ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Сирена взвыла неожиданно, и ее властный звук пронизал, казалось, всю самоходку.
— У — у — у! — неслось в белесом сумраке рассвета над обской гладью. — Пожарная тревога!
Санька крепко спал на своей койке, раскинув босые загорелые ноги и задрав кверху подбородок. Отстояв вахту, он сменился в полночь, ровно в двадцать четыре ноль-ноль, и на полном законном основании дрыхнул до завтрака. Но сквозь сон, сквозь неплотно прикрытые веки он чувствовал какое-то смутное беспокойство, ему казалось, что наступило утро и встает, поднимаясь из-за обского простора, огромное огненно-розовое солнце. А над его ухом, обдавая теплым дыханием, ревет невесть откуда взявшийся медведь, он толкает его лапой и ревет протяжным надрывом, и от его голоса все сотрясается, вокруг…
Санька повернулся на бок, еще окончательно не проснувшись, а красные лучи солнца пробрались сквозь выгоревшие ресницы и защекотали зрачки. Рев неожиданно оборвался, и в наступившей тишине ему послышались крики, топот…
— Пожарная тревога!..
Секунду-другую Санька лежал не двигаясь, медленно соображая, стряхивая туманную пелену сна. Солнце действительно вставало, и его лучи влетали в распахнутый иллюминатор, высветляя розовым зайчиком койку и подушку. Санька зажмурился, вставать ему очень не хотелось, тело не слушалось… Но вдруг до его сознания дошел смысл коротких отрывистых слов, выскакивавших из репродуктора:
— Пожарная тревога!..
Рывком натянул одежду, ноги — в сапоги. Выскочил в коридор, на ходу непослушными пальцами застегивая пуговицы брезентовой робы. Переборки каюты вибрировали от гула машины, ровного и монотонного, как гул крови в его ушах. Впереди Саньки бежал дизелист, топая тяжелыми ботинками. Сзади напирали другие члены команды…
— Давай, давай! Поторапливайся!
Выскочив на палубу, Санька бросился к пожарному шлангу, который лежал в ящике, свернутый серой прорезиненной змеей.
— Пожар в форпике! — слышался голос первого помощника.
Форпик — носовой трюм. Один конец серой кишки уже потащили к пожарному крану. Одного шланга, конечно, до носовой части не хватает. Санька торопливо соединил концы, защелкнул замок и побежал вперед, помогая тащить шланг. Бросок. Еще один. Снова наращивает концы…
— Давай, давай!
Впереди, где цепной ящик, полыхает оранжевое пламя, языки огня взлетают вверх, и в чистоту утреннего неба густыми-космами валит черный едкий дым…
К месту пожара спешат моряки с лопатами, баграми, огнетушителями… С шипеньем вырвалась белопенная струя, ударила в пламя, приглушила, сбила… Только черный дым стлался над палубой, затрудняя дыхание…
— Отбой!..
Санька, вытирая рукавом со лба пот, приблизился к цепному ящику. И брови сами поползли вверх. Рядом с ящиком, к удивлению практиканта, лежал лист кровельной жести, загнутый по краям, а в нем — полуобгорелые куски старой автопокрышки, обугленные доски, скрюченный рваный кирзовый сапог… Останки «пожара» тихо дымили. Тревога была учебной.
За спиной послышался смех. Санька оглянулся и тоже заулыбался. Моряки столпились вокруг Николая Хлянина. Тот во время тревоги мылся в душе. Волосы ссохлись, ошметки мыла на спине, плечах… Он выскочил как был, едва натянув поверх намыленного тела штаны, и — на свое место. У каждого члена экипажа было свое, указанное, в расписании место в случае пожара…
— А вы на себя поглазейте, — огрызнулся Хлянин. — Вона Пашка Зякин штаны задом наперед натянул…
Пашка Зякин, рослый детина, переодевался тут же на палубе, ругая портных, которые так сшили брезентовые штаны, что на ощупь не определишь, где перед, где зад…
— А ты пуговки на мотне нашей, — советовали ему:
— Ужо я тебе на язык пришью, — отзывался Пашка.
После завтрака состоялось общее собрание, на котором капитан подводил итоги пожарной тревоги. Раскрыв блокнот, Лукин называл тех, кто из команды отличился при тушении «пожара». Именинники делали на лице равнодушную мину, чувствуя на себе взгляды товарищей. Потом капитан похвалил всю команду — тревога не вызвала паники, замешательства.
— А все же, товарищи, даже тройки мы с вами не заслужили, — сказал в заключение капитан. — На сборы, включая подъем и выход на свои боевые места, команде потребовалось семь минут тридцать восемь секунд. За это время корабль превратился бы в огненный факел. И каждый из нас корчился бы в адском пламени… Да!.. Так что надо пересмотреть темпы. Проведем еще несколько тренировок. Придется тем, кто служил на флоте или в армии, вспомнить навыки боевых тревог. Ну, а тем, кто не служил еще, поучиться сноровке и быстроте…
Каждый обсуждал тревогу на свой лад. Гореть в нефтяном адском пламени никому, естественно, не хотелось. Попутно вспоминали о разных пожарах на кораблях и на земле. О боевых проверочных тревогах. О фронте…
Дядя Ипат, примостившись на корме, ловил на удочку рыбу. Рядом в цинковом ведерке плескалось несколько чебаков и крупных карасей. Санька расположился рядом, разделся до трусов. Почему бы не позагорать, когда есть время… От нагретого стального корпуса исходило тепло.
— Фу, сатана, — проворчал дядя Ипат, — сожрала наживку! Сожрала, а крючок не глотнула! Ну и рыба пошла, прямо образованная.
— Дядя Ипат, сказывают, что нефть-то еще до войны тут находили.
— Искали, да не находили.
— В Усть-Югане? — оживился Санька.
Он еще в училище слышал, что перед войной чуть было не докопались до нефти в Усть-Югане.
— А где ж еще? Край-то какой — глазом не охватишь, за неделю не объедешь. Годков за пять, а может и более, до войны дело было. А кашу ту заварил техник наш, Косолапов по фамилии. Где он сейчас, не ведаю. Говорят, как на войну ушел, так с тех пор и ни слуху о нем.
— Ты про нефть, дядь Ипат!
— Ага… Как-то на Оби в Усть-Югане рыбачили и вытащили сеткою со дна травинки, а они, понимаешь, все в мазуте. Как есть! Будто, кто нарочно вымазал. Привезли их в деревню. Старики нюхают траву, хмурятся. Дескать, хозяин воды серчает, черные метки ставит. А где метки те поставит, там рыба не табунится. А техник Косолапов обрадовался очень. Это ж, говорит, важное дело, свои мазут и керосин будут, не придется возить за тыщи верст. Взял он ту траву, завернул в бумагу да с нарочным отправил в райком к секретарю партийному, да еще самолично махнул в те места, где травку вынули, оглядел и письмо накатал. В Москву, значит… Есть! — дядя Ипат выхватил из воды леску, и на конце затрепыхалась щука. — Ишь, дура, сама в казан напоролась!.. — А дальше что было?
— Теперь и щука стала рыбою. Ранее, парень, в этих местах так говорили: «Рыбы нету, одна щука осталась».
— Дальше, спрашиваю, что же было?
— На другой год понаехали московские геологи, старшим начальником у них был Васильев. Видный мужчина, кровь с молоком. Он потом не один год нефть искал. До сих пор метка стоит; вроде памятника тем годам. Проезжать будем — покажу.
— И землю бурили?
— Буравили… Серьезная работа намечалась. Вся округа говорила, что керосин ищут. Только, как я теперь понимаю, у них до глубины настоящей не доходило, мотор слабоват был… Газета наша тогда «Колхозник» называлась, много писала про тех геологов, про Васильева. А потом война, и всех забрали под чистую…
Санька, лежа на спине, следил за белыми облаками, которые тихо плыли по синеве неба. Облака причудливо меняли очертания, образуя что-то похожее на старинные замки с башнями…
— Дядь Ипат, как думаешь, жив тот Васильев или нет?
— А кто его знает… Так думаю: кабы жив был, отозвался. Про Усть-Юган ныне вся Россия знает.
2
О геологе Васильеве и о поисках нефти в усть-юганской тайге знал и Фарман Далманов, знал от профессора Ардашевича. Тот, оказывается, еще в конце тридцатых годов работал в геологоразведочной экспедиции, обследовавшей юг Западно-Сибирской низменности.
Беседа произошла в кабинете профессора перед поездкой Далманова на преддипломную практику.
Далманов приковылял в институт, опираясь на палочку. Он только что вышел из больницы, где пролежал почти месяц с левой ногой в гипсе! Все его однокурсники давным-давно разъехались на практику. Одним удалось устроиться на местных нефтепромыслах, и их считали счастливчиками. Баку — рядом, в выходной можно приехать и погулять. Море и пляж под боком… Другие отправились в Закавказье, — тоже близко. Третьи двинулись на Украину, в Карпаты, Башкирию, Поволжье… Даже знойный Красноводск был занят. Оставались только бескрайние сибирские просторы от Урала и до самого Сахалина. Выбирай — не хочу!
«Дед Заман отбывал ссылку в Сибири за участие в стачке. А меня за что туда направляют?» — рассерженно думал Фарман, шагая по институтскому коридору. Он шел с твердым намерением отказаться от направления, мысленно уже спорил с профессором, держа в запасе имена высоких покровителей футбольной команды.
Фарман и так был обижен судьбой. Его стремительная футбольная карьера неожиданно оборвалась в самый разгар сезона, в самый неподходящий момент. Серьезная травма левой ноги вывела его из игры, и, кажется, надолго…
А как удачно все складывалось! Проиграв один сезон в дублирующем составе, Далманов блестяще проявил себя, и уже на следующий год его перевели в основной состав, правда, пока запасным. Но на скамье запасных он не засиделся. В матче с киевскими динамовцами, а игра проходила в столице Украины и транслировалась по телевидению на всю страну, в самом конце второго тайма получил травму Гусейн-заде, левой полусредний. Счет был два-ноль в пользу динамовцев, матч уже можно было считать проигранным, ибо в оставшиеся минуты… Сами понимаете..
И тут падает Гусейн-заде, сбитый динамовским защитником. Судья назначает штрафной. Тренер бакинцев в эти оставшиеся минуты и решил выпустить Далманова — надо же когда-нибудь попробовать парня в серьезной игре!.. Счастливый Фарман с номером «18» на спине выбежал на поле и, заняв удобную позицию, поднятой рукой попросил у товарищей мяч. Никто не возражал, потому как измотались в игре.
В эти последние минуты и произошло то, о чем потом долго говорили, писали… Бакинский защитник пробил штрафной на устремленного вперед Далманова. Фарман принял его в прыжке, перевел себе на ноги и, бурно наращивая скорость, устремился к штрафной площадке. Ему наперерез бросился защитник динамовцев, рослый и сильный, который, словно танк, мог смять Фармана. Однако Далманов ложным движением вправо обманул киевлянина, и мяч прошел вместе с тощим и смуглым, никому не известным парнем.
На пути Фармана стал второй защитник, и, пересекая поле, бежал капитан динамовцев. Ни тот, ни другой не успели на какие-то доли секунды. Далманов красиво перекинул мяч через второго защитника и, пока тот разворачивался, уже был за его спиной, выходя один на один с вратарем. И с ходу, не сбавляя скорости, Фарман, как это он не раз делал, еще в уличной команде, взмахнул широко правой, имитируя удар по мячу. Вратарь, приняв жест за чистую монету, бросился в дальний угол. Фарман в следующее мгновение, когда рядом уже выросла фигура динамовца, несильным ударом левой послал кожаный шарик в пустые ворота.
Трибуны взорвались ревом и свистом. Фармана тискали, поздравляли, обнимали, а болельщики продолжали неистовствовать. Киевляне не любят, чтобы на их поле забивали мячи родной команде. Впрочем, этого не любят и в других городах.
Динамовцы начали с центра. Игра обострилась, словно у футболистов появилось второе дыхание. Киевляне предприняли длительный штурм ворот гостей, однако буквально на последней минуте динамовцы были вынуждены снова вынимать мяч из собственных ворот. Лидером стремительной контратаки вновь оказался Фарман Далманов. Он оттянул на себя защитников и потом точно послал мяч вдаль, к штрафной площадке, к набегавшему сбоку бакинскому форварду…
Ничейный счет вполне устраивал бакинцев. Они улетели домой, отобрав одно очко у киевских динамовцев, у одной из сильнейших команд страны. А Фарман Далманов прочно прописался в основном составе «Нефтяника».
В Баку Фармана встречали как героя. О нем были написаны очерки в спортивной и молодежных газетах, его имя замелькало в отчетах о футбольных матчах на первенство страны, его фотографии публиковались в азербайджанских журналах… Студенты института сразу стали называть его «наш Фарман». Да и не только студенты.
Два сезона успешно выступал Фарман Далманов на различных стадионах страны, защищая спортивную честь республики. Время было уплотнено до предела — игры, тренировки, учеба… Известность навалилась сразу. Его узнавали на улице, останавливали незнакомые люди, приглашали на свадьбы, банкеты…
Именно в это время Фарман понял ту истину, что все люди делятся на группы: на тех, которые обожают футбол, и тех, которые к нему, мягко говоря, равнодушны… К числу вторых относился и профессор Ардашевич. Владимир Константинович был влюблен в свою геологию. Он, невзирая на спортивные заслуги студента, требовал от него выполнения учебной программы. И Фарману приходилось выкручиваться, выкраивая часы для подготовки курсовых, для сдачи зачетов…
Жизнь катилась стремительно, но, казалось, по верному пути. И вдруг все полетело кувырком… Серьезная травма левой ноги. Гипс. Больница. Тишина палаты. Есть время, чтобы хорошенько подумать и о прошлом и о будущем.
Травму Далманов получил на своем стадионе во время игры с теми же киевскими динамовцами. Ирония судьбы!
— Доктор, только правду, — умолял Фарман. — Смогу ли я потом играть?
— Потом, возможно, но только не в ближайшее время.
Хирург тоже был заядлым болельщиком футбола, однако одного этого недостаточно, чтобы мгновенно срастить порванные сухожилия и ликвидировать перелом. Тренеру Исламову он сказал более откровенно:
— Тренироваться сможет не раньше, чем через год. Да и то под большим вопросом.
Далманова посещали игроки команды, рассказывая о новостях, о матчах. Болельщики засыпали палату фруктами, сладостями, цветами. Однако с каждым днем их становилось все меньше, и Фарман отчетливее сознавал, что он невольно отдаляется от футбольной жизни. Болезнь и спорт — понятия несовместимые.
Лежа на койке с закрытыми глазами, Фарман обдумывал свое положение. Ему уже за двадцать, а специальности еще нет никакой. Вспомнил слова отца, сказанные три года назад: «Футбол не специальность для серьезного мужчины. Он кормить не будет». Что ж, старый буровой мастер оказался прав. Он много повидал и умеет понять стержень жизни. Фарман лишь здесь, в больнице, впервые согласился со словами отца. Футбол оказался красивым мимолетным эпизодом, но не обеспечил будущего. Вдобавок забрал здоровье…
Единственным спасением оставался институт, который он почти закончил. Как хорошо, что не бросил учебу! Многие подтрунивали над ним, когда Фарман корпел над конспектами, чертежами, курсовыми работами.
— Бросай! На кой черт тебе геология, и так проживешь! А сойдешь с поля, пойдешь тренером. Футбол захватывает на всю жизнь!
Но он не поддавался на уговоры. Их в команде было трое — студентов, которые держались за свои институты. Их даже называли «братством обреченных», потому что, когда другие футболисты шли в кино, в театр или на прогулку, эти трое оставались в номере гостиницы и обкладывались книгами, конспектами…
Фарман выписался досрочно, едва только сняли гипс и он начал ходить.
— Мне надо ехать на практику, а не валяться в постели, — объяснял он врачу. — Диплом писать.
Профессор Ардашевич, взглянув на прихрамывающего дипломника, на его повзрослевшее лицо, понял, что одна страсть в сердце неугомонного Фармана погасла, и, кажется, навсегда… Профессор был однолюб и не мог смириться с тем, что у Далманова страсть к футболу брала верх над геологией. А геология, по мнению профессора, это такая строгая и капризная красавица, которая не терпит соперниц, и свое сердце ей следует отдавать без остатка, ибо без этой преданности геолог в далеких поисковых экспедициях будет обречен на безысходную тоску, будет чувствовать себя не первопроходцем и открывателем, а неудачником, обделенным судьбой. Профессия тогда не окрыляет человека, а тяжелыми гирями виснет на ногах. И вид озадаченного Фармана лишь крепил решимость профессора. Что говорить, это он сам наметил Далманову поездку в Сибирь. «Если Фарман настоящий геолог, то Север увлечет его своими нераскрытыми возможностями, — рассуждал Ардашевич. — Ну, а если нет, то на том и поставим крест. Зачем профессия, не приносящая радости? Станет футбольным тренером…»
Профессор по одному виду Далманова понял, с какой целью тот пришел, и потому встретил его холодновато:
— Все давно разъехались на практику, а наш знаменитый Фарман прохлаждается.
— Так не по своей вине, Владимир Константинович…
— Ломать конечности особого ума не требуется.
— Так что я, по-вашему, нарочно?
— Меня эта сторона дела не интересует. Факт налицо. — Ардашевич, взглянув на часы, встал и вышел из-за стола. — Извини, Далманов, мне некогда: заседание ученого совета. А просьбу твою удовлетворить не могу.
— Вы же не знаете, о чем я хочу вас просить?
— Представь себе, читаю мысли на расстоянии, — профессор подошел к книжному шкафу, вынул тощую потертую папку. — А я тебе тут кое-какие материалы подготовил, думал, пригодятся. Я перед войной был в Западной Сибири, только в южных районах.
Владимир Константинович провел ладонью по папке, немного помолчал, видимо вспоминая о прошлом. Потом сказал скорее самому себе, чем Далманову:
— Думал сам когда-нибудь… Только окрепну после ранения… А время не ждет. Чем дальше, тем сложнее… Вот так-то, Фарман!
Далманов потом часто вспоминал об этих минутах в кабинете профессора, вспоминал каждую фразу. Однако за их простотой и доверительностью не увидел ничего такого, что действительно могло бы всколыхнуть и зажечь, заставить его по-иному посмотреть на поездку в северные края. Ничего особенного. Но факт остается фактом, что именно отсюда, из кабинета Ардашевича, он вышел с твердым намерением ехать в Сибирь. То ли его обезоружила откровенность профессора, его неосуществленная мечта исследовать недра глухой тайги; то ли самому Фарману вдруг ни с того ни с сего захотелось уехать куда-нибудь из шумного Баку, из республики, где чуть ли не каждый встречный выражает сочувствие и сожаление, уехать хоть на короткое время туда, где его никто не знает как футболиста…
— Это даже материалом назвать нельзя, просто заметки, — сказал профессор, вручая серую потертую папку Далманову.
— Ваши наблюдения?
— Нет, не мои. Кое-что о геологе Васильеве. Он бродил в усть-юганской тайге.
3
Но более подробно о геологе Васильеве, вернее о его работе, Далманов узнал на месте, когда прибыл в Колпашево, небольшой городок на Оби, расположенный значительно южнее Усть-Югана. Здесь находилась разведывательная буровая партия Сибирского управления. Колпашево — это уже Нарымский север, самая дальняя точка, отмеченная на карте Казаминова. Суровая таежная глухомань, куда геологи лишь прицеливались, где делали пробные шаги, ставили первые вышки опорного бурения.
Нарымский север был знаком Фарману по рассказам дедушки Замана и воспоминаниям «бабы Кавы». Ехал сюда Фарман и поездом, и плыл на пароходе. Мысленно представлял себе дикие, безлюдные места, где жизнь человека каждую минуту подвергается опасности… А городок на Оби оказался на удивление приятным и по-своему даже красивым. Дома стояли добротные, крепко сбитые, построенные из массивных бревен; над каждым окошком и крыльцом — резные наличники. Обратил внимание на старинное здание из красного кирпича — средняя школа. Мальчишки и девчонки — в ученической форме, которую и он носил вроде недавно. За школой, к центру, магазины с привычными вывесками «Хлеб», «Промтовары», «Продовольственный»… Универмаг в в двухэтажном деревянном здании, Дом культуры, кинотеатр. Вдоль улиц по обеим сторонам дощатые тротуары. Крупные плахи лежали в два-три ряда. «Дерева тут не жалеют, — подумал Фарман, выстукивая подковками каблуков, — а у нас в Азербайджане каждая доска на учете».
Никто Далманова здесь не знал, его футбольная слава сюда не долетала, и потому на его прихрамывание не обратили особого внимания; мало ли где можно покалечить ногу… Лишь на буровой в обеденный перерыв рабочие поинтересовались между прочим. Узнав про футбол, старый мастер выплюнул, самокрутку, изрек:
— Дурацкая игра. Не только ноги, и голову сломать можно!
Да еще в районной библиотеке обратили внимание сотрудники, вернее одна сотрудница. Голубоглазая, уверенная в себе, как и все сибирячки, неторопливая в движениях. И говорила нараспев, округляя каждое слово. Потом Фарман узнал: многие парни ухлестывали за ней еще в школьные годы, когда Екатерина участвовала в художественной самодеятельности. Но библиотекарше приглянулся этот смуглолицый заезжий геолог. Он часами сидел в читальном зале, казалось, совершенно не обращая внимания на Екатерину, листая старые подшивки газет и журналов, главным образом технических, и старательно что-то записывал в свою толстую клеенчатую тетрадь.
В маленьких городах люди живут открыто, словно горошины на ладони; любая новость быстро становится известной. А Екатерина не скрывала своей симпатии, охотно выполняя самую пустяковую просьбу Фармана. Он был чем-то похож на ее любимого индийского киноактера Раджа Капура. Двухсерийный фильм «Бродяга» она смотрела три раза подряд. И становилось празднично на душе, когда в продолговатых карих глазах геолога вдруг вспыхивали огоньки, словно маленькие солнышки в глубине темного колодца, зовущие и манящие. Екатерина давно мечтала иметь другом жизни образованного человека. В городе о геологах только и разговору, что они «крепко зашибают», «деньгу гребут лопатами». А еще она была наслышана, что нерусские мужья своих жен «на руках носят». Совершенно случайно подвернулась подшивка молодежного журнала, выходящего в далеком Баку, и на одной из страниц Екатерина с удивлением увидела фотографию смуглолицего геолога или, может быть, его брата, потому как тот был в форме футболиста. Прочитав очерк, она вынула из картотеки абонемент геолога и ахнула: он! Фарман Далманов! Студент-выпускник Бакинского индустриального института… У нее сердце запрыгало, словно пойманная птица. Такой молодой, и уже знаменитый!
Сама судьба шла ей навстречу. И весьма скоро в Колпашево смуглолицего парня за глаза стали называть «симпатией Екатерины», а то и просто «Катькин жених».
А он самозабвенно работал. Штудировал документацию на буровой, перерисовывал схемы, геологические карты, жадно познавал сложный механизм человеческих отношений, жизнь геологической партии. Пришла пора на практике применять свои инженерные знания; копался в машине, брал образцы проб, делал анализы в лаборатории.
Север постепенно притягивал, открывал и прятал свои тайны. Фарману не хватало времени, но он все же выкраивал часы и уходил в библиотеку. Там его ждали. Екатерина доставала подшивки газет, приносила из местного архива сохранившиеся документы. Выписывала из областного библиотечного фонда все, что можно было выписать.
Страсть к знаниям стала новым органическим чувством Фармана, таким же нетерпеливым, острым и богатым, как зрение или любовь. Водоворот давних событий увлек его. Он с волнением листал пожелтевшие от времени газетные страницы. Папка профессора с записками о геологе Васильеве пополнялась новыми материалами. Теперь Фарман знал подробности. Оказывается, еще в 1932 году была сделана заявка на выход нефти в Усть-Югане техником-керамиком Косолаповым. А через два года в областной газете «Советский Север» на основании материалов того же Косолапова писалось, что
«у селения Юган каждые 5—15 минут со дна реки выбрасывается клубок темной жидкости, принимавший в первые мгновения форму выпуклого кверху полушария, затем расплывавшегося по поверхности».
Для проверки заявок о нефтяных выходах трест «Востокнефть» командировал в Усть-Юган геолога Васильева. В номере газеты от 20 июля 1934 года появилась краткая информация:
«Телеграмма геолога Васильева. Указания о выходе нефти на Югане подтвердились. Необходимы детальные геологоразведочные работы».
Вскоре, трестом «Востокнефть» была послана специальная геологическая партия во главе с Васильевым, которая кроме проверки произвела и необходимые первичные исследования. Результаты этих работ Фарман тщательно переписал:
«На реке Большой Юган, в 50 м от устья, происходит всплывание со дна реки маслянистой жидкости, которая на поверхности образует прекрасно ирризирующую пленку, типичную для нефти. При раскапывании дна реки в данном месте выделение жидкости резко усилилось в форме массового проявления пятен подобной же пленки различной величины и формы. Раскапыванием дна реки вдоль берега было обнаружено всплывание таких пятен на протяжении до четырехсот метров, правда, в значительно меньших размерах как по величине, так и по количеству их.
В этих же местах колхозники на рыбной ловле вынули сетями пучок травы, пропитанной маслянистой, блестящей темной жидкостью с характерным запахом мазута.
Необходимо иметь в виду, что заявка впервые сделана два года тому назад, а катера и моторные лодки к данному месту подходят только в весеннее время в большую воду; раскапывание дна реки посторонних предметов не обнаружило; установок, работающих на нефти, нет и не было; и, наконец, население не помнит случая какой-нибудь аварии, связанной с нефтью, в то время как пленку они наблюдают уже давно. Имея в виду все это, мы должны считать данный выход нефти выходом естественным, ибо случайностью объяснить наблюдаемое явление не представляется возможным.
Интересно отметить, что, по сообщению жителей селения Ургут, летом 1931 года наблюдалось появление волны, идущей с очень большой скоростью против течения, которая сорвала лодки с привязи и утащила их вверх по течению. Это явление они объясняют небольшим землетрясением, хотя непосредственного толчка они не ощущали. Характерно, что именно в 1932 году, по заявлению Косолапова, наблюдалось наиболее энергичное выделение нефти, причем набрать бутыль ее не представляло трудности (техник Косолапов к моменту нашего приезда на месте выхода нефти не был больше года).
Если бы это было так, то было бы легко объяснить неинтенсивность нефтепроявлений в настоящее время. Но так это или нет, проверить не представляется возможным, хотя подобное объяснение и является весьма заманчивым».
А все же Васильев, кажется, был прав. Появление пленки связано с какими-то подземными процессами. К такому выводу пришел Фарман, когда познакомился с другим документом. Оказывается, за двадцать лет до Васильева в этих местах тоже наблюдали интенсивный выход нефтепродуктов. В том документе значилось, что на реке показалась керосиновая пленка, что
«по заявлению жителей деревни сюда летом 1913 года приезжал из Омска некий Пуртов и с ним еще два человека. Они брали пробы и отправили их в Тобольск и Омск. Спустя две недели было организовано бурение, доведенное до тридцати трех аршин. Буровые рабочие, работавшие у Пуртова, рассказывали, что с глубины через устье скважины переливала вода, на поверхности которой наблюдалась маслянистая пленка, похожая на керосин. Бурение, начатое в 1913 году, в следующем году не продолжалось из-за начавшейся войны».
Бурение в те годы стоило немалых денег. Очевидно, накопленных к тому времени геологических данных было вполне достаточно, чтобы предположить нефтеносность района и возможную прибыль от разработок месторождения. Промышленники и купцы денег на ветер, не швыряли. И как бы в подтверждение мыслей Далманова, ему попалась на глаза заметка в газете «Тобольские губернские ведомости» от 4 октября 1911 года со следующим сообщением:
«Тобольское управление государственными имуществами объявляет, что на основании статьи 566 и примечания к статье 599, т. VII Устава Горного издания 1893 года, выдано товариществу «Пономаренко и К°» от 22 сентября 1911 года за 11591 дозволительное свидетельство на право производства в течение двух лет, считая со дня выдачи свидетельства, разведок нефти в пределах заявленной упомянутым товариществом в прошении от 30-го июля 1911 года местности, в районе Тобольского уезда, Нарымской волости, на Перевесной Гриве, примыкающей с восточной стороны к горе Ближний Чугас и отстоящей от юрт Цингалинских на юго-запад приблизительно на 6 верст. Для разведок предоставляется площадь пространством тридцать семь с половиной (371/2) десятин; причем на основании статьи 560 приведенного выше закона упомянутая местность признается занятою, и другие промышленники не имеют права производить поиски и ставить столбы в указанном пространстве».
Есть над чем задуматься, пораскинуть мозгами. Можно предположить, на какие крупные затраты по тем временам пошло «товарищество Пономаренко», чтобы доставить в эти труднопроходимые таежные дебри бурильное оборудование… Но что им помешало добраться до нефтеносного пласта? Вспыхнувшая мировая война, а потом — революция.
Прошло два десятилетия, и примерно в тех же местах люди снова увидели нефтяную пленку на реке. Материалы геолога Васильева весьма красноречивы.
В декабре 1934 года в Москве состоялась конференция геологов Западной Сибири под председательством академика Губкина. В отчетах о конференции сказано, что на ней выступил геолог Васильев В. Г. с обширным докладом о месторождениях нефти. Экспедиция, возглавляемая им, установила, что
«обнаруженные места выхода нефти являются естественными и что геологическое строение слоев земли соответствует условиям, при которых наличие нефти возможно!..
На основании летних изысканий экспедиции т. Васильева и вслед за тем положительной оценки этих изысканий академиком Губкиным Главнефть отпустила тресту «Востокнефть» 150 000 руб. на организацию двух зимних геологоразведочных экспедиций…»
Состоялась ли та экспедиция? Фарман снова углубился в старые пыльные подшивки. Местные журналисты не должны пропустить такого события. И точно, не упустили. В газете «Омская правда» 27 января 1935 года помещена информация:
«Уфа, 26 января. Трест «Востокнефть» комплектует и готовит к отправке большую геологоразведочную экспедицию.
Цель экспедиции — выявить характер выходов нефти, обнаруженных вдоль рек Большой Юган и Белой. Из Уфы отправляются восемь руководящих и технических работников во главе с начальником экспедиции геологом Васильевым В. Г. На работу экспедиции «Востокнефтью» отпущено 150 тыс. рублей, уже заказывается оборудование и снаряжение…»
А как проходила сама работа экспедиции? Что было сделано? Какой глубины достигли? Фарман снова и снова листает подшивки областных, районных газет. Наиболее подробно освещали деятельность экспедиции журналисты районной газеты «Колхозник». В номере за 5 марта чуть ли не вся первая полоса отведена двум важным тогда событиям — районной партконференции и геологам. В информации «Что принесла экспедиция и что будет сделано» написано:
«…2 ручных буровых комплекта (станков); 1 буровой мелкий комплект (щуповой); полевая химическая лаборатория.
Будет пробурено несколько скважин общим метражом 400 метров. Возможна проходка одной скважины до 100 метров. Весь извлеченный грунт будет обрабатываться в лаборатории…»
Фарман читал и грустно улыбался. Тратились большие средства, люди стремились порадовать Отчизну, не считаясь с трудностями и лишениями. А техника? Достижением считалось пробурить хоть одну скважину глубиною всего 100 метров… А надо в десять, в двадцать раз глубже! Но тогда о глубоком бурении в Усть-Югане могли только мечтать… В Азербайджане, на Апшеронском полуострове уже бурили тысячеметровые скважины, но оборудование было слишком громоздким и тяжелым. Как его доставить в таежную глухомань? На баржах, конечно, можно бы довезти, а дальше? Как выгрузить на берег без подъемного крана? И сейчас, когда буровые станки мощнее и намного легче, проблема транспортировки остается одной из самых сложных…
А стране нужна нефть. Шла индустриализация Советской страны. В столичной газете «Индустрия» 14 октября 1939 года помещена большая статья инженера-геолога Г. Е. Рябухина «Поиски сибирской нефти», в которой сказано, что
«у геологов имеются новые данные о геологической связи между районами «второго Баку», расположенными на западном склоне Урала, и районами к востоку от Урала…
Западно-Сибирская низменность по своему геологическому строению стоит совершенно обособленно среди отечественных и мировых нефтяных районов. Лишь до некоторой степени она имеет сходство с синхроничными образованиями Техаса в-Соединенных Штатах Америки, где известны промышленные месторождения. Но строение Западно-Сибирской платформы гораздо более разнообразно. Здесь возможен целый ряд районов, нефтеносность которых будет связана с различными структурами. Геофизические исследования в прошлом году в некоторых районах показывают, что некоторые осадочные породы образуют очень спокойные пологие структуры, похожие на пологие складки районов «Второго Баку».
Поиски нефти на безграничных равнинах Восточного Урала и Западной Сибири, немногим уступающих по площади европейской части СССР, имеют сейчас огромное значение…
Главгеология Наркомтопа СССР организует сейчас под руководством геолога А. М. Шайдерова мощную комплексную геофизическую экспедицию в Западную Сибирь. Перед ней поставлена очень серьезная и ответственная задача — подготовить в 1940 году районы и точки для глубокого роторного бурения скважин на нефть. Экспедиция должна произвести исследования на громадной территории в 500 тысяч квадратных километров…
Эта экспедиция по объему работ не имеет себе равных в истории нефтяных разведок как у нас, так и за границей. Все свои основные геофизические работы она будет проводить в суровых сибирских зимних условиях. Экспедиция использует все виды транспорта, как механического — вездеходы, автомашины, катера, самолеты, так и гужевого — в ее распоряжении, кроме лошадей, будет около 1000 оленей. Десять походных радиостанций будут поддерживать двухстороннюю связь отдельных партий и отрядов друг с другом и руководством экспедиции.
Ряд учреждений — Главная геофизическая обсерватория в Ленинграде, Главное управление геодезии и картографии при СНК СССР и другие — выразили желание помочь Сибирской экспедиции. Большую помощь экспедиции в части транспорта и снабжении на месте должны оказать челябинские, омские, новосибирские партийные и советские областные и местные организации. К поискам нефти необходимо широко привлечь местное население, которое очень часто может указать признаки нефти в самых сокровенных местах гор, тайги, болот.
Размах работы экспедиции вытекает из решения XVIII съезда ВКП(б) о необходимости поисков нефти в Сибири».
Читая статьи, информации в газетах предвоенных лет, Далманов отчетливо видит, как нужна была государству нефть в Западной Сибири. Даже начавшаяся Великая Отечественная война не остановила разведочного бурения и поисков. Лишь в трудный 1942 год, когда на фронте решалась судьба Страны Советов, когда немецкие танки вырвались к Волге и в Сталинграде началась великая битва, разведочные работы в Западной Сибири были законсервированы, а Западно-Сибирский геологоразведочный трест и Западно-Сибирская экспедиция Наркомнефти были ликвидированы…
4
Вывод напрашивался сам собой. В Усть-Югане, в среднем течении Оби, где в нее впадает Большой Юган, надо искать нефтяные пласты. В том, что они там затаились и ждут своего часа, Фарман уже не сомневался. Слишком очевидны были факты. Ему и самому удалось проверить и частично исследовать правый высокий берег. Он видел по характеру разреза четкие пласты глин серого цвета, на них налегает песчанистая толща, в нижней части которой просматриваются тонкие прослойки лигнита, еще молодого угля. Двигаясь вверх по течению, Фарман обратил внимание и на то, что толща серых глин постепенно обогащается органическими материалами, превращаясь в толщу совершенно черных глин, природа которых пока еще не ясна. Однако вполне можно предположить, что черные глины перейдут в типичные битуминозные глины. У себя в Азербайджане он с детства насмотрелся на открытые выходы битумов.
Бросились в глаза заметные изгибы и даже смещения пластов. Значит, и там, в глубине, слои пород смяты в складке, нарушены, А в работах некоторых весьма авторитетных ученых-геологов Фарман читал, что в Западно-Сибирской низменности, как правило, молодые третичные отложения залегают спокойно и полого, и это давало им право утверждать о безнадежности и бесперспективности поисков нефти в этих краях. А если есть изгибы и разломы, следовательно, можно ожидать и своеобразные ловушки, в которых затаилась нефть!
Дважды мировая война помешала российскому человеку проникнуть в подземные кладовые Сибири. Топтались почти у самой цели, чувствуя подошвами ног смоляную упругость нефти, скрытую толщей пород. Но теперь-то, кажется, наступило время пробурить скважины и добраться, наконец, до «черного золота»!
Фарман ходил нервно возбужденный, осознавая заново смысл своей жизни на земле. Он увидел цель, и она, словно далекий маяк, давала направление всему дальнейшему существованию, наполняла жизнь борьбой и стремлением.
После глубокого раздумья Фарман, словно делая первый шаг к далекой заветной цели, вывел на чистом листе бумаги название своей дипломной работы, название утверждающее и бескомпромиссное:
«Геологическое строение и нефтегазоносность среднего течения Оби».
Он понимал, хотя и был еще очень молод и горяч, что уже одним таким названием своего диплома вступает в серьезные противоречия с признанными авторитетами сегодняшней геологической науки. Но в жизни есть такие идеи, которые силой своей правды сами захватывают человека и командуют его головой, хочет он того или нет — все едино. Они, как любовь, от которой никуда не спрятаться и не отмахнуться.
Домой Фарман уезжал веселым, полным надежд и хищной радости, с созревающей мыслью, что он не очень надолго покидает полюбившиеся ему таежные края, что скоро вернется полноправным дипломированным инженером-геологом и разбурит землю до самого сокровенного нутра, отыщет там главные несметные сокровища «черной» тайги.
Уезжал не один. Вместе с ним ехала в теплые края к синему Каспийскому морю и голубоглазая Екатерина. Фарман, как и дед Заман, вез в Баку жену-сибирячку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.