По дорогам войны

По дорогам войны

Я проехал триста километров по земле, отвоеванной у немцев. Зимой снег сострадательно прикрывал раны. Теперь повязка снята. Там, где были дома, — крапива, чертополох и, как сорняки, немецкие шлемы, скелеты машин, снаряды. Женщина в Калуге сказала мне: «Может быть, теперь они почувствовали в Кельне, что такое их война». Ее дом немцы сожгли, пятнадцатилетнего сына расстреляли.

Наш вездеход водитель величает «козлом» и, одобрительно ухмыляясь, поясняет: «Этот козел всюду пройдет». И «козел» действительно сворачивает на глухую дорогу, по которой прежде пробирались только телеги колхозников. Шумный, веселый ливень обрушился на землю, рыжая дорога кажется потоком лавы. Но «козел» отважно плывет по этой земной хляби, кренясь и вздымаясь, как лодочка среди бушующего моря.

Изуродованные или сожженные города — Малоярославец, Угодский Завод, Козельск, Калуга, Перемышль, Сухиничи. У каждого города позади длинная жизнь, своя судьба, свои горести и радости. Но как похожи друг на друга развалины! Пришли немцы: взрывали, жгли. Что им наша история, наш труд, наша любовь? «Факельщики» жгли и горланили: «Тарари-тарара, валери-валера», и кто не поймет чувства старушки, которая, переиначивая на русский лад слово «фрицы», говорит: «Фирсы проклятые».

Красавица Калуга с древними церквами на крутом берегу Оки, она покалечена. Обида берет за все: и за старую церквушку с ее наивной прелестью белых стен и голубых луковок, и за уютный дом с колоннами, в котором когда-то юноши нараспев читали стихи начинающего поэта Пушкина, и за новый клуб с широкими окнами, глядевшими в будущее. Все это немцы сожгли. За последние годы здесь много строили. В городе, издавна слывшем захолустным, появились высокие дома, школы, театры. Я молча прошел по длинной улице, от которой остались только развалины. О чем тут говорить? Мы знаем, с каким трудом строили наши города, и мы молчим: здесь нужно не говорить — истреблять.

Сожжены сотни сел. В редких уцелевших домах живут по три, по четыре семьи. Старики, вспоминая месяцы ига, спрашивают: «Гитлер где?» Сожженные немецкие танки, гильзы, железо, и среди мира смерти буйно цветут цветы, желтые, розовые, фиолетовые. Кажется, никогда я не видел столько цветов. На опушках лесов обугленные, обезглавленные минами березы, а глубже, в пуще, обычный зеленый покой, и неизменная кукушка пророчит девушке в гимнастерке долгую жизнь.

Вот район, освобожденный от немцев в марте и в начале апреля. Бои здесь были упорными. Еще лежал снег, мешая идти вперед, а лед на реках был уже тонким, танки по нему не проходили. Здесь мало леса. В селах двухэтажные кирпичные дома. Немцы их превратили в доты. А села большие — по триста — четыреста домов. Наши части одно за другим освободили тридцать таких сел. В селе Попково немцы засели в школе. Когда наши саперы подошли, раздались детские крики: «Не взрывайте, здесь мы», — немцы затащили с собой в школу русских ребят. И саперы ушли. Тогда немцы выставили детей под артиллерийский огонь. Ярость охватила наших бойцов, они взяли школу.

Женщина в селе Маклаки спокойно говорит: «Дом взорвали. Мужа увели. Дочку испортили». Это — спокойствие большого горя. Аккуратно свернутый в красную трубочку пакетик, в нем аммонал. Такие пакетики немцы закладывали в печь, и от дома оставалась груда битого кирпича.

Впереди шли танкисты. Я побывал в танковой части, которой командует Токарев. Жива память о двух танкистах — окруженные врагами, перед смертью они запели «Интернационал»: лейтенант Ковачук и сержант Зинченко. Среди танкистов много украинцев, находчивых, смешливых и смелых. А командир — сибиряк, решительный и бесстрашный. Сейчас танкисты учатся, отдыхают, помогают колхозникам в полевых работах, и — девушки дивятся — герой, недавно освободивший их село, скромно пашет. Ждут новых боев. Один танкист сказал мне: «Лошадкам не терпится, стучат копытами» — «лошадками» он шутя называл танки.

Я сказал, что впереди шли танки. Я забыл о саперах. Когда-нибудь поэт напишет замечательную поэму о мужестве советских саперов. Они прошли сотни километров по заминированной земле, каждый вытащил тысячи мин. «Как же вы ни разу не ошиблись?» Сапер, улыбаясь, отвечает: «Сапер ошибается только раз в жизни».

За рекой немцы укрепились. Генерал-лейтенант Рокоссовский, командир большого спокойствия и большой страсти, говорит: «Немцы напрасно обижаются на зиму. Конечно, зима по ним ударила, но зима их спасла. Не немецкие солдаты, а русские снега остановили преследование отступавшей германской армии».

Я видал гвардейцев, их дивизия — это ополченцы Ленинградского района города Москвы. Год тому назад они были мирными людьми. Пришлось променять перо на винтовку, токарный станок на станковый пулемет и колбы на гранаты. Они это сделали. Они сделали и большее: они полюбили победу не как далекую мечту, не как историческую справедливость, не как статую из мрамора, но как сестру — обветренную, задымленную и запыленную, в поту и в крови.

Недавно пять разведчиков нашли в лесу заржавленный волчий капкан. Они, смеясь, рассказывают: «Фрица в капкан поймали. Ефрейтор, а оказался закапканенный». Сказываются отвага и смекалка русского человека. Немцы боятся темноты, леса, ночных шорохов, природы. Они не знают языка птиц, не умеют различать следы. В Сибири жили охотники за пушным зверем, а жители Лейпцига только торговали мехами.

За рекой немцы. А там дальше — за немцами — партизанский район. Оттуда приходят и прилетают. Партизаны рассказывают о больших боях. Против немцев они двинули немецкие танки, бронепоезд. Привезли недавно пленного ефрейтора. Попав в плен к партизанам, немец изумился. Ему говорили, что партизаны — это бородатые бандиты, которые закусывают водку котлетами из немцев. А ефрейтор увидел бритых людей, хорошо вооруженных, и они не только не съели ефрейтора, но даже дали ему творогу со сметаной, и ефрейтор сказал: «Майн готт, за четыре месяца впервые я хорошо покушал». Этот ефрейтор ручной, он даже пас в партизанском районе колхозное стадо. Он рассказывает, что немцы боятся партизан: «У нас полковник заболел животом. Вызвали врача. А врач говорит: „Не поеду! Меня по дороге партизаны застрелят“. Его повезли силой. Он приехал и говорит полковнику: „Я теперь сам болен. Вы меня и лечите“».

Партизаны дали мне крохотные газеты и листовки, напечатанные на оберточной бумаге или на листках из школьных тетрадок. Они написаны и напечатаны партизанами. Простые суровые слова: «Дорогие братья и сестры! Подымайтесь на врага! Бейте всюду фашистских гадов! Не давайте пощады предателям родины! Вступайте в партизанские отряды!»

Пленные немцы угрюмо лопочут: «Гитлер капут». Что им еще сказать — ведь они в плену. Вот ефрейтор Иоганн Гальтман. Он крестьянин. Боец его спрашивает через переводчика: «Хозяйство у тебя большое?» Немец отвечает: «Куда там — всего-навсего один француз». Пленный француз для него — лошадь. И, услышав ответ ефрейтора, бойцы сердито отплевываются: «Разве это люди?»

Бойцы теперь не очень-то верят причитаниям пленных немцев, но одно бесспорно: немцы приуныли. Была у них солдатская песня — для судетских немцев, для эльзасских сепаратистов, для немецких колонистов в Венгрии, в Югославии, в Румынии: «Вир воллен гайм инс райх» — «Мы хотим жить в Германской империи». Теперь они переделали эту песенку; «Вир воллен гайм, унс райхт» — «Мы хотим домой, с нас хватит». Увы, они хвастают — с них еще мало. Приунывшие, они и обороняются, и ходят в атаку. Нужно нанести им еще немало серьезных ударов. Тогда они перестанут петь: «Мы хотим домой», тогда они молча побегут домой. Молча или хрюкая: один разведчик, который привел пленного немца, мне сказал: «Он всю дорогу, извиняюсь, с перепугу хрюкал…»

Был на переднем крае шумный день. Бурю вызвал скромный диктор радиоустановки. Напротив стоят немцы 211-й дивизии, сформированной в Кельне и составленной из уроженцев Рейнской области. Диктор начал: «Солдаты, уроженцы Кельна! Свыше тысячи английских самолетов бомбили вчера Кельн…» Немцы открыли ураганный огонь: они не смогли отстоять Кельн, но они решили уничтожить диктора. А когда снова воцарилась тишина, раздался тот же спокойный голос: «Солдаты, уроженцы Эссена! Вчера крупные соединения английских бомбардировщиков…»

Горячее солнце. Сухие дороги. Сухие, горячие глаза людей.

6 июня 1942 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.