28 июля 1941 года

28 июля 1941 года

Идиллические окрестности Москвы — леса, речка, лужайки с яркими цветами, запахи смолы и сена. Никто не догадается, что здесь командный пункт аэродрома. Воздух Москвы охраняют смелые летчики.

Под вечер тихо. Некоторые летчики спят, другие читают газеты или валяются в траве. Близок час ночной работы. Телефон: «Группа бомбардировщиков замечена над Вязьмой». Летчики наготове. Мощные прожекторы пронизывают небо, их лучи рыщут, мечутся, настигают незримого врага. Вот он!.. И тотчас вдогонку несется истребитель.

Двадцать минут длится воздушный бой. Слышны пулеметные очереди. В небе огоньки. И вдруг над лесом пламя — это летит вниз «юнкерс».

Истребитель просит посадки. Вспыхивает на минуту свет. Победитель садится. Все это кажется простым и непонятным — зоркость и упорство летчиков, их уменье не потерять врага, найти среди кромешной тьмы аэродром, садиться, когда белый туман, подымаясь с земли, все застилает. Кажется, что у этих людей второе зрение.

А другие истребители уже наверху, они ждут, ищут, настигают. С земли передают: «Правее, еще правее…» Два немецких бомбардировщика после первой пулеметной очереди поворачивают на запад. Через час мы узнаем, что один из них сбит в ста сорока километрах отсюда.

На востоке феерическая картина — заградительное кольцо дальнобойных зенитных орудий: Москву охраняют не только с воздуха. Снопы прожекторов… Эта ночь, казавшаяся недавно тихой, с мирным кваканьем лягушек, живет бурной жизнью — никто не спит. В Москве — в метро, в убежищах — москвичи ждут отбоя. А над ними и вокруг города идет бой. Люди сражаются за Москву, которая теперь стала каждому русскому еще милее, еще дороже…

Сказать о напряжении, об усталости? Вряд ли эти слова выразят героизм летчиков. Достаточно отметить, что некоторые вылетели в пятый раз за эти сутки. Выпал свободный час — спят в землянке, а через пятьдесят минут вскакивают, выпивают глоток холодного чая и бегут к машине.

На аэродроме я познакомился с лейтенантом Константином Титенковым. Ему тридцать лет. Он сын слесаря, родился в Ярцеве Смоленской губернии. Увлекся авиацией, стал летчиком. За последние дни Титенков сбил два немецких бомбардировщика из тех, что шли на Москву.

Это скромный человек. Отважный в воздухе, в разговоре он стыдлив, застенчив. Он приводит техника — это коми-пермяк, представитель небольшого народа. Титенков говорит: «Без него я не сбил бы…»

Титенков деловито рассказывает, как он сшиб головной аппарат эскадрильи, которая шла на Москву. Он напал на «хейнкеля» слева, справа шел молодой летчик Бокач. Последний горячился — открыл слишком рано огонь. Титенков говорит: «Я подошел к нему на 175 метров и не торопясь стал его поливать…» Это был первый бой, в котором Титенков участвовал: «Я такой большой цели прежде не видел». Потом прожекторы выпустили врага. Но Титенков все же нагнал его. Убил заднего стрелка-радиста. «Хейнкель», не дойдя до Москвы, развернулся налево, скинул бомбы в лес. «Я крепко влепил ему в правый мотор. Подошел вплотную. Меня подбросило — попал в струю. Смотрю — он должен гореть, а все еще не горит. Патроны и снаряды у меня почти вышли. Но тут он пошел вниз — в туман, в речку». На сбитом самолете были подполковник, капитан, лейтенант. Это был отборный экипаж. Нашли документы. Послужные списки: Лондон, Ковентри, Крит. План Москвы.

Три дня спустя Титенков сбил «юнкерса». Он гнал его полчаса на запад. Титенков рассказывает: «Когда я стрелка убил, „юнкерс“ начал маневрировать. Полез в облако, только это облако маленькое — с яйцо. Сунулся он туда с отчаянья. Я прорезал облако. Он переходит в пикирование. Я за ним. Меня уже пошатывать начало. И вдруг — пламя. Бомбардировщик стал валить елки. Скинул бомбы на поляну с коровами. И наконец загорелся».

Надменный германский подполковник. Ордена. Знак отличья за разрушенья Лондона. Лицо дегенерата. Мораль? Убивать — все равно как, все равно кого, лишь бы убивать. И лейтенант Титенков, скромный, тихий. Мы с ним говорим о Льве Толстом, о Диккенсе. Воистину два мира столкнулись в черном небе Москвы. И радуешься за само понятие «человек», видя скелет «хейнкеля», сбитого сыном смоленского слесаря Костей Титенковым…

Три четверти немецких самолетов поворачивают назад, увидев огненное кольцо зенитного огня или услышав первую очередь истребителя. Немецкие летчики были куда смелее, когда они расстреливали на полях Иль-де-Франса и Турени беззащитных беженцев. Горят леса — это гитлеровцы скинули свой груз.

Не знаю, доносят ли они начальству, что бомбы упали не на Московский Кремль, но на леса и болота? Мне кажется, что немецкие сводки составляют не военные, но доктор Геббельс — чувствуется его перо.

Молодой летчик Васильев вчера сбил «юнкерса». С аэродрома видали горящий самолет. Строительные рабочие подтверждают: «Вон туда упал — в лес…» Но самолета не нашли, и в нашей сводке сказано восемь, а не девять. Васильев говорит: «Обидно — пока его найдут в лесу… Не за себя — мне все равно. Обидно, что не сказано девять. Ведь всем приятней прочитать девять, а не восемь…»

Деревенские девчонки пошли за ягодами и напали на остатки сгоревшего немецкого бомбардировщика. Это не тот, что сбил Васильев, другой. Неизвестно, кто его прикончил. Его не включили ни в какую сводку. Вот серебряный портсигар, а в нем записка по-немецки: «Третья бомбардировка Крита…» Не знаю, зачем немецкий летчик засунул эту бумажку в портсигар.

И снова телефонный звонок. И снова вылетает истребитель. И снова бой. А звезды бледнеют. Гуще белый туман. Холодно. Потом показывается очень большое красное солнце. Трудовой день кончился. Летчики моются, спят, слушают голоса полевых птиц.

Мы возвращаемся в Москву. Дымят трубы. Несутся автобусы. Заливают асфальтом воронки бомб. Москва живет трудной, но высокой жизнью.