ПРИЗРАК АТОМИЗМА, ИЛИ ОТКРОВЕНИЯ МОНОКУЛЯРНОГО ЗРЕНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРИЗРАК АТОМИЗМА, ИЛИ ОТКРОВЕНИЯ МОНОКУЛЯРНОГО ЗРЕНИЯ

11 июня 1982 года работавший тогда во Франции итальянский историк Пьетро Редонди обнаружил в архивах инквизиции неизвестный ранее документ, который в исторической литературе получил название G 3978 [рис. 2.15] (Приложение IV). Этот документ представляет собой анонимный донос на Галилея на итальянском языке, в котором обсуждались философские и доктринальные трудности атомистического учения, развивавшегося Галилеем на страницах «Il Saggiatore» (параграф 48), небольшой книги, вышедшей в свет в октябре 1623 года979 [рис. 2.16]. Автор доноса детально разбирает рассуждения Галилея и особенно утверждения, касающиеся природы так называемых вторичных качеств980 (цвет, запах, вкус), которые тосканский математик не относил к «реальным акциденциям», а считал просто именами.

Рис. 2.15. Первая страница документа G 3 (Archivio della Congregazione per la Dottrina della Fede, Rome. Index. Protocolli. Ser. AD. Vol. EE, fol. 292r)

…Я думаю, – писал Галилей, – что вкусы, запахи, цвета и другие качества не более чем имена, принадлежащие тому объекту, который является их носителем, и обитают они только в нашем чувствилище (corpo sensitivo). Если бы вдруг не стало живых существ (l’animale), то все эти качества исчезли бы и обратились в ничто. Но, поскольку мы наделили их именами, которые отличаются от имен других, реальных атрибутов (в оригинале: «primi e reale accidenti»981. – И.Д.), нам хотелось бы, чтобы они и в самом деле отличались от них. <…>. Не думаю, чтобы для возбуждения у нас ощущений вкуса, запаха и звука от внешних тел требуется что-нибудь еще, кроме размеров, форм, числа и медленных или быстрых движений; я полагаю, что если бы уши, языки и носы вдруг исчезли, то форма, число и движение остались бы, но не запахи, вкусы или звуки. Я глубоко уверен, что без живого существа последние представляют собой не более чем имена, подобно тому как щекотание и зуд не более чем имена, если нет подмышек и кожи вокруг носа.

<…> Многие ощущения, которые принято связывать с качествами, имеющими своими носителями внешние тела, реально существуют только в нас, а вне нас представляют собой не более чем имена. Я склонен думать, что и тепло принадлежит к числу таких свойств. Те материи, которые производят в нас тепло и вызывают у нас ощущение теплоты (мы называем их общим именем “огонь”), в действительности представляют собой множество мельчайших частиц, большей или меньшей скорости, с которой они прокалывают наши тела и проникают в них; такое проникновение приятно, если способствует столь необходимому и неощутимому потоотделению, и неприятно, если приводит к слишком большому делению и распаду субстанции.

<…> Однако я отнюдь не считаю, что, помимо формы, числа, движения, проникновения и прикосновения, у огня существует еще какое-нибудь свойство, которое и есть «тепло»; по моему мнению, это свойство связано с нами, причем так тонко, что стоит удалить живое и чувствительное тело, как «тепло» останется пустым звуком. А так как это ощущение вызывают у нас при прохождении сквозь нашу субстанцию и соприкосновении с ней мельчайшие корпускулы, то ясно, что если бы они пребывали в покое, то их воздействие сводилось бы к нулю982.

Рис. 2.16. Титульный лист трактата Галилея «Пробирных дел мастер (Il Saggiatore)». 1623

Когда Галилей в июне 1624 года возвратился во Флоренцию из Рима, до него стали доходить слухи о критике «Il Saggiatore» со стороны его противников983. Галилей попросил своего римского друга Марио Гвидуччи выяснить, что происходит. Тот в письме от 21 июня 1624 года сообщил, что по Риму действительно ходят слухи, будто отец Орацио Грасси «угрожает нам (то есть сторонникам Галилея. – И.Д.) войной», и он, Гвидуччи, «почти уверен, что… [Грасси] это сделает», то есть опубликует свой жесткий ответ Галилею, но непонятно, продолжает Гвидуччи, к чему именно он может прицепиться, ведь, по мнению графа Вирджилио Мальвецци, Грасси «не может выступить против вашей (то есть Галилея. – И.Д.) позиции относительно природы тепла, вкуса, запаха и т.п. Граф сказал, что вы написали об этом, чтобы начать новое сражение, для которого вы должны быть вооружены до зубов. Вышеупомянутый граф и некий маркиз Паллавичино984 отговаривают Сарси (псевдоним Грасси. – И.Д.) от участия в полемике»985.

Это письмо свидетельствует о том, что Грасси действительно готовился дать отпор Галилею и одним из вопросов, который он собирался затронуть в своем ответе, был вопрос о несоответствии Галилеевой трактовки природы вторичных качеств евхаристическому догмату. Более того, вполне возможно, что Галилей, прося Гвидуччи выяснить намерения Грасси, уже узнал от кого-то из своих друзей или знакомых, что один из пунктов обвинения (по версии Редонди – самый главный пункт) со стороны иезуита будет касаться предложенной в «Il Saggiatore» трактовки вторичных качеств.

Однако позднее, 18 апреля 1625 года, Гвидуччи, отговаривая Галилея посылать Франческо Инголи рукопись с доводами в пользу учения Коперника, в качестве одного из аргументов приводит следующий факт: «несколько месяцев тому назад в Конгрегации святой инквизиции некое благочестивое лицо предложило запретить или исправить “Il Saggiatore”, заявив, что эта книга превозносит учение Коперника о движении Земли». Далее Гвидуччи сообщал, что кардинал Барберини поручил отцу Джованни ди Гевара разобраться в этом деле и доложить ему. Гевара тщательно изучил труд Галилея, пришел в восторг и написал, «что учение о движении, даже если бы оно там (то есть в «Il Saggiatore». – И.Д.) и поддерживалось, не представляется ему заслуживающим осуждения, и дело, таким образом, на время утихло»986.

Это письмо всегда представляло загадку для историков науки, поскольку Галилей в «Il Saggiatore» не защищает коперниканства. По мнению Редонди, информация, которую Гвидуччи получил от Чези и затем передал Галилею, была не только запоздалой, но и искаженной – в действительности на собрании инквизиции речь шла не о коперниканской идее движения Земли, но о движении атомов (см. приведенные выше цитаты из «Il Saggiatore»), что подтверждает текст документа, обнаруженного Редонди987.

Автор доноса (а им, по мнению Редонди, был иезуит О. Грасси) указывает на несовместимость в «Il Saggiatore» понимания природы вторичных качеств с постановлениями Тридентского собора, то есть с томистским истолкованием таинства пресуществления, поскольку из факта сохранения чувственных акциденций в таинстве евхаристии при условии их жесткой связи с материальным субстратом-носителем, как это предполагали атомисты, автоматически следует сохранение этого субстрата после пресуществления, то есть хлеб остается хлебом, не замещая своей внутренней природы субстанцией Христа. Если принять рассуждения Галилея, то евхаристические качества – это «треугольники, тупые и острые»988. Более того, отход от тридентского понимания евхаристического догмата мог интерпретироваться как признание (или движение в сторону) протестантского отношения к таинствам. (Согласно Лютеру, в святых дарах присутствует не «натуральное» тело Христово, а преображенное, божественное тело. И эту номиналистическую линию толкования евхаристии продолжил Жан Кальвин: сакральность того или иного предмета – это не его субстанциальное качество, но лишь особое отношение человека к данному предмету.) Вот несколько цитат из доноса:

Итак, указанный автор [Галилей] в цитируемой книге на странице 196, строка 29, желая разъяснить предложение Аристотеля, часто встречающееся у него в различных местах, что движение является причиной тепла, и приспособить его к своим предположениям, берется утверждать, что те актиденции, которые обычно называются цветом, запахом, вкусом и т.д. и которые обычно считаются частями предмета, находящимися в нем, являются не чем иным, как чистыми именами, и существуют единственно в чувствующем одушевленном теле, которое их ощущает. Он объясняет это на примере щекотки или, как бы мы сказали, зуда, причиняемого прикосновением некоторого тела к одушевленным частям одушевленного тела. И заключает, что щекотка, то есть действие, направленное на ощущение одушевленного тела, неотличимо от прикосновения и движения, например, к мраморной статуе <…> Таким образом, все акциденции, возникающие в наших чувствах, которые называются запахом, вкусом, цветом и т.д., утверждает он, существуют не в предмете, как принято считать всеми, но только лишь в нашем ощущении, наподобие зуда: их нет ни в руке, ни в пере, которыми дотрагиваются, например, до ступни, но они есть только в чувствующем органе живого существа.

Как мне кажется, это рассуждение неправильно ввиду того, что оно принимает в качестве своего основания то, что следует доказать, то есть что в каждом случае объект, который мы чувствуем, есть в нас, потому что его действие есть в нас. И не рассуждает правильно тот, кто говорит: зрение, которым вижу солнечный свет, – во мне, поэтому и солнечный свет – во мне. Но я не буду здесь останавливаться на этом.

Далее автор объясняет свое учение, пытаясь показать, что эти акциденции находятся в разуме человека и определяют наши действия. Как следует из рассуждений на странице 198, строка 12, он объясняет это атомами Анаксагора или, скорее, Демокрита, которые он называет minimi, или мельчайшими частицами. На такие частицы, говорит он, постоянно рападаются все тела. Они входят в соприкосновение с нашими органами чувств, проникая в нашу субстанцию, и в силу различия прикосновений и различия фигур этих частиц (гладких либо шероховатых, твердых либо упругих) и ввиду своей многочисленности либо малочисленности они оказывают различное воздействие с различной силой следующим образом. На самое материальное и телесное чувство осязания, говорит он, воздействуют частицы земли. На вкус – частицы воды, которые он называет флюидами, на запах – частицы огня <…>, на обоняние – частицы воздуха, а зрению он приписывает мельчайшие (частицы). И на странице 199, строка 25, он заключает, что для возбуждения в нас ощущений запаха, вкуса и т.п. в телах, которые обычно называются пахучими, цветными и проч., не должно быть ничего иного, кроме величины, фигуры и числа, и что вкусы, запахи, цвета существуют только лишь в глазу, в носу, в языке и т.д., причем таким образом, что вышеперечисленные акциденции отличны от атомов только по именам.

Если принять эту философию акциденций за истину, то, мне кажется, возникают большие трудности в объяснении существования акциденций хлеба и вина, которые в священном таинстве отделены от субстанции. Потому что, находя там конечные объекты, то есть объекты ощущения, зрения, вкуса и проч., и следуя этой доктрине, мы вынуждены сказать, что там продолжают быть и мельчайшие частицы, которыми сначала (до таинства) субстанция хлеба возбуждала наши чувства, и признать их субстанциальными, как говорил Анаксагор, и автор, как кажется, с этим согласен (см. с. 200, стр. 28), откуда следует, что в Святом Таинстве сохраняются частицы субстанции хлеба и вина, что есть ошибка, осужденная на Святом Тридентском Соборе989.

Редонди связывает содержание письма Гвидуччи (точнее, свою интерпретацию этого письма) со своим же истолкованием документа G 3, уверяя читателя, что этот документ представляет собой типичный донос в инквизицию, составленный «в искусной и надлежащей» манере, что видно «из структуры и содержания документа»990.

События, по Редонди, развивались следующим образом. Когда «Il Saggiatore» вышел в свет в октябре 1623 года, «судьба, по-видимому, распорядилась так, что первый экземпляр книги был куплен в книжной лавке “Либрерия дель Соле” не кем иным, как отцом Грасси. Никто более него не горел желанием взять в руки эту книгу, хотя информация о ее содержании уже циркулировала по городу. И как только профессор Collegio Romano узнал, что книга поступила в продажу в той лавке, которую постоянно навещали римские виртуози, любители новизны и вольнодумцы, он, как и следовало ожидать, “немедленно бросился туда”.

Грасси вбежал в книжную лавку запыхавшись, и тут же на глаза ему попался фронтиспис книги. Саркастическое название располагалось прямо между гербами Барберини и Accademia dei Lincei. Грасси “изменился в лице”, и, как человек, наделенный вспыльчивым и импульсивным характером, что было всем известно, он не мог не обругать книготорговца, будто тот имел какое-то отношение к изданию этой книги. “У Галилея, – заявил Грасси, – ушло три года на написание этой книги, я ужалю через три месяца”991. Быстрым движением Грасси сунул книгу под мышку и скрылся»992.

Далее Редонди повествует о том, как друзья Галилея Томмазо Ринуччини и Франческо Стеллути заранее договорились с книгопродавцем, и тот немедленно после посещения Грасси книжной лавки сообщил им, а они – Галилею все, что было сказано фра Орацио. Галилей, конечно, понимал, что в столь сжатые сроки (три месяца) иезуит не уложится, но тем не менее просил, чтобы его держали в курсе происходящего993.

2 декабря 1623 года Ринуччини передает Галилею следующие слова Грасси: «если иезуиты знают, как за год справиться с сотнями еретиков, то они должны знать, как поступить с одним католиком»994. Однако Ринуччини поспешил успокоить Галилея, заявив, что иезуиты получили «прямое указание не обсуждать подобные доктрины»995. Действительно, Галилей пользовался поддержкой Святого престола, и выступать против него – значит вступать в конфликт с окружением Урбана VIII.

Грасси довольно быстро набросал свой ответ Галилею, но загруженность делами (между 1624 и 1626 годами он исполнял обязанности ректора иезуитской коллегии в Сиене) не позволяла ему быстро закончить работу над книгой. 4 января 1625 года Гвидуччи писал Галилею в связи с задержкой ответа Грасси:

Если не ошибаюсь, у Сарси возникли некоторые трудности в его окружении, связанные с публикацией ответа на трактат «Точные весы»(то есть «Il Saggiatore»)996.

Неделю спустя он пояснил:

Кажется, что ответ Сарси заморожен, и я начинаю подозревать, что причиной тому было указание генерала997.

Редонди верит этому объяснению, но в действительности книга Грасси вышла в свет с запозданием из-за трудностей, возникших в процессе издания, и трудности эти не были связаны, как считал Гвидуччи, с противодействием генерала Общества Иисуса. Причиной их, как отметил Фантоли, стало то обстоятельство, что «книга печаталась в Париже, и Грасси получил гранки с большим опозданием; поторопить же издателя у него не было возможности. Выбор Парижа как места издания свидетельствует о большой осторожности иезуита. Грасси (как и вышестоящие члены Общества Иисуса) не хотел, чтобы возникли проблемы, связанные с нападками на автора книги, посвященной новому папе и высоко им оцененной: ведь все хорошо знали о благосклонном отношении Урбана VIII к Галилею. А Париж был далеко, там были свои, а не римские цензоры, и книга вышла бы без лишнего шума»998.

5 ноября 1624 года иезуит Фабио Спинола, занимая кафедру логики в Collegio Romano, произнес инаугурационную речь, в которой назвал новую философию еретической999. Редонди, который выдает слова Спинолы за официальную позицию Общества Иисуса по отношению к «Il Saggiatore», патетически восклицает:

Ересь! Самое важное слово в словаре Рима XVII столетия было произнесено1000.

У читателя, таким образом, должно сложиться впечатление, будто иезуиты расценивали как ересь в первую очередь не коперниканство, которое Галилей в «Il Saggiatore» не защищает, но атомистическую интерпретацию природы вторичных качеств. Однако при этом Редонди умалчивает о том, что оcновные положения коперниканской космологии еще в 1616 году были названы папой Павлом V и экспертами инквизиции «formaliter haereticum»1001. Более того, Редонди, характеризуя реакцию Гвидуччи на выступление Спинолы и угрозы Грасси, постоянно использует такие выражения, как «испуганный Гвидуччи», «встревоженный Галилей» и т.п.1002 И это понятно, ведь речь-то идет, если верить его интерпретации, не о каких-то там пустяках типа устройства мира, а о misterium fidei, поэтому если, не приведи Господь, действительно сочтут еретиком, то пострадать можно капитально.

Однако в XVI и в начале XVII века ересью считалось любое уклонение от учения Аристотеля. Но ведь Галилей для того и написал «Il Saggiatore», чтобы показать несостоятельность схоластического перипатетизма (граф Мальвецци был прав). Так чему ж теперь удивляться и ужасаться? Впрочем, ни в одном из писем Гвидуччи Галилею этого периода (1623 – 1626 годы) нет следов ни тревоги, ни тем более ужаса. Возмущение есть, резкость тона есть, даже ирония в адрес иезуитов есть, но никакого испуга. И уж тем более неубедительно звучит утверждение Редонди о том, что Спинола ни слова не сказал о коперниканстве, но только порицал современную натурфилософию. Спинола в своей речи защищал принцип авторитета в контексте тезиса о примате схоластической теологии над всеми прочими видами знания, то есть то, против чего выступил Галилей. Вопрос поэтому состоял не в том, прав или не прав Коперник или Демокрит, а в том, кто судьи, кого (или что) считать auctoritas.

Итак, первая часть «тезиса Редонди» сводится к тому, что в начале лета 1624 года иезуит Орацио Грасси, смертельно обиженный на колкие замечания в его адрес, щедро разбросанные Галилеем на страницах «Il Saggiatore», пригрозил «ужалить» Галилея ответной публикацией через три месяца, но поскольку тосканский ученый имел высокое покровительство в римской курии (включая его святейшество), Грасси, у которого к тому же было много других дел, решил для начала отправить в инквизицию анонимный донос1003, в котором обвинял Галилея в защите концепции вторичных качеств, несовместимой с тридентским толкованием евхаристического догмата, а отнюдь не в приверженности гелиоцентрическому учению Коперника.

Кардинал Барберини, симпатизировавший Галилею, поручил своему теологу Джованни ди Геваре дать заключение по смыслу обвинений, содержавшихся в анонимном доносе. Как пишет Редонди, «отца Гевару попросили противопоставить этому обвинению (в приверженности атомистическому учению. – И.Д.) свой благоприятный отзыв»1004.

Гевара, подчеркивает Редонди, был выбран не случайно. Во-первых, он был почитателем Галилея и в своем трактате по механике выразил благодарность тосканскому ученому за полезные советы. Во-вторых, в своем трактате по аристотелевой механике1005 Гевара развивает томистскую теорию интенсиональных видов (форм). Согласно этой теории, внешние чувства (senses exteriores, то есть зрение, слух, обоняние, вкус и осязание), связывающие человека с окружающим миром, подвержены воздействию внешних материальных тел, которые отпечатывают на них чувственные образы. Поскольку никакой объект не может быть познан исчерпывающе, то его образ следует отождествлять лишь с определенной стороной этого объекта, то есть с формальным объектом. Образы материальных объектов во внешних чувствах Фома называл чувственными познавательными формами (species sensibiles). Субъект знает об объекте благодаря тому, что ассимилирует в себе образы объекта, как воск воспринимает отпечаток перстня. Иными словами, чувственно воспринимаемые объекты воздействуют на внешние чувства, отпечатываясь в них как образы (виды), которые, даже будучи лишены телесной материи, несут на себе следы телесности и партикулярности вызвавших их объектов. Строго говоря, они не интеллигибельны, но могут быть сделаны таковыми путем устранения из них следов их чувственного происхождения. Именно эту работу и выполняет интеллект: обращаясь к чувственным образам и освещая их собственным светом, он озаряет и преображает их.

«Телескоп или perspicillum нашего прославленного Галилея, – пишет Гевара, – собирает и делает более четкими визуальные образы, слабо испускаемые удаленными звездами»1006. При этом Редонди подчеркивает, что томистская теория чувственного познания во времена Галилея «уже не использовалась и вскоре фактически полностью исчезла из истории философии», иезуиты, к примеру, предпочитали концепцию «реальных акциденций (качеств) без субстанции (qualitates reales sine subjecto)». Скажем, сера желтая потому, что в ней есть некое отдельно от ее материального субстрата существующее качество «желтизны». Но отец Гевара, этот, по выражению Редонди, «запоздалый (belated) томист», – так сказать, «томист вчерашнего дня» – «не хотел присоединять свой орден к триумфальной колеснице теологии, управляемой иезуитами»1007. Поэтому и тридентскую трактовку таинства пресуществления он понимал в духе томистской философии, то есть предпочитая говорить об образах хлеба и вина, запечатленных в органах чувств «евхаристическими видами». Но если «евхаристические виды» (то есть освященные хлеб и вино) доступны чувственному восприятию, то новая духовная субстанция внешним органам чувств недоступна1008. «Поэтому, – заключает Редонди, – нет более необходимости говорить еще что-либо, чтобы понять, почему отец Гевара оказался наиболее подходящей фигурой для замалчивания обвинения против “Il Saggiatore”»1009.

Что можно сказать по поводу этой части исторической реконструкции Редонди?

Во-первых, он несколько преувеличивает значимость евхаристических дебатов в начале XVII века, как, соответственно, и доноса, посланного (якобы отцом Грасси) в инквизицию, и «спасительную» роль Гевары1010. По мнению Редонди, евхаристическая полемика «была долгой и трудной» и «в сравнении в ней противостояние астрономической истине гелиоцентризма представляется кратким и маргинальным эпизодом»1011. Именно «роковая догма» таинства пресуществления стала, как неоднократно подчеркивает французский историк, главным предметом разногласий между католиками и протестантами и «главным препятствием к установлению религиозного мира в Европе во время Тридцатилетней войны»1012. Как будто не было между ними острых дискуссий по поводу доктрин предопределения, оправдания верой, откровения и др. К примеру, для кардинала Р. Беллармино, посвятившего большую часть своей жизни борьбе с протестантизмом и прекрасно разбиравшегося в ересях, gravissimo quaestio, который расколол христианский мир и от которого пошли все прочие споры, был вопрос о толковании Библии.

Вопрос об евхаристии, бесспорно, был крайне важным для католиков и сам по себе, и в их спорах с протестантами, но совершенно неправомерно отдавать ему абсолютный приоритет в межконфессиональных дискуссиях XVI – XVII веков, не говоря уж о том, что среди протестантов не было единства в толковании этого таинства, как не было его и среди католических теологов, что вынужден был признать Беллармино1013.

Геваре не нужно было спасать Галилея, которому он и его патрон кардинал Барберини явно симпатизировали. Напомню, что, согласно Фоме Аквинскому, интенсиональные образы выделяются (эманируются) самими предметами, а не органом чувств, как полагал, скажем, Роберт Гроссетест. Поэтому в рамках томистской концепции чувственного познания субъект познает с помощью этих эманированных объектом образов; иными словами, объект – это «то, что (quod)» познается, а его образ – это то, «посредством чего (quo)» объект познается. Следовательно, познающий субъект познает не образы, но объект с помощью образов. Это дает основание: а) утверждать, что объект в определенном отношении реально присутствует в субъекте (отождествляется с познаваемой вещью), и б) рассматривать позицию святого Фомы как реалистическую, а не как номиналистическую.

Что же касается таинства евхаристии, то, согласно Аквинату, функцию субстанции хлеба и вина после их пресуществления выполняет их количество. Качества хлеба и вина могут быть приписаны количеству (причем протяженной величине) как субъекту: «Следует считать, что другие акциденции, которые сохраняются в этом таинстве, находятся… в сохраняющейся протяженной величине (quantitas dimensiva) хлеба и вина»1014. Quantitas dimensiva не доступна чувственному восприятию, знание о такой величине могло быть только результатом интеллектуальной санкции, даваемой верой в ее реальное присутствие. Иными словами, католики признают присутствие истинного тела Христа и истинной крови Христа в таинстве пресуществления, равно как и сохранение видимостей1015 хлеба и вина (цвета, вкуса, запаха, консистенции и т.д.) после того, как сами субстанции (хлеб и вино) превращаются в тело и кровь Христовы, отнюдь не с помощью чувств, не потому, что их чувства различают реальное присутствие этих качеств в святых дарах, а «одной только верой, опирающейся на авторитет Бога» (Фома Аквинский). К тому же протяженную величину, посредством которой то или иное свойство оказывается присуще субстанции, не было никакой необходимости рассматривать как математический континуум. В перипатетической традиции физический континуум, в отличие от математического, как правило, мыслился состоящим из гетерогенных частей (minima naturalia).

Гевара строго придерживался этой томистской позиции. Толкование же «евхаристических видов» не в терминах реальных (абсолютных) акциденций, но в терминах интромиссии и импрессии видов (образов) хлеба и вина и концепции quantitas dimensiva в начале XVII века даже очень консервативными теол гами-иезуитами признавалась устаревшей, неудачной, непродуманной, но не формально еретической. Поэтому и высказывания Галилея в «Il Saggiatore» по поводу природы вторичных качеств в глазах Гевары не выходили за рамки тридентской ортодоксии, тем более что Галилей вопроса об евхаристии впрямую вообще не касался. Церковь же, со своей стороны, сознательно и последовательно отмежевывалась от каких-либо натурфилософских объяснений таинства евхаристии. И когда, уже после того, как Грасси опубликовал в конце 1626 года Ratio ponderum, то есть свой ответ Галилею1016, и последний, озабоченный реакцией римской курии на сочинение своего оппонента, попросил Б. Кастелли поговорить с Риккарди, отец Мостро прямо заявил, что «мнения [Галилея] ни в каком отношении не противоречили вере, поскольку это просто философские [утверждения]»1017. Риккарди мог бы добавить к сказанному мнение святого Амвросия Медиоланского, которое церковь разделяла, что сила благословения выше силы природы, потому что через благословение сама природа изменяется.

В приведенных выше замечаниях я исходил из того, что Гевара в своем заключении, текст которого до нас не дошел, рассматривал именно Галилееву теорию вторичных качеств, то есть параграф 48 «Il Saggiatore». Но нельзя исключать и другой возможности – Гевара в своем заключении в первую очередь касался (или его просили в первую очередь коснуться) гелиоцентризма. Редонди такую возможность полностью исключает. Он полагает, что отец Гевара не мог, не компрометируя себя защитой еретической теории, написать, что «учение о движении, даже если бы оно там (то есть в «Il Saggiatore». – И.Д.) и поддерживалось, не представляется ему заслуживающим осуждения», подразумевая учение о движении Земли, поскольку книга Коперника все еще значилась в Index librorum prohibitorum. По мнению Редонди, теолог кардинала Барберини имел в виду иное учение о движении, а именно учение о движении атомов (то есть галилееву теорию тепла), а Гвидуччи или неправильно понял то, что ему кто-то рассказал об отзыве отца Гевары1018, или намеренно исказил слова последнего с целью убедить Галилея воздержаться от разжигания споров вокруг коперниканства. Однако никаких веских доводов в пользу такого толкования событий Редонди не приводит, точнее, приводит только один – документ G 3. Но нет никаких подтверждений тому, что Гевару просили высказаться по поводу книги Галилея именно в связи с этим доносом. Нельзя исключать, что Гевара, наверняка зная, что за тосканским математиком закрепилась репутация коперниканца, все-таки под учением о движении имел в виду теорию движения Земли1019. Однако Галилей в «Il Saggiatore» высказывается об этой теории очень осторожно и даже критически:

…Что касается системы Птолемея, то ни Тихо, ни другие астрономы, ни даже Коперник не могли со всей отчетливостью опровергнуть ее, поскольку на их пути всегда стоял самый главный аргумент, почерпнутый из движений Марса и Венеры.

Или другая цитата:

…Он [Коперник] ошибочно приписал Земле третье движение, которое является не движением, а неподвижностью и состоянием покоя1020.

Подобные рассуждения, разумеется, не могли вызвать никаких теологических возражений, о чем Гевара (если предположить, что в его заключении речь шла о коперниканстве) и написал.

Здесь необходимо также иметь в виду, что для Галилея, связанного увещанием 1616 года, а также тем, что книга Коперника находилась в Индексе, важно было не допустить, чтобы альтернативой гелиоцентризму стала физически бессодержательная (по мнению тосканского ученого) космологическая теория Тихо Браге, ибо если бы последняя получила распространение и широкое признание – а в Collegio Romano дело шло именно к этому, – то тогда отстаивать правоту коперниканского учения было бы много труднее. Поэтому смысл приведенной выше цитаты из «Il Saggiatore» – указание на несостоятельность теории Тихо. Иными словами, Галилей продолжал защищать теорию Коперника, но не «впрямую», а устраняя конкурирующие теории. По словам Фантоли, вступить в полемику о кометах Галилея побудило «желание “разрушить” саму попытку использовать систему Тихо Браге как средство выхода из тупика, образовавшегося в результате отрицания двух других систем»1021.

Короче, мы не располагаем достаточной информацией ни о мотивациях отца Гевары, ни о данном им отзыве на книгу Галилея, ни об обстоятельствах, связанных с написанием этого отзыва, чтобы делать какие-либо достоверные выводы. Но независимо от того, на чем он сосредоточил внимание – на вторичных качествах или на гелиоцентризме, – ясно одно: у него не было никакой необходимости своей нарочито благоприятной цензурой «спасать» Галилея от тяжких обвинений, а, соответственно, у Редонди не было никаких оснований придерживаться «narrative strategy of constant dramatization»1022.

Во-вторых, документ G 3 не был, строго говоря, доносом в полном смысле слова («a denunciation in good and proper form», по формулировке Редонди1023). В руководствах для инквизиторов особо подчеркивалось, что непременным условием инициирования инквизиционного процесса per via di denunzia является заявление доносящего о том, что он делает это исключительно с целью очистить свою совесть, или из «усердия в вере», или чтобы избежать отлучения от церкви, или же следуя указаниям своего исповедника, а поскольку документ G 3 не датирован и не подписан, то невозможно было выполнить и все остальные обязательные для таких случаев процедуры (в частности, установить личность доносящего, выяснить причины, побудившие его написать донос, определить его отношения с обвиняемым и т.д.). Документ, найденный Редонди, – это не донос, а теологическое мнение по поводу конкретной книги, письменно изложенное консультантом Конгрегации инквизиции (или Конгрегации Индекса запрещенных книг) по просьбе одного из ее членов. Иными словами, это консультативный, а не официальный документ1024, и именно этим приватным и «вспомогательным» характером документа объясняется отсутствие на нем даты и подписи. По вполне резонному мнению Финоккьяро, «из содержания документа очевидно, что он не был послан анонимно, но, скорее всего, автор ожидал какого-то персонального отклика от того, для кого этот документ предназначался»1025. Да и зачем писать анонимный донос на широко читаемое (в том числе отцами-иезуитами и членами Конгрегаций святой инквизиции и Индекса) произведение, когда инквизиция имела право начать судебное преследование ex officio без всяких побудительных доносов?

Представляется очень вероятным, что документ G 3 предназначался для управляющего Апостольским дворцом Никколо Ридольфи1026, который, как я уже отмечал, выдавал Imprimatur для книг, печатавшихся в пределах Папской области. Если это предположение, высказанное рядом исследователей1027, справедливо, то тогда G 3, скорее всего, представляет собой, выражаясь современным языком, служебную записку, составленную в связи с выдачей Imprimatur для публикации «Il Saggiatore». Но, повторяю, в распоряжении историков слишком мало материалов, чтобы делать достоверные выводы.

В-третьих, что касается почерка, которым написан документ G 3, то Редонди ограничивается скупыми замечаниями:

Фактически даже почерк этой «благочестивой души» <…> очень похож на почерк отца Грасси. Я довольно хорошо знаком с почерком и стилем Грасси по его письмам, хранящимся в бумагах [Джованни] Баттиста в Национальной библиотеке Брера в Милане <…>. Композиция страницы рукописи, изящная, элегантная и индивидуальная манера письма1028 архитектора1029, четкая и отточенная, напоминающая манеру письма математика, скажем, Кавальери, с самого начала привели меня к мысли, что это почерк отца Грасси1030.

И все, более никаких доказательств. Правда, Редонди приводит в качестве иллюстрации фрагменты документа G 3 (страницу 292r) и собственноручного письма Грасси к Джованни Баттиста Бальяни от 17 апреля 1648 года с целью продемонстрировать сходство почерка. Но из сравнения этих документов отнюдь не складывается мнение, что оба текста написаны одной рукой. По версии Шея – Артигаса – Мартинеса, G 3 «почти наверняка является работой переписчика»1031. Кроме того, согласно заключению падре Эдмондо Ламалле, специалиста-графолога, директора Римского архива Общества Иисуса (Archivio Romano della Compagnia di Ges?), которого историк Сержио Пагано попросил провести графологическую экспертизу G 3, маловероятно, что автором этого документа был отец Грасси1032. Пагано обратил внимание на водяные знаки бумаги, на которой написан G 3, – это герб семейства Мути. Галилей был хорошо знаком с кардиналом Тиберио Мути, и его связывали дружеские отношения с его племянником Карло Мути, умершим в 1621 году. Кардинал Мути был членом Конгрегации Индекса, и вполне возможно, что переписчик воспользовался его бумагой для составления чистовой копии доноса.

В-четвертых, ход событий, предшествовавших публикации Ratio ponderum, и содержание этого опуса Грасси также свидетельствуют не в пользу тезиса Редонди. Летом 1624 года Галилей, обеспокоенный угрозами Грасси, просит Гвидуччи, Риккарди и Ринуччини сообщить, что им известно о замыслах отца Орацио. Однако в июле в переписке неожиданно наступает пауза, связанная с внезапным заболеванием Гвидуччи, продолжавшимся почти два месяца. Ринуччини пообещал Галилею, что обратится к своему знакомому, синьору Лодовико Серристори, который сможет все выяснить у самого Грасси. Но Серристори ничего выяснить так и не удалось. 10 августа 1624 года Грасси вдруг объявился, и не где-нибудь, а у постели выздоравливающего, но все еще слабого Гвидуччи, о чем Ринуччини тут же сообщил Галилею1033. Однако Галилея краткое известие об этом визите не устроило, и он попросил сообщить детали.

«Меня посетил отец Грасси, – писал Гвидуччи Галилею 6 сентября 1624 года, – преисполненный такой любезностью и приветливостью, как будто мы были давно знакомы. Он не стал поминать прошлого и в продолжении большей части нашей беседы превозносил ваши работы <…> Говоря о многих опубликованных трудах по философии и иным предметам, а также о возражениях, которые иногда высказываются цензорами, отец Грасси – то ли потому, что его мучила совесть, то ли полагая, что я могу говорить от вашего имени, – сказал мне, что в последние дни он снова просмотрел и оценил замечательное сочинение архиепископа Спалато [Марка Антонио Де Доминиса1034] о приливах и отливах. <…> И он, хваля, как и я, эту работу, добавил: “Но мы, однако, имеем сочинение синьора Галилео, который очень остроумно писал на ту же тему”»1035. Далее разговор зашел о движении Земли. Гвидуччи не преминул отметить, что Галилей, как хороший католик, рассматривает эту идею только как гипотезу. Грасси же, внимательно выслушав Гвидуччи, сказал, что «если б были найдены доказательства движения Земли, то это стало бы веским основанием толковать Священное Писание иначе, чем это принято», и сослался на позицию Беллармино1036.

13 сентября 1624 года поправившийся к тому времени Гвидуччи столкнулся в Collegio Romano с Грасси. Тот был очень приветлив и начал с интересом расспрашивать о новом сочинении Галилея, посвященном доказательству движения Земли. Гвидуччи это порадовало, и он написал тосканскому ученому: «неудивительно, если он [Грасси] со временем полностью перейдет на нашу сторону, поскольку он выказывает большое желание понять наши мнения и хвалит вас до небес, хотя это, может быть, и просто притворство»1037. Однако Галилея эти известия не успокоили. Почему молчит отец Риккарди? Гвидуччи по просьбе Галилея переговорил t?te-?-t?te с отцом Мостро. Что тот поведал синьору Марио, неизвестно1038, однако после этого отношение Гвидуччи к Грасси заметно ухудшилось. «[Грасси] осыпает меня всевозможными любезностями каждый раз, когда я там [в Collegio Romano] появляюсь, что меня начинает раздражать… и если мне не удается ускользнуть, он не дает мне проходу и провожает до дверей»1039. И только в конце ноября 1624 года Грасси с многочисленными извинениями и комплиментами в адрес Галилея сообщил Гвидуччи, что он начал писать книгу, направленную против «Il Saggiatore», пояснив, что вынужден это сделать1040. Но хотя в Ratio ponderum Грасси и касается Галилеевой концепции вторичных качеств, однако этот вопрос в его книге занимает отнюдь не центральное место (из двухсотстраничного парижского издания in quarto обсуждению 48-го параграфа «Il Saggiatore» посвящено только 7 страниц, то есть менее 4 % объема основного текста, причем большая часть этих 7 страниц содержала изложение позиции Галилея, тогда как теологический комментарий этой позиции уместился на двух страницах).

И настойчивые попытки Грасси выведать у Гвидуччи детали Галилеевой аргументации, относящейся к теории Коперника, и акцент в Ratio ponderum на обсуждении космологических идей Тихо Браге как приемлемой альтернативы гелиоцентризму говорят о том, что главными для оппонента Галилея были космологические вопросы, а в более широком аспекте Грасси беспокоила антиаристотелева направленность «новой натурфилософии».

Этот вывод подтверждается и реакцией на Ratio ponderum самого Галилея, который оставил множество замечаний на полях книги Грасси. Для оценки интеллектуального уровня несчастного иезуита первый математик и философ великого герцога тосканского красок не жалел, характеристики типа pezzo d’asinaccio (тупой осел), bufolaccio (козел), solennisima bestia (напыщенная скотина) и т.п. встречаются постоянно. Но попадаются и более конкретизированные сентенции. Так, например, по поводу обвинений со стороны Грасси в приверженности эпикурейской атомистике Галилей замечает, что он Эпикура не читал, а вот «Сарси1041 в некоторой степени следует мнению и способу аргументации Тихо, который был кальвинистом, однако я никогда не сказал бы [на этом основании], что вы придерживались мнений и “манеры рассуждений” кальвинистов»1042.

Это главное, что необходимо сказать по поводу первой части «тезиса Редонди». Однако последний не ограничился событиями 1623 – 1627 годов. Вторая и главная часть его книги (и его тезиса) посвящена новой интерпретации процесса над Галилеем 1633 года.

Хотя в «Dialogo» Галилей не затрагивал проблему вторичных качеств, однако контекст рассуждений «первого дня», по мнению Редонди, фактически был связан с этой проблемой. Вот подразумеваемый фрагмент книги Галилея:

Сальвиати (в ответ на слова Симпличио о том, что «возникновение и уничтожение существует только при наличии противоположностей; но у противоположностей противоположны и движения». – И.Д.). <…> Прежде всего мне представляется гораздо более легким удостовериться в том, движется ли Земля <…> чем понять и удостовериться в том, действительно ли возникновение и уничтожение обусловлено противоположностями и существуют ли вообще в природе уничтожение, возникновение и противоположности. И если вы, синьор Симпличио, сможете мне указать, каким образом действует природа, порождая в кратчайшее время сотни тысяч мошек из небольшого количества испарений сусла, и покажете мне, каковы здесь противоположности, что именно здесь разрушается и как, то я вас буду уважать еще больше, чем до сих пор, так как я во всем этом ничего не понимаю. Кроме того, я буду очень рад понять, как и почему эти разрушающие противоположности столь благосклонны по отношению к грачам и столь свирепы по отношению к оленям и столь нетерпимы к лошадям, так как они допускают большее число лет жизни, то есть неуничтожаемости, для первых, чем недель жизни для вторых. Корни персиковых и оливковых деревьев находятся в одной и той же почве, они подвержены одним и тем же холодам, одним и тем же жарам, одним и тем же дождям и ветрам, словом, одним и тем же противоположностям, а все же первые разрушаются в короткое время, а вторые живут многие сотни лет. Кроме того, я никогда не мог как следует понять того субстанциального превращения (я все время остаюсь в пределах чисто естественных понятий), в силу которого одна материя настолько преобразуется, что с необходимостью приходится признать ее совершенно разрушенной, так что ничего не осталось от ее первой сущности, и что из этого возникло другое тело, чрезвычайно отличное от первого; и если какое-нибудь тело представляется мне сейчас в одном виде, а немного спустя – в другом, то я не считаю совершенно невозможным, что это может воспоследовать в результате простого перемещения частей без разрушения или зарождения чего-либо нового, так как подобные метаморфозы мы наблюдаем ежедневно»1043.

В качестве подтверждения того, что современники Галилея увидели в «Dialogo», кроме всего прочего, еще и атомистический (или, точнее, корпускуляристский) подтекст, Редонди приводит письмо Кампанеллы Галилею от 5 августа 1632 года, в котором калабриец, ссылаясь на учение «древних пифагорейцев и последователей Демокрита», связывает «Dialogo» с традицией antiquissima Italorum sapientia, которую «ныне», то есть в начале XVII века, возродили novatores1044. Письмо, конечно, душевное, но для доказательства утверждений Редонди его маловато. Восприятие Кампанеллой вещей (в частности, идей Галилея) всегда отличалось неповторимой оригинальностью.

По мнению Редонди, «традиционалисты», противостоящие Урбану VIII, надеялись, обвиняя Галилея, нанести удар по понтифику, и последний всеми силами старался не дать партии Гаспара Борджа обвинить Галилея в доктринальной ереси – отрицании принятого Тридентским собором толкования евхаристического догмата1045. Ведь в курии ни для кого не было секретом хорошее отношение папы и многих из его окружения к Галилею. Узнав об избрании Барберини на престол Святого Петра, князь Чези немедленно заказывает для издания «Il Saggiatore» новую обложку, на которой изображен герб Барберини (три пчелы), а сама книга тут же посвящается Урбану VIII и 27 октября 1623 года торжественно, в присутствии всей курии, преподносится его святейшеству. Книга Галилея так понравилась Урбану VIII, что он просил читать ему отрывки из нее во время трапезы и брал с собой, чтобы изучать на досуге. (О восторженном отзыве Риккарди на это сочинение я уже писал выше.) Поэтому врагам Урбана нетрудно было обвинить понтифика в потакании ересям.

По мнению Редонди, события развивались так: Урбан VIII, оказавшись в сложной ситуации, выбрал из двух зол меньшее – Галилей будет принесен в жертву, но его будут судить не за атомизм и отрицание евхаристического догмата, а за коперниканство, что предполагало куда менее суровое наказание.

С самого начала, вместо того чтобы дать ход объективному расследованию, высокие покровители [Галилея] (то есть Урбан VIII и Ф. Барберини. – И.Д.) направили дело по ложному пути в надежде выиграть время для изъятия всех экземпляров книги Галилея, чтобы затем ее внимательно просмотреть и внести исправления, не вызывая скандала. Но было слишком поздно1046.

Значительное число экземпляров уже было распродано, и изъять их не представлялось возможным ни во Флоренции, ни в Риме, ни в каком-либо ином месте. Короче, стало ясно, что «скандала не избежать»1047.

Однако обвинение против Галилея не должно было превратиться в обвинение против верховного понтифика. «Одного нельзя было допустить, – подчеркивает Редонди, – чтобы дело было передано в Конгрегацию святой инквизиции, где на каждом заседании самоуверенный кардинал Борджа имел возможность выступать с нападками на папу, критикуя его за попустительство ересям, непредусмотрительность и отсутствие должного рвения в защите Контрреформации»1048. И если бы теперь, в ходе инквизиционного расследования, выяснилось, что несколько лет тому назад Галилею благодаря помощи его высоких покровителей удалось избежать наказания за еретические высказывания в «Il Saggiatore» (и прежде всего в параграфе 48), то это для Урбана VIII было бы равносильно «политическому самоубийству»1049, поскольку это значило «поднести кардиналу Борджа на блюдечке <…> доказательства недостаточного религиозного рвения понтифика и его подозрительной снисходительности к новаторам. Отсюда императив: отозвать дело»1050.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.