко по телевизору называть их сепаратистами, а проедьтесь по этим дорогам, зайдите в местные магазины и посмотрите их ассортимент. Нет. Зачем?

— Но вы все равно будете сегодня брать Славянск и Краматорск?

— И мы их возьмем… Только какой ценой…

— Ценой — с чьей стороны?

— Какая разница? И тут люди, и там. Ценой человеческой жизни.

* * *

День третий. Пересекаю темные дворы. Выхожу на освещенную дорогу. Местные ходят оборачиваясь. Недолго толпятся у продуктовых, закрытых уже ларьков, быстро переговариваются и сразу расходятся. До меня доносятся слова: «огнестрел», «минометы», «сектор», «суки».

Загораются фары. Убыстряя шаг, я иду к машине. Дверца открывается. Сажусь в темный салон. Лица спецназовца не видно. На нем глубокий капюшон.

— Включи свет, — говорю я.

— Да ради бога, — он зажигает лампочку на потолке.

Его щека посечена. Два передних места в машине пусты. Сзади на сиденьях лежат две каски.

— Где они? — я киваю вперед.

— Их нет.

— Так где они?

— Их нет.

— Их нет здесь?

— Они двухсотые… Мы попали в засаду. Как все бездарно планируется! Настолько бездарно, что ты себе даже представить не можешь, — он выключает свет. Уставший голос доносится из темноты: — Я сначала думал, что таких бездарей не могут ставить на руководство, а теперь понимаю, они специально именно таких людей поставили, которые изначально ничего конструктивного сделать не могут. И свою работу по ничегонеделанию они делают профессионально. Теперь я понял, для чего мы им были нужны.

— Для чего?

— Чтобы замазать нас в крови.

— И вы замазались?

— Не-е?ет, — говорит он, и по его голосу я снова понимаю, что врет. — Мы стреляли, только когда стреляли по нам.

— Они не виноваты.

— Кто?

— Те люди, по которым вы стреляли. Они не виноваты, что их довели до такой жизни, а потом сразу повернули против них дуло автомата. За что вы в них стреляете? На их же земле.

— Посиди здесь, я сейчас приду, — говорит он, открывая дверцу. — Мне надо доложить, что я вернулся. Заблокируйся. Я пять раз постучу по стеклу, когда вернусь, — он выходит из машины хромая. — Посекло, — объясняет.

Через полтора часа по стеклу стучат — пять раз. Открываю дверь. Он заходит. Садится. Зажигает свет и долго смотрит в одну точку — туда, где вчера сидел человек, давший мне свою каску.

— Они удивились… — глухо произносит он.

— Кто? Чему?

— Мое руководство удивилось тому, что я вернулся живой. Они попросили написать объяснительную.

— О чем?

— О том, как мне удалось выйти из двух засад. Эта свора пузатых генералов хочет, чтобы мы им объяснили, каким чудом выбрались из засад. Ты понимаешь, что они нас живыми не ждали?

— Уходи с этой войны.

— Это не моя война. Но я солдат. Я участник АТО. Я не могу сказать: «Все, для меня война закончилась, я ухожу».

— Завтра этих генералов будут судить…

— Мы заехали на блокпост, он был перегорожен цистернами с горючим. Начали подъезжать — в нас стрельнули из гранатомета. Мы тоже постреляли в ответ. Обошли этот блокпост. Зашли еще на один. Зашли в административное здание — зачистили. Начали выходить, там уже много людей собралось. Прыгнули на броню и ушли. Когда мы подходили к блокпостам, они нас уже ждали. У них агентурная сеть — весь город. Потом мы пошли забирать наших, которые попали в засаду. Пока за ними шли — трое трехсотых и двое двухсотых, — мы сами попали в засаду.

— Как она выглядела?

— Как обычно. Они просто поджигают покрышки в несколько рядов. Мы остановились, я зачищал эту горящую ерунду. В нас выстрелили из гранатомета, но опять не рассчитали: было темно. Я просто спереди был, а ребята сзади, ну вот… вот так это получилось, — шепотом говорит он. — Ребят пошибло.

— Что ты почувствовал?

— Ничего, — без эмоций говорит он. — В пылу боя ничего не чувствуешь. В пылу боя работают только инстинкты.

— Какие?

— Ты очень хорошо слышишь — всё. Видишь то, чего в мирной жизни не видишь. Видишь через кусты. Ищешь опасность везде. Я отчетливо слышал цоканье пуль о броню, слышал команды старших. Но психика еще не отошла. Ты не представляешь, что это такое… И еще на меня давит груз предательства.

— Чьего?

— Предательство тех людей, которые декларируют совсем другие вещи. Которые должны помогать, вместо того чтобы предавать. Мы же работаем для наведения конституционного порядка. А не успеваем мы сесть на броню, как нас тут же сдают.

— Сдает кто?

— Свои. Я в этом больше чем уверен.

— И как вы выживаете?

— Случайно…

— Ты понимаешь, что нет чести в том, чтобы расстреливать своих сограждан и подставлять своих бойцов?

— А что я могу сделать, если он солдат?

* * *

Они уходят. И не только они. Уходят и другие элитные подразделения, отказавшись стрелять непонятно в кого. Сославшись на то, что не могут четко отличить мирное население от наемников. Требуя дать законную основу для нахождения спецподразделений в зоне АТО. «Мы не имеем права выполнять преступные приказы, — заявили они. — Опыт “Беркута” показал, что крайними становятся люди, выполняющие приказы. А руководители куда-то исчезают».

Через несколько дней спецназовец отправит мне сообщение: «Они нас шантажируют. Заставляют ехать в очередную горячую точку — а по-честному, в мясорубку. Налицо тактика заградотрядов НКВД: либо идете вперед, либо расстреляем. При этом просьбы о переоснащении игнорируются. А самое главное, что не принимается во внимание, — это закон о военном положении».

Сейчас в отношении этого спецназовца и многих других проводится служебное расследование.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.