ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Михаил Нестерович Бондарь родился и вырос за многие тысячи километров от Нюрбы, от таежной глухомани, в тех благодатных южных краях Украины, где и в конце августа еще пышет полной силой долгое и щедрое лето. Нет, он не был горожанином и в городе не бывал, хотя село Хотимля и находилось неподалеку от Харькова, в Волчанском уезде, как именовался район до революции. И родители редко ездили в тот большой город, где трубы прокоптили небо так, что, как выражался отец, Нестер Евдокимович, «дыхнуть нечем».

Что правда, то правда — сельский человек всегда чувствует себя неуютно в городе, где тесные улицы да дома стоят впритык друг к дружке. То ли дело у них в селе! В куще зеленых садов стоят чистенькие и аккуратненькие, любовно выбеленные и подведенные у фундаментов черной сажею домики, или как там именуют на украинский лад — хаты, крытые соломой. Тут же рядом и огород, и сад, и до поля рукою подать.

У Михаила Нестеровича на всю дальнейшую жизнь сохранились самые теплые воспоминания о тех далеких, ушедших навсегда, мальчишеских годах, когда он с ватагой также босоногих и загорелых до черноты хлопчиков носился по пыльной сельской улице, играя в казаков и разбойников, забирался в глухие уголки густых садов, купался в мелководной речушке, где в тихих заводях водилась рыба.

Впрочем, в глухие уголки садов прятались не только во время детских игр. Маленький Мишка помнил, как в село врывались банды то белых, то зеленых, то каких-то голубых «блакитных», а то и вовсе черных, «армии батьки Махно», помнит и чеканные колонны германских войск, оккупировавших Украину. Бурные то были годы. Революция, гражданская война прокатились волнами через небольшое село, оставляя виселицы, трупы убитых да черные пепелища от сожженных домов… Но навсегда запомнилось десятилетнему мальчишке августовский солнечный день, когда проходили, сделав краткую остановку, кавалерийские части красных конников. Они смели всех разномастных и разноцветных, разгромили банды и двигались на юг, к Крыму, добивать Врангеля…

В их доме, где бедность не пряталась по углам, но всегда было чисто и уютно, остановился красный командир. На нем были красные суконные галифе и кожаная тужурка, он весь был перетянут новыми ремнями. Но не одежда поразила Мишку, а сабля командира, вернее, эфес сабли. В нем таинственно мерцали цветные камешки — один красный и три голубовато-зеленых, вставленные искусным мастером в рукоятку. Зелененькие, как у мамки в серебряном колечке, что надевает по праздникам.

«Нравится? — спросил командир, поглаживая ладонью эфес.

— Ага, — ответил Мишка и, осмелев, робко попросил: — Можно потрогать?

— А отчего же нельзя, — командир улыбнулся и протянул рукоятку сабли.

У Мишки перехватило дыхание от радости. Он никогда еще в жизни не дотрагивался до таких важных солдатских вещей, как боевая сабля, а тут еще особенная — с камешками. Видать по всему, дорогими. Не будут же всякие, каких полно на речке, вделывать в саблю.

— Ух ты! — Мишка водил пальцем по округлым, красиво обточенным камешкам, по витой серебряной с золотыми вставками рукоятке боевого ценного оружия, и душа его таяла от восхищения и гордости. — Какая шашка!.. И эти… они, ух!.. горят как!..

— В бою добыл. С одним офицером схлестнулись. Дрался как черт! Но я одолел, потому как правда на нашей, рабоче-крестьянской стороне, и мы всех буржуев загоним, в печенку и душу их!..

Конники ускакали, а в глазах у мальчишки навсегда остались те таинственные камешки, вставленные красиво в рукоятку сабли. И в свободные минуты, когда удавалось побыть на речном берегу, Мишка стал меньше нырять и плавать, а все больше стал бродить по песчаному откосу да высматривать разные красивые, на его взгляд, камешки, черепки посуды да шлифованные песком осколки бутылочного стекла.

— Ну, что ты, бисова дытына, опять каминня в хату натаскал, — серчала мать, Анна Кондратьевна, выметая из-под лавки Мишкины «сокровища».

Братьев и сестер у Мишки было много, но никто из них почему-то не видел красоты в тех черепках и камешках, найденных Мишкой, и каждый из них лишь из чувства солидарности поддерживал увлечение брата. Младшие сестренки, конечно, охотно сопровождали Мишку, но чуть повзрослев, они мастерили самодельные куклы, им по душе приятнее играть в «дочки-матери».

Болезнь камнем, если она действительно захватывает человека, то становится его судьбой, ибо нет от нее избавления и нет от нее лекарства. Она вселяется в человека и живет с ним до конца отпущенных ему дней. В школе он узнал, что есть такая наука мудреная — «геология», что изучает она все, что есть ценные и цветные камни, что лежат и наверху, и глубоко под землею, разные полезные ископаемые — и руду для железа, и уголь, что из Донбасса возят, и мазут, что по-научному нефть называется, и всякие важные редкие богатства — золото, серебро и самую что ни есть дорогую платину.

Когда Михаил окончил школьное обучение, дома собралась на совет вся родня — надо решать дальнейшую судьбу парня. Михаил стоял на своем:

— Поеду учиться на геолога.

Журили его и стыдили, что, дескать, в городе ничего путного из него не выйдет, тем более вдали от родительского глаза и без родственников. Предлагали ему на выбор разные места учебы, близкие от дома, где можно получить уважаемую и нужную для крестьянского общества специальность: такую, как, скажем, агронома (вона как живет Митрий Анисович, дом — полная чаша!) или, скажем, выучиться на ветеринара — так сразу станешь первейший человек в селе.

— Живность, она как и человек, тож ее болесть косит, — уговаривал дед и вздыхал: — И меня б ты на старости годов подлечил малость… Я ж всю жисть при скотине был.

Но Михаил упрямо твердил свое. Отказался даже от серьезного предложения вожака комсомольской ячейки, парня тертого и служившего в Красной Армии, троюродного брата по материнской линии. Василь сообщил, что пришла бумага и надо послать одного молодого грамотного парня учиться на тракториста.

Трактористов в селе еще не было. Но трактор видели — ехал по большаку, тарахтя и пуская колечки дыма, в соседнее большое село, где уже существовала крестьянская коммуна. Старики и бабы охали, а мужики завистливо толковали об этой железной коняге, которая без еды, на одном керосине, может зараз четыре плуга тащить.

Михаил отказался и от этого почетного предложения. Потупившись, он твердил одно и то же:

— Поеду учиться на геолога.

Переубедить его не удалось. В конце концов родня пришла в общее соглашение — пусть идет по этой самой не понятной никому на селе мудреной науке, хотя и отцу и матери стыдно будет кому сказать, что такой крепкий и ладный парень, умом не тронутый, занимается непутевым делом — камни разные ищет да через увеличительное стекло разглядывает.

Придя к такому единому соглашению, родня занялась решать другой не менее важный вопрос: в какую именно сторону податься Михаилу, чтобы познать свою каменную науку. В Донбассе, в Юзовке, там больше учат по углю. В Кривом Роге — по руде для железа. В далеком Баку — нефть, ее из-под земли трубами достают. Потом решили, что одно место по камню главное на земле есть, это Урал. Там и горы, там цветные камни, хоть по горло завались ими, смотри — не хочу! — и живут люди ученые и умельцы по работе с камнями.

И Михаил Бондарь, благословленный родней, в ту же осень поездом отправился на далекий Урал, в Свердловск, поступать на учебу, пробиваться самостоятельным путем в люди.

2

Учеба давалась легко. В Политехническом, на геологическом факультете, собрались в основном такие же, как и Михаил, молодые люди, заболевшие на всю свою жизнь «каменной болезнью». Наглядные пособия находились рядом — весь Урал, как гигантская кладовая, раскрывал свои богатства.

Лекции, семинары, самостоятельные работы в лабораториях, шумные споры в общежитии о том, как строить новую жизнь, что брать из доставшегося им после революции «наследия прошлого», выбрасывать ли за «борта современности» буржуазно-дворянского Пушкина и других, из той же компанийки, да можно ли и допустимо ли, исходя из рабоче-революционной основы, надевать рабфаковцу шляпу и повязывать галстук — атрибуты загнивающего капиталистического мира?

Молодые хозяева страны, преданные и верные, готовы были, не жалея никаких сил, построить что-то совершенно новое, чтобы принести свет радости для всех будущих поколений.

Рабфаковцы, сверстники Михаила Бондаря, комсомольцы и большевики, недосыпая и недоедая, довольствуясь малым, были одушевлены идеей великой перестройки всего окружающего мира, создания истинно-радостной жизни для трудового большинства людей, которую они заслужили веками тяжкого беспробудного рабства и неисчислимых смертных жертв.

Он, Михаил Бондарь, простой крестьянский парень, получал бесплатно образование и диплом горного инженера, и ему хотелось с радостной благодарностью за это великое доверие служить своей родине, чтобы поскорее наступила эпоха всеобщего братства, блаженства и мира, которые потом постепенно распространятся по всей земле.

3

Наступило время для практических утверждений полученных знаний. Практику Михаил проходил в Верхне-Камском районе, где геологические поисковые партии нашли фосфор. Фосфора стране не хватало. Будущий горный инженер Бондарь принял участие в обследовании месторождений. Их оказалось два, и оба по запасам — промышленные. Месторождения сразу же начали разрабатывать.

Сейчас, через четверть века, Бондарь нет-нет и глянет на карту страны, где в Кировской области помечена станция Фосфоритная. Она появилась в начале тридцатых годов, когда вырос рабочий поселок и промышленные объекты…

Все для него в тех местах связано с понятием «первое»: первая самостоятельная практическая работа по диплому горного инженера, первые открытые на его глазах и с его участием крупные месторождения и — первая любовь… Здесь он встретил свою подругу на всю дальнейшую жизнь, и потому-то ту станцию они с полным правом называют «нашей».

Свою любовь почти дипломированный горный инженер встретил рядом с месторождением в селе Лойно, где после окончания медицинского техникума применяла свои познания на практике в местном медпункте молодая фельдшерица Руфина Макаровна Малышева. Девушка строгого нрава и самостоятельная.

Геологи — народ общительный и веселый. По случаю обнаруживания залежей фосфорной руды была у них общая радость. На праздник пригласили и сельчан. Михаил сразу обратил внимание на девушку в синем платье, с глазами, блестевшими черным светом. От сидела чуть в стороне, против Михаила, и ему было видно, что ей приятно и весело принимать участие в общем празднике. По временам, когда играла музыка, она исчезала — ее приглашали танцевать, и она каждый раз возвращалась на свое место, довольная от мужского внимания, от окружающей природы и девичьего предчувствия своего настоящего будущего счастья. Иногда она чутко поглядывала по сторонам, словно кого-то хотела увидеть, и у Михаила останавливалось, замирая, сердце, когда их взгляды на какое-то короткое время встречались.

Пригласить ее на танец он почему-то не решался, боялся, что ее уведут другие, а он не успеет подойти и опоздает, или что она может ему отказать. У него еще не было ни опыта обращения с женщинами, ни молодецкой бойкости. И ему вдруг стало грустно и скучно от долгого торжества. Неизвестная девушка почему-то не возвратилась на свое место. Сидевшие за столом женщины были счастливы от внимания своих друзей. Длинный стол давно потерял свой первоначальный привлекательный вид, общество распалось на компании и отдельные пары, которые уже от выпитого вина не замечали, казалось, никого вокруг себя. Музыка играла и покрывала весь шум голосов. Время общего торжества кончалось, звезды, казалось, опустились ниже. Надвигалась ночь. И Михаил собрался уйти отсюда. Он отодвинул свой недопитый стакан с вином, встал и поклонился ближним соседям.

За деревьями, на вытоптанной лужайке, где проходили танцы, Михаил вдруг увидел ее. Девушка стояла с подругой и сразу повернула голову к Михаилу, словно именно его и ждала здесь. И улыбнулась, как уже знакомому, не скрывая своей симпатии. Ему как-то стало легко и тепло от света ее лица, и он ей ответил своей улыбкой. Михаилу уже не хотелось никуда отсюда уходить, и он остался на празднике. Подошел к девушке и пригласил танцевать, сам удивляясь откуда-то появившейся смелости.

Танцевать модное танго Михаил как следует не умел и думал о том, чтобы нечаянно не наступить грубыми ботинками на ее ножку, на узконосые туфельки с пряжкой. А когда Михаил окончательно смешался, она повела его сама, согласуясь с тактом музыки, как нужно.

— У вас хорошо получается, только слушайтесь меня, — ободряюще сказала Руфина, с доверием прижимаясь к нему в танце.

— Стараюсь слушаться, только не совсем получается…

— Нет, нет, вы так не думайте. Уверяю вас, все хорошо. Теперь поворот налево и снова два шага…

Мир вокруг Михаила снова обрел свои привлекательные краски, хотя праздник двигался к своему завершению — столы заметно опустели и многие разошлись. Но первое их свидание продолжалось до появления света на небе. Они просто не могли расстаться. Михаил Бондарь и его новая подруга Руфина пошли вместе ходить по саду, по сонным улицам, вышли к высокому берегу реки, над которой белым облаком стлался предрассветный туман, и из него, словно из пухлой ваты, на том низком берегу торчали остроконечные зеленые пики елей и пушистые шапки сосен. Природа жила пробуждением нового дня. Михаил снял пиджак и отдал девушке. Он не робел от этой нежности к ней, а испытывал какое-то незаметное блаженство.

— Вот и ночь прошла, а мы ведь даже не спали, — тихо сказала Руфина и добавила: — Пора нам прощаться.

— Еще чуть побудем, — попросил Михаил. — Мне скоро уезжать, практика кончилась…

Он смутно понимал, что счастье будущей жизни исходило от этой девушки, с которой он, вероятно, должен расстаться и не встретиться никогда более. Михаил посмотрел на свою подругу и помолчал. Лицо ее словно само засветилось от чистого света встающего вдалеке солнца. Он видел вблизи ее щеки, маленькую родинку за розовым ухом и чуть припухлые губы и чувствовал воодушевление от близости с ней, ее доброту и властную таинственную силу, скрытую в этом живом существе.

— Пора, — сказала Руфина, и они пошли.

Миновали какие-то долгие улицы и наконец остановились у дома с палисадником, густо заросшим сиренью.

— Здесь я живу… снимаю комнату, — она протянула руку. — До завтра!

— Завтра уже стало сегодня.

— Тогда до вечера.

— До вечера, — повторил Михаил, не отпуская ее руки.

Они еще постояли немного, и Руфина, высвободив свою руку, вздохнула:

— Мне ж на работу надо… День наступил.

— Да, да, понимаю… Значит, до вечера?

— До вечера.

Они смотрели друг на друга, произносили вслух обычные слова, а сами жили надеждою и ожиданием близкого счастья, о котором уже договаривались меж собою их молодые сердца.

4

На следующий год, в начале лета, успешно защитив диплом, Михаил Бондарь получил направление на работу в Иркутское геологоразведочное управление. К месту службы он выехал не один, а вместе со своей молодой женой, которой тоже была обещана работа в том городе.

Иркутск встретил их знойной духотою лета. Женщины щеголяли в открытых платьях и сарафанах, как ходят где-нибудь на юге. На главной улице торговали мороженым и газированной водой, подкрашенной сиропом. Город как город.

— Даже не верится, что мы в Сибири, — сказала Руфина.

— Жить можно? — улыбнулся ей Михаил.

— Вполне можно.

— Значит, будем устраиваться основательно.

В геологоразведочном управлении Михаила Бондаря принял Петр Яковлевич Андропов, главный инженер, исполнявший обязанности начальника. Но он уже знал, что в ближайшем скором времени его должны утвердить начальником, документы уже направлены в Москву.

— Только не засиживайтесь у начальника, — предупредила доверительно секретарша, женщина в летах, приятной наружности. — Петр Яковлевич у нас человек строгий и не терпит напрасной траты времени.

С таким напутствием Михаил открыл тяжелую, обитую черной клеенкой дверь кабинета. Он ожидал встретить насупленный взгляд «геологического волка», «хозяина» крупного управления, хозяйство которого раскинулось по огромным просторам Сибири. Но навстречу ему из-за письменного стола вышел, молодой подтянутый человек, даже совсем ненамного старше Михаила. Он крепко, энергично пожал руку и, дружески обняв за плечи, подвел к потертому кожаному дивану, что стоял у стены.

— Садись, товарищ, в ногах правды нету, — и сам уселся рядом. — Мы тебя давно ждем, телеграмму две недели назад получили.

— Так я ж прямо с поезда к вам, ехали больше недели. — И добавил, словно извинялся: — И не один я, вместе с женою.

— Тоже хорошо.

Михаил не знал, к чему именно отнести это «тоже хорошо», но было приятно услышать одобрение. Андропов ему откровенно нравился. «С таким работать можно», — подумал Михаил, доставая из кармана свои документы и бумаги с печатями.

— Вот мои направления к вам.

— Бумаги сдашь кадровику. А сейчас потолкуем о деле. — Андропов поспрашивал о Свердловске, о преподавателях и профессорах из Политехнического, которых, оказалось, он или лично знал, или был наслышан о их трудах. Потом дотошно выспрашивал, словно экзаменовал, о роторном бурении, о новинках технической литературы по бурению, поинтересовался о том, где и у кого Михаил проходил производственную практику.

— В Верхне-Камском районе, говоришь? Где фосфорное месторождение нашли? Так это здорово! Жизнь в геологии начал с такого открытия. Выходит, ты уже спец не только по бумаге. А нам тут позарез спецы нужны.

Андропов встал и подошел к карте, что висела на полстены, показал южнее Иркутска:

— У Черемхова уголь нашли. По всем наметкам, крупные залежи. Уточняем запасы. Для Сибири иметь свой уголь, сам понимаешь… Сила! Но работы в Черемхове еще много, а людей, спецов по геологии, понимаешь, в обрез. А нам из Москвы новое задание, сразу от двух народных комиссаров. Прямое наше начальство — нарком тяжпрома Орджоникидзе и нарком пищепрома Микоян. Государственное задание — нужна соль. Много соли, Сибири нужна соль! А где она запрятана? Как понимаешь, вопрос пока без ответа. Но есть предположение. Обоснованное наукой, понимаешь.

Андропов взял со стола пухлую плотную синюю папку с белыми тесемками, подошел к Михаилу Бондарю!

— Прости, с этого надо бы было начинать наш разговор. Вы где устроились?

Михаил неопределенно пожал плечами, кисло улыбнулся:

— Тут пока, в Иркутске.

— Что в Иркутске — знаю. Но где? Снял номер в гостинице или у кого остановился?

— Тут пока, тут, — повторил Михаил, — в управлении то есть. Жена внизу на чемоданах сидит.

— Тоже хорошо, — он протянул пухлую папку, — в ней все. И прогнозы, и вся геологоразведка. Принимай и впрягайся, товарищ Михаил… как отца звали?

— Нестер.

— Крепкое, сибирское имя.

— Я с-под Харькова, с Украины.

— А Сибирь и украинцы осваивали. Так что принимай дела, Михаил Нестерович, и выезжай на место сегодня же. Сроки поджимают. Приказ о твоем назначении начальником геологоразведочной партии сейчас подпишу.

Михаил оторопел. Он не ожидал такого поворота. Как же так? Свежеиспеченный инженер, только из вуза, без практики рядовой работы… И сразу круто вверх. Нет, тут что-то не то, ошибка какая-то. Какой из него начальник? Может, его с кем-то спутали, не за того приняли? Надо разобраться, пока не поздно. А то и шею себе свернуть можно запросто.

— Все о тебе знаю, все! И что из вуза, и что без практики руководящей работы. — Андропов сел рядом, положил ладонь Михаилу на плечо. — Но выхода у меня нет. Туда нужен спец, и не поисковик, а с инженерной башкой. Понятно?

— Ну, понятно, — Михаил опустил голову. — И боязно.

— Что?

— Ну, боязно. Как это так, чтоб сразу и — в дамки… Надо бы осмотреться, вникнуть сначала, — и более твердо добавил: — Не хочу в начальники! Давай лучше посылай рядовым инженером.

Андропов ничего на это не возразил. Только внимательно посмотрел. Очень внимательно посмотрел. Михаил хотел было потверже настоять на своем, да под его пристальным взглядом примолк.

— Ты партийный? — спросил Андропов, спросил тихо, но в голосе послышались металлические нотки.

— Партийный, — поспешно ответил Бондарь. — Приняли в члены.

— Так вот что, товарищ. Не я тебя посылаю, а наша большевистская партия. Считай это назначение боевым партийным поручением. Роторное бурение мы только начинаем осваивать. Потому и запрашивали к нам спеца, который бы помозговитей был в бурении. Другого решения не будет. Бери папку. У меня это роторное бурение вот где сидит! — он ребром ладони постучал себя по шее. — И не стесняйся, требуй с меня что надо, чтоб только дело крутилось. Соль надо разведать. Обыкновенную каменную соль, которую возим сюда за тысячи верст.

И, как говорится, колесо закрутилось. Через несколько минут появился приказ о назначении горного инженера Бондаря В. Н. на должность начальника геологоразведочной партии. Андропов представил нового начальника руководителям ведущих отделов, бухгалтерии, где Михаил давал образцы своей подписи, потом вызвал плановика и снабженца:

— Товарищ Бондарь выполняет государственное задание, и потому его заявки выполнять в первую очередь.

Михаил видел, что Андропов действовал энергично, решительно и без спешки, отдавая распоряжения четко и просто, без лишних заумных «словесных накручиваний», и его приказания выполнялись быстро. «Учиться мне надо у него, — подумал Михаил. — Начальником быть не так просто, тут своя мудрость имеется».

— Теперь еще одно важное дело. — Андропов позвонил в гараж, приказал шоферу заводить машину и повернулся к Михаилу: — Жена внизу?

— Внизу, Петр Яковлевич. Где ж ей быть?

— Наверняка как грозовая туча? Готова разразиться громом и молниями? Пойдем вместе, я буду при тебе вроде громоотвода.

— Да я уж постараюсь как-нибудь сам объяснить… Назначение получал, тут дело такое.

— Начальству не перечат. Слышишь — тарахтит? Это наш старенький «форд» к крыльцу подкатил. Так что сейчас забираем твою жену и едем к нам, обедать будем.

«С таким работать можно, — вторично приятно подумал Михаил, выходя вслед за Андроповым из кабинета. Только бы мне самому не опростоволоситься, не шлепнуться физиономией в грязюку».

5

Так началось его знакомство с Сибирской платформой. Первые самостоятельные шаги, первые принятые решения. А вокруг на тысячи километров простирался богатый и малоизученный таежный край. Нетронутая первозданная природа, она, казалось, ждала прихода человека.

Место под буровую отвели на окраине старинного поселения, что примостилось на крутом берегу Ангары, с поэтическим названием Усолье-Сибирское.

День и ночь гудит-работает буровая, тревожа вековую тишину, и глухой подземный гул растекается на многие версты вокруг. Чуткий зверь тайги, рысь и кабарга, предвидя недоброе, стал покидать свои привычные угодья, уходить в глубь непроходимых дебрей. Осторожный лось мглистым рассветом долго всматривался и принюхивался к незнакомым запахам и, качнув ветвистыми рогами, ушел в чащу. Бродяга волк дыбился шерстью и скалил желтые острые клыки, огрызаясь на непонятный железный шум, спешил обойти стороною гулкое жилье человека. И старые охотники буряты, выйдя из тайги, долго и пристально разглядывали странное сооружение из железа и бревен, попыхивающее дымом, похожее на непомерно большую лестницу, по которой можно, казалось, добраться до самого неба, и удивленно прислушивались, улавливая чутким ухом глухой и непонятный гул, который распространялся из-под земли вокруг от этой самой треугольной лестницы. И было загадочно непонятно им, охотникам, как это может машина без отдыха и без перерыва долгими неделями надсадно гудеть, как самый голосистый паровоз, и никуда не двигаться с этого места…

А на буровой шла своя обычная посменная работа. Сменялись вахты. Тарахтел дизель, грохотала лебедка, звякали трубы, чавкали насосы, и басовито рокотала буровая установка. В глубь земли уходила стальная «змея», прогрызая все новые и новые пласты.

Нелегко приходилось молодому начальнику. Не хватало рабочих. Не хватало обсадных труб. Ломались долота, а чтобы их заменить, надо вытаскивать все трубы… Михаил дневал и ночевал на буровой.

Неподалеку от буровой в добротном срубе, в котором помещалась контора геологоразведки, находилась и полевая лаборатория. В небольшой комнатушке лаборатории, отделенной от бухгалтерии фанерной перегородкой, вдоль стены на полках лежали керны — вынутые из глубины земли образцы. Они тускло поблескивали, словно необработанные куски стекла, полупрозрачные и гранитно твердые. То была самая настоящая каменная соль. И чем глубже, тем она была чище и прозрачнее. Каждый вынутый из-под земли новый керн подтверждал радужные прогнозы: соли много, она хорошего качества.

Старинное поселение Усолье-Сибирское оправдывало свое название — оно стояло буквально на крупных залежах каменной соли.

В Москву отправили первые сообщения, выслали образцы. Вскоре пришла телеграмма от академика Губкина, начальника Главгеологии: командировать начальника партии и главного геолога Управления для доклада в главке.

Главный геолог был в дальней командировке на Севере и потому не в курсе дел по разработке соляного месторождения. В столицу выехали Андропов и Бондарь.

Москва встретила гулом и сутолокой привокзальной площади. Ревели клаксоны машин, бранились извозчики, зазывно кричали лотошники, пирожечники и булочники, а по центру улицы, как корабли, двигались со звоном и шумом набитые людьми трамваи.

Михаил Бондарь даже чуть оробел: в такой людской сутолоке разве трудно затеряться человеку, он, как иголка в стогу сена, пропадет без возврата. Крепче сжал ручку увесистого фанерного чемодана, набитого образцами (о столичных жуликах наслышался всяких небылиц). Михаил старался ни на шаг не отставать от своего начальника.

— Не так шибко, Петр Яковлевич…

— А ты что, впервой в Москве?

— Был однажды, проездом, когда в Свердловск на учебу ехал.

— Ты теперь сибиряк, а сибиряки нигде не теряются. Тут как в тайге — смотри и примечай. Да еще кругом все написано, для грамотного человека специально. — Андропов сбавил шаги и признался: — Я и сам ее, матушку-столицу, плохо знаю. Действую как в «Недоросле», помнишь? Зачем знать географию, когда есть извозчики!..

Московские извозчики действительно прекрасно знали столицу и умели найти между двумя ближайшими адресами самый окольный дальний путь, ухитряясь по отрезку Садовой или какому-нибудь бульвару прокатить неопытного седока дважды, конечно, каждый раз по другой стороне, используя одностороннее движение. Андропов знал эту хитрость и потому сразу сказал молодцеватому возчику:

— Если быстрее доставишь, руль в придачу за лихость!

— Будь сделано, товарищ хороший, — и, хлестнув сытых холеных коней с подрезанными хвостами, извозчик лихо присвистнул: — Целковый на мостовой не валяется!

Михаил, как и любой иной новичок, глядел по сторонам на дома, пытался как-то запомнить или понять систему улиц, которые лежали странным и непознанным лабиринтом, но уже ставшими родными его сердцу, потому что этот шумный большой город и являлся главным центром большой страны, столицей его необъятной и щедрой родины. О чем он думал? Его захлестнула любовь и счастье. Нет для человека, в жилах которого течет славянская кровь, более возвышенной минуты, чем та, когда он вступает на землю Москвы, матери городов русских.

Так думал Михаил Бондарь и был счастлив. Он готовился к встрече со столицей еще в поезде, рано утром, чтобы не будить других пассажиров, заперся в туалете и, мылясь холодной водой, побрился перед заляпанным и треснутым наискось зеркалом, потом надел свой единственный костюм темно-серого цвета в полоску, купленный на свердловском базаре и сбереженный в долгие студенческие годы. И сейчас, расположившись на кожаном сиденье фаэтона, Михаил держал на коленях тяжелый чемодан с образцами, откровенно радовался Москве и думал еще о предстоящей встрече с академиком Иваном Михайловичем Губкиным, труды которого он читал еще на рабфаке, и где-то внутри тихо робел перед таким важным свиданием, словно он шел сдавать сложный экзамен.

6

Бондарю потом неоднократно приходилось видеться с академиком Губкиным, докладывать ему и слушать выступления, но та первая встреча оставила глубокую борозду в его памяти. Подробности, мелкие детали улетучились, словно их и не было — он не помнит, как они с Андроповым входили в кабинет академика, как он их встретил, пожал руки, усадил. Не помнит Михаил и на чем сидел — то ли кресло было, то ли стул какой-то. Только запомнились карты, их было много в комнате, да шкафы с книгами. Но не это главное, а совсем другое — то большое, человеческое отношение, та атмосфера доверия и дружелюбия, которая установилась с первых же минут встречи. Академик Губкин как-то сразу стал не высоким начальством, а близким старшим уважаемым человеком, внимательным и отзывчивым, и просто душевным Иваном Михайловичем, с которым будто бы всю жизнь до этого были знакомы. Академик жадно интересовался Сибирью. Он многое знал и даже порой сам объяснял Бондарю те или иные места, в которых, естественно, молодой горный инженер еще и не успел побывать. Лишь потом, много лет спустя, Михаил Нестерович смог по достоинству оценить и деликатность крупного ученого, который ненавязчиво, как бы мимоходом поправлял новичка, и его умение слушать, не перебивая и не возражая резко, не обрывая на полуслове, а еще — удивительное мастерство направлять беседу в нужное русло, тактично задавая такие вопросы, которые, казалось, только и ждали иркутяне.

— Сибирь — это еще далеко не опознанная и не раскрытая кладовая России. Помните, как писал Ломоносов: «По многим доказательствам заключаю, что и в северных земных недрах пространно и богато царствует натура». Богато царствует! Как точно и метко сказано, — Губкин остановился у карты, провел ладонью по простору от Урала до Владивостока. — И вам, товарищи, вам выпала честь находить, открывать эти несметные богатства.

Они ушли от Губкина окрыленными. Работа, которую они делали, признана хорошей. Образцы подтверждали качество и прогнозы залежей. Утвердили представленные планы работ. А еще с собой уносили важные бумаги на получение самых необходимых и дефицитных материалов, запасных частей, оборудования…

7

Сейчас в Усолье-Сибирском действует крупный солеваренный завод. Его построили еще до войны. Поселок вырос, стал городом. Появились новые улицы, расширились старые. На окраине поднялась крупная спичечно-фанерная фабрика. Перестроили и пристань на Ангаре, теперь там принимают и отгружают много грузов.

Приятно сознавать, что именно твоя работа, твое старание пробудили к промышленной жизни этот таежный поселок. Запасы каменной соли, разведанные и определенные Бондарем, крупные, промышленные, исчисляются миллионами тонн. Залегает соль чуть ли не на поверхности, добыча не очень сложная, недорогая. И сегодня почти вся Сибирь пользуется той солью. Даже здесь, в Якутии, жена как-то поставила на стол полупустую картонку рядом с солонкой, прижалась нежно к мужу:

— Смотри, Миша… наша молодость. Наши первые годы жизни, — пальцем провела по буквам, прочитала чуть слышно: — «Усолье-Сибирское»…

— Да, наша молодость.

Руфина шмыгнула носом, не удержалась, тихо заплакала. Давнее горе, никогда не излечимая рана памяти. Михаил обнял жену, пытался успокоить боль сердца:

— Не надо, мать. Больше десяти лет прошло…

— Она бы уже… уже в школу… Володька бы ей помогал…

— Не надо, мать… Война не такие метки в семьях оставила.

— Сами, сами виноваты… Только сами виноваты…

В тяжелом сорок втором умерла дочь. Умерла неожиданно, как говорили, сгорела на руках. Жили-то как? И сейчас геологи ютятся в вагончиках да временных, наспех сколоченных бараках. Разве там есть возможность жить нормально с малыми детьми? Не помогли лекарства, самые редкие по тому времени, не помогли ни компрессы, ни уколы. И кровь вводили. Живой огонек погас у матери на руках…

А он, Михаил, мотался по югу той самой Сибирской платформы. Какой там юг? Тайга да степи, сопки да распадки. На фронт не попал, хотя и мобилизовали. Писал рапорты, просился, настаивал. Но ему только разъяснили, что он и здесь воюет — промышленности металлургии нужны были те редкие добавления, без которых не получается высококачественная сталь, непробиваемая броня. И он их искал. Он должен был их найти во что бы то ни стало. И их, эти редкие компоненты, нужные для сталеварения, находили. Вернее, разведывали месторождения и тут же, своими силами, начинали разработку. Если была возможность, строили узкоколейку. Но чаще — на грузовиках по разбитым дорогам доставляли к главной сибирской железнодорожной магистрали. И в тех снарядах, что останавливали гитлеровские танки, пробивая хваленую на весь мир крупповскую сталь, была и его, Бондаря, частица труда. И в тех грозных красавцах, в знаменитых «тридцатьчетверках», в самоходках, мощных тяжелых танках «ИС», что вступали в Берлин, что пришли на помощь восставшей Праге, тоже были те редкие добавления, найденные Михаилом, которые и помогали одевать эти боевые машины в надежную броню.

А потом, после войны, геологам работы прибавилось. Восстанавливалось народное хозяйство. Строились новые индустриальные комплексы. Создавалась отечественная атомная промышленность — могучие раскрепощенные силы природы использовались впервые на практике в мирных целях. И для всего этого нужно было разведывать сырье, раскрывать потайные залежи подземных недр, оценивать их, определять запасы сырья.

Сибирь…

Степи Монголии…

Польша…

Украина…

В Кривом Роге, казалось Бондарю, он и остановился надолго. Жена радовалась — отдельная квартира да в самом центре. И работала она в больнице, неподалеку от дома. В квартире появилась хорошая полированная мебель. Сын Владимир, окончив десятилетку, пошел по стопам отца — поступил в геологический, только выбрал себе геофизику, науку тонкую и сложную.

— Наконец-то и мы заживем как люди, — говорила жена, потратив мужнину зарплату на покупку какого-нибудь дорогого платяного шкафа или буфета из красного дерева.

Михаил понимал ее, не осуждал — женщина всегда остается женщиной, хранительницей семейного очага, хозяйкой своей «пещеры». А что у нее было за все эти годы? Промерзающие «балки», сборно-щелевые бараки, гостиницы, времянки… Только в кино видела, как живут «нормальные люди».

Вызов в Москву, в министерство, не предвещал никаких особых перемен в жизни — Бондаря часто вызывали с докладами, приглашали на различные важные совещания, симпозиумы. В министерстве к нему относились с уважением. И министр к нему благоволил. Министром недавно стал тот самый Петр Яковлевич, у которого Бондарь начинал свою трудовую жизнь горного инженера.

8

Стройное кирпичное здание министерства, словно скала, возвышалось над соседними приземистыми домами. Перед широким парадным входом громоздились великолепные и объемные глыбы, доставленные издалека в столицу, они красиво лежали на зеленой лужайке, как бы напоминая о первозданности природы. А само здание, построенное еще в те недавние времена, когда архитекторов не корили за «излишества», имело строгий законченный вид, подчеркнутый прямизной линий, выступов и колонн.

Старый лысый гардеробщик, знающий в лицо и по именам руководителей территориальных управлений и чуть ли не всех начальников солидных экспедиций, на сей раз, как показалось Бондарю, слишком подобострастно раскланялся перед ним, принимая пальто и шапку.

Что бы это могло значить? Бондарь хмыкнул, направляясь к лестнице. Он знал, что в министерстве любые новости о повышениях и назначениях распространяются по этажам с быстротою звука. Приказ еще не подписан, он еще печатается в машбюро, а его содержание уже обсуждается в длинных коридорах и тесных кабинетах. У каждого имелось по данному пункту приказа свое мнение, которое порой не совпадало с мнением руководящих товарищей. И это вполне нормально. Геология — особая отрасль, а министерство — своеобразный обитаемый остров, последний трудовой причал для многих именитых, прославленных, забронзовелых бродяг земного шара, открывших миру его подземные и наземные богатства. Это — корифеи, зубры и мамонты, своего рода сверхчеловеки, за плечами у каждого легендарные открытия, крупные месторождения, дальние экспедиции, одним словом, нелегкий почетный груз славы. Они прошли жесткую и безжалостную жизненную школу естественного отбора, выжили, уцелели, не спились в дни громкой славы, и сейчас некоторые, даже после инфарктов, имели полное моральное право, на базе большого личного опыта, руководить отделами, секторами, вести те или иные направления поисков сырья и полезных ископаемых. Эти мужчины и женщины, несмотря на возраст, еще считали себя годными на многое, числились в строю, хотя, откровенно говоря, будущего у них уже не могло быть, имелось лишь одно легендарное прошлое. От них уже и не требовали великих подвигов, а только мудрых советов, ясных перспектив, четких расчетов, анализа и, главное, контроля.

Бондаря, они принимали почти как равного, хотя в свои сорок пять он, рядом с ними, выглядел довольно молодым. Его панибратски шумно хлопали по плечу, тискали медвежьей хваткой ладонь, дружески бросали на ходу «привет», однако за всей этой показной дружелюбностью сквозила профессиональная настороженность: человека, близкого к самому, надо держать на прицеле, он может далеко и высоко пойти. И эти заинтересованные взгляды чутко улавливал Бондарь. Он шел, отвечал на приветствия, но ни с кем не остановился, не задержался в коридоре. Привычно открыл высокую дубовую дверь и шагнул в приемную. Там находились посетители. Среди них Бондарь заметил двух солидных ученых, лауреатов.

— Заходите, Михаил Нестерович, — приветливо улыбнувшись, сказала секретарша. — Петр Яковлевич вас ждет.

Михаил Нестерович учтиво поклонился ей. Молодая и высокая, с тонким правильным лицом, она держалась собранно и строго, не допуская никакой фамильярности. Она была, можно сказать, классической секретаршей — не только украшала собой приемную, уставленную тяжелой дорогой мебелью, но достойно и с успехом поддерживала стиль высокого государственного органа — вежливый и официально холодноватый.

Когда Бондарь вошел, Петр Яковлевич, не вставая, поздоровался и нажал кнопку звонка:

— Никого больше не пускайте. Я занят.

Когда дверь кабинета закрылась, Бондарь обнаружил, что он не один в кабинете министра. В кожаном кресле сидел смуглолицый человек восточного типа с узкими зоркими глазами, разглядывая его.

— Это и есть Бондарь Михаил Нестерович, — сказал министр. — Знакомьтесь.

— Давайте знакомиться. Семен Захарович Борисов. — Он протянул обе руки, шагнул навстречу Бондарю.

Невысокого роста, коренастый, густые черные волосы зачесаны назад. Борисов был на голову ниже Михаила Нестеровича. Пожимая руку, снизу вверх посмотрел в глаза. В том взгляде было что-то необычное: твердый и вместе с тем тревожный, испытывающий, он заставил Бондаря насторожиться. Случайные знакомства в кабинете министра, как правило, исключаются.. По всему было видно, что его, Бондаря, здесь ждали. Михаил Нестерович мысленно прикинул — откуда этот восточный человек с русской фамилией? Из Киргизии? Из Казахстана? А может быть, из Бурятии, там многие носят русские имена и фамилии?

— Товарищ Борисов из Якутии, — уточнил Петр Яковлевич. — Первый секретарь обкома партии.

Все сразу стало на свои места. У Бондаря особой радости это уточнение министра не вызвало. Радужные надежды, которые тайно вырастали в душе, рассыпались в прах. Он знал по опыту, что если его знакомят с секретарем обкома, значит, ему придется туда ехать и работать. Бондарь недоуменно посмотрел на Петра Яковлевича, как бы спрашивая: неужели в Якутию, страну вечного льда, который языкастые в шутку называли «голубыми алмазами»? Бондарь хорошо знал, что из себя представляет таежная Сибирь. Но Якутия — это сплошной север.

— В нашей стране месторождение алмазов с довольно незначительным содержанием минерала известно только на Урале. Но своих, отечественных алмазов явно не хватает промышленности. Ввоз этих минералов из других стран крайне затруднен, так как алмазы рассматриваются и обоснованно считаются стратегическим сырьем, — сказал министр и подошел к карте, что висела на стене. — Теперь наметился еще один алмазоносный район: в бассейнах рек Нижняя Тунгуска и Вилюя найдено значительное количество отдельных кристаллов. Центральный Комитет партии и правительство поставили перед министерством ответственную задачу — разведать и определить возможность промышленных разработок залежей. До сего времени разведкой и поисками алмазов занимались отдельные поисковые партии Иркутского управления, которые тебе, товарищ Бондарь, хорошо известны, да еще москвичи и ленинградцы из научно-исследовательских центров. Такая разобщенность, раздробленность министерство не устраивает. Необходимо в кратчайший срок шире и глубже, более целенаправленно развернуть поисковые работы. С этой целью была создана самостоятельная Амакинская экспедиция, которая подчинялась Иркутскому управлению. Силами экспедиции за последние годы разведаны несколько алмазоносных россыпей. Найденные кристаллы наглядно подтверждают правильность выбранного направления поисков. Однако оперативно руководить и снабжать из Иркутска, за тысячи километров, поисковые партии стало крайне затруднительно. И министерство, учитывая ходатайство якутского обкома, приняло решение о перебазировании штаба экспедиции непосредственно к местам разведки.

Бондарь слушал министра и понимал, что спорить или тем более возражать в данной ситуации бесполезно — прежде чем вызывать в Москву, его кандидатура обсуждалась в соответствующих отделах Центрального Комитета партии. К тому же, как он знал, поиски алмазов ведутся без афишировки, чтобы не вызывать излишнего ажиотажа, чтобы избежать «алмазной лихорадки». История мировой геологии знает немало печальных примеров. Бондарь только спросил:

— Эта экспедиция остается в подчинении Иркутского управления?

— Нет. Амакинская экспедиция административно будет подчиняться непосредственно министерству, — ответил Андропов, — а по партийной линии, как принято везде, — местным партийным органам.

— И обком, и райкомы на местах все сделают, что могут, и помогут. — Борисов уже смотрел приветливо и с добротою сердца, ибо ему было по душе, что не пришлось долго уговаривать, что новый начальник экспедиции все понял с первых же слов.

9

Через две недели Бондарь уже находился в Якутске. Вместе с секретарем обкома они вылетели в бассейн реки Вилюй для определения места для штаба экспедиции. Они побывали в Вилюйске, Сунтарах и Нюрбе. Выбрали Нюрбу: крупный по северным понятиям районный центр, к тому же удобная пристань и довольно приличный грунтовый аэродром. В поселке базировался авиаотряд.

Информация к проблеме

Чем отличаются друг от друга камни одного размера? Формой, игрой света, цветом и, конечно, самое главное, огранкой. Но это разговор особый. Могу только сказать, что даже одинаковые по весу алмазы, найденные в одной и той же кимберлитовой трубке или россыпи, лишь отдаленно похожи друг на друга. У каждого из них есть свои изъяны и свои достоинства. В темной комнате, например, один камень будет фосфоресцировать сорок минут, а другой — больше часа. В мире нет двух одинаковых камней, как нет двух одинаковых людей.

(Рассказ геолога)

В апреле 1965 года в Иоганесбурге (Южная Африка) на выставке алмазов посетителям демонстрировали такой опыт с одним из знаменитых камней — «Надеждой». Светло-голубой алмаз подвергли облучению ультрафиолетовыми лучами. Когда облучение прекратили, алмаз некоторое время светился красно-багровым светом, словно раскаленный уголек. Ультрафиолетовые лучи, воздействуя на атомы кристаллической решетки алмаза, заставили их изменить частоту собственных колебаний, и драгоценный камень на время изменил свой цвет.

(Сообщение в газете)

Бомбардировкой кристалла алмаза электронами, протонами и нейтронами и последующей термической обработкой (отжигом) удалось окрасить алмазы в желтый, голубой, зеленый, коричневый и дымчатый цвета. Облученные в атомном реакторе алмазы приобретают зеленый и коричневый цвета, а помещенные в ускоритель элементарных частиц, — становятся синими или голубыми. Кроме того, такие алмазы на некоторое время приобретают радиоактивность.

(Из научной литературы)

Предполагается, что вынос алмазов из магнетических очагов происходил с помощью ряда последовательных взрывов скопившихся там газов. Своим напором газы пробивали в толще вышележащих пород своеобразные жерла — трубки, в которых и застывала алмазосодержащая магма. Это и есть коренное месторождение алмаза, его «материнская» порода, называемая кимберлитом.

Свое название она получила от города Кимберли в Южной Африке, где такие трубки были впервые обнаружены.

(А. Буров, «Алмазные клады Якутии», 1973 г.)

Единичные находки алмазов в россыпях на территории Сибирской платформы с 1898 г. были известны лишь на ее юго-западной окраине (Ферсман, 1920 г.) в бассейне р. Большой Пит (приток Енисея), где их происхождение предположительно связывали с древними ультраосновными породами Енисейского кряжа. В 1937 г. А. П. Бурову, работавшему в районе Енисейского кряжа, также удалось найти одни кристалл алмаза.

(«Алмазные месторождения Якутии», 1959 г.)

Термин «Сибирская платформа» был впервые применен А. А. Борисяком (1923 г.) к обширной области, расположенной между реками Енисей и Лена.

(«Алмазные месторождения Якутии», 1959 г.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.