Уходят, чтобы вернуться

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Уходят, чтобы вернуться

Когда по ночам звонит телефон, любой человек просыпается с ощущением тревоги и надвигающихся неприятностей. То же самое было и со мной, пока я не привык к частым ночным звонкам. Я-то привык, но мои соседи по коммуналке воспринимали их весьма агрессивно.

Телефонный аппарат с двумя колокольчиками наверху был, я думаю, поставлен в нашей квартире в 30-х годах; он был безотказен, как револьвер системы «Наган», а звонок его напоминал звук боевой тревоги крейсера.

Заслышав «колокола громкого боя», раздававшиеся в темноте моей уснувшей коммуналки, я, как матрос, бежавший в свою боевую часть, выскакивал в коридор. Звонил мне ночами один и тот же человек – мой друг писатель Юлиан Семенов.

Все дело в том, что работал он, впрочем, как и жил, запойно. Новую книгу он писал, не отрываясь. Писал, ел, спал, не обращая внимания на время и смену дня и ночи. Два, три месяца, за которые он ваял двадцатилистовый роман, сливались для него в один рабочий день.

– Ты не спишь, старик? – спрашивал он меня часа в три ночи.

– А что?

В большинстве случаев я тогда еще не спал. Но и не писал романов, а жил веселой жизнью молодого холостяка творческой профессии.

– Ты знаешь, у меня появилась гениальная идея.

И начинался необыкновенный семеновский рассказ сюжета новой книги, где историческая правда переплеталась с невероятным вымыслом, а герои, подчиняясь авторскому произволу, совершали чудовищные и необъяснимые поступки. Жаль, что я не записывал эти забойные сюжеты. Семенов мог бы их издать отдельной книгой. Самое интересное, что в новом романе из его ночных рассказов присутствовали только мелкие детали. Книги его раскупались стремительно, имя всегда было на слуху. О нем рассказывали самые немыслимые истории, похожие на его ночные откровения. Я слушал их и посмеивался внутренне, не споря с рассказчиком. Я слишком много лет знал Юлика Семенова.

* * *

«Мело, мело по всей земле…»»

Декабрь 1951 года. По улице Горького ветер бросал комья снега прямо в лицо, закручивался метелью вокруг ног, гнал нас троих вверх по московскому Бродвею, по-хозяйски залезая ледяными руками под наши тоненькие пальто, пытаясь сорвать с головы модные кепки, пошитые в Столешниковом переулке.

Мороз-то для московской зимы тех лет был обычный – всего за двадцать градусов, но ветер!.. Он гнал нас, как легкие парусные лодки, и мы миновали Пушкинскую площадь, потом пронеслись мимо кинотеатра «Центральный», редакции газеты «Труд», магазина «Электросбыт», ресторана «Баку» и влетели в подъезд дома, выходившего на улицы Горького и Медведева.

Это был не просто подъезд – это было прибежище для всех путешествующих по зимней Москве. Огромный вестибюль, справа три горячие батареи, слева на стене шесть телефонов-автоматов.

Подсчитав наши скромные финансовые ресурсы, мы решили, что надо напроситься в гости к какой-нибудь знакомой барышне, так как на пару бутылок сухого молдавского у нас вполне хватало.

Светлая идея эта озарила самого старшего из нас – студента Института востоковедения Рому Белоусова, ныне прекрасного писателя, автора изящных исторических романов.

Мы достали записные книжки, честно разделили гривенники и оседлали три автомата.

С грохотом распахнулась дверь, холодный ветер бросил в наше убежище снежный заряд, и в подъезд ввалился круглолицый курносый парень в сером бобриковом пальто и странной, похожей на кубанку, шапке с опущенными наушниками.

– Старичок! – с порога закричал он и двинулся к Роме.

– Знакомьтесь, ребята, это Юлик Ляндрес из нашего института.

Мы познакомились. Юлик немедленно выяснил наши планы, одобрил их, но внес некоторые коррективы. Он немедленно вошел в долю всеми своими сбережениями, и, сложив деньги в общак, мы поняли, что вполне можем посидеть в «Коктейль-холле» в тепле и уюте, послушать музыку и выпить по паре вишневых пуншей.

Окрыленные новой идеей, мы мужественно двинулись против ветра на Бродвей, ориентируясь, как на маяк, на огромный трехцветный бокал, горящий синим, желтым и рубиновым огнем над входом в заветный дворец.

Тем вечером, за неделю до Нового года, мы подружились с Юликом Ляндресом. Он стал ходить к нам на тренировки. Учился драться обстоятельно и азартно. Из него мог бы получиться хороший боксер: был у него «кураж», как любят говорить цирковые, а это в спорте – главное, но он не хотел режимить, держать вес, бросить курить.

Мы всей нашей компанией шлялись по Бродвею, «клеили» девочек, сидели в «Коктейль-холле», бегали на танцы в «Шестигранник», прорывались на «ночники» в Дом журналиста или Дом ученых. И, конечно, запойно читали книги, которые издавали у нас в 20-30-е годы.

Нас с Юликом объединяла молодость и общая судьба, мы оба были детьми «врагов». Он постоянно боролся, чтобы остаться в институте; меня в институт, куда мне хотелось попасть, просто не принимали, а поступать в пищевой или пушной я и сам не хотел, поэтому поступал в разные военные училища, пока меня не отчисляли без объяснения причин.

Однажды Юлик прибежал ко мне.

– Слушай, давай украдем Ленку.

– Давай, – немедленно согласился я.

– Понимаешь, за ней один чувак начал ухаживать, такой, в порядке чувак. Папа – замминистра. У него сегодня день рождения, и они всей кодлой поехали на дачу в Раздоры.

Этот дачный поселок был мне знаком до слез, и я даже представлял, где находится дача, с которой мы должны были умыкнуть невесту. Но для проведения столь сложной операции необходим был транспорт.

И мы отправились к моему дружку Витьке Могису, по дворовой кликухе «Витя Велосипедный». Получил он ее за то, что вместо того, чтобы гонять с нами мяч на пустыре, притаскивал к себе в сарай найденный на помойке велосипедный хлам, приводил его в порядок и собирал вполне сносные велосипеды. Потом на смену им пришли мотоциклы, которые после войны были почти во всех московских дворах.

Витю мы застали за любимым занятием: он мыл в солярке останки мотоцикла.

Я коротко изложил ему нашу просьбу и причину, побудившую обратиться к нему. Могис внимательно посмотрел на нас. Потом спросил меня:

– Права с тобой?

Я кивнул. Права на вождение мотоцикла у меня были юношеские, полученные когда-то в знаменитом КЮА (Клубе юных автомобилистов), в свое время было такое поветрие в отечественной педагогике, сродни укрепившемуся через десять лет движению за овладение школьниками рабочими профессиями.

– Ладно, – сказал Могис, – бери «цундап».

Он выкатил из глубин сарая здоровый мотоцикл с коляской, выкрашенный в ядовитый зеленый цвет. Я сел в седло и сделал пару кругов по двору. Мотоцикл был допотопный, с ручкой переключения скоростей, но все работало нормально, только больно уж грохотал двигатель.

До Раздор мы добрались быстро. Поселок этот был мне, как я уже говорил, хорошо знаком, поэтому дачу, на которой справляли день рождения чувака, мы отыскали быстро.

Когда я заглушил двигатель, стала слышна музыка, доносившаяся из-за забора. Забор был сделан из штакетника, и мы в щель могли спокойно любоваться на чужие радости.

– Так, старичок, – сказал Юлик, – давай откатим аппарат чуть подальше. Ты садись в седло, заводи и жди.

– А ты?

– Я? – засмеялся Юлик. – Сейчас увидишь.

Он вошел в калитку, нарвал с клумбы рядом с забором цветов и пошел к дому, как важный, но запоздавший гость.

Все случилось минут через десять. За забором послышались крики, топот ног, калитка распахнулась и на просеку выскочил Юлик, тянущий за руку хохочущую Ленку. Он буквально бросил ее в коляску, прыгнул сзади меня и заорал:

– Давай!

Я выжал сцепление, врубил скорость и верный «цундап» рванул с места, подпрыгивая по корням деревьев, опутавших дорожку.

Сзади что-то кричали, грозили, но мы мчались к шоссе.

Юлик Ляндрес орал сквозь ветер песню «Миленький ты мой», наклонялся к коляске, и они целовались с Ленкой.

А потом все было, как в фильме «Покровские ворота». Помните, кожаный герой, мотоциклист Савранский, олицетворяющий, по задумке режиссера, неостановимо-стремительное время, оставляет своих седоков на тихой московской улице и летит вперед – в будущее?

Я тоже оставил своих пассажиров в тихом Армянском переулке, но в будущее не полетел, просто уехал в другую сторону.

Уехал стремительно, даже не успев попрощаться с друзьями.

* * *

Вновь мы встретились через много лет. Юлик Ляндрес стал довольно известным молодым писателем Юлианом Семеновым. В тот год он был на гребне успеха. В журнале «Знамя» опубликовали его пять рассказов из жизни геолога Наташи Рябининой и замечательные новеллы «Будни и праздники». О его прозе заговорили. В «Литгазете» появилась статья «Спор двух талантов», в которой автор сравнивал прозу Юлиана Семенова с произведениями Юрия Казакова.

Но я тогда никак не мог сопоставить моего доармейского товарища Юлика Ляндреса с удачливым литератором Юлианом Семеновым. Я даже не узнал его в полумраке редакционного коридора, прошел мимо бородатого плотного парня, о чем-то жарко спорящего с замредактора журнала «Вокруг света» Толей Никоновым.

А минут через десять ко мне в комнату ввалился этот бородатый, небрежно-элегантный человек из коридора, и с порога раздался знакомый голос:

– Ты что, старичок, с ума сошел? Не узнаешь?

После короткого разговора, из которого я выяснил, что, пока на холмах Тюрингии я изучал науку побеждать, мой стародавний дружок успел побывать спецкором «Огонька», пошататься по стране, съездить в Китай и Афганистан.

– Слушай, – сказал мне Юлик, – никуда не уходи. Жди. У меня сегодня праздник.

Через час он позвонил мне из вестибюля.

– Спускайся.

Я запер комнату. Наврал секретарше главного, что срочно еду по государственным делам, и спустился на Сущевскую улицу.

– Держи. – Юлик протянул мне книжку.

Называлась она «Дипломатический агент».

– Первая, – сказал он, – поехали отметим, старичок.

И мы поехали.

Мы жили в странное время. Почему-то нам казалось, что со Старой площади подул свежий ветер перемен, что сказка о построении самого счастливого общества на одной шестой части планеты – объективная реальность. И именно мы, я имею в виду наше поколение, тех, кому тогда было около тридцати, просто обязаны приблизить будущее социальное чудо.

Мы мотались по великим стройкам тех лет, поражаясь их грандиозности и размаху. Действительно, несколько месяцев назад ты едешь в командировку в глухую тайгу, а сегодня там уже видны вполне реальные очертания химкомбината и нового города вокруг него.

Нас завораживало упорство молодых ребят, приехавших вкалывать на эти стройки, их неукротимая энергия.

Дальний Восток, Крайний Север, Сибирь – вот места наших командировок в те годы.

* * *

Над Диксоном, как в знаменитой песне, бушевали снежные заряды. Пятый день я валялся в летной гостинице и перечитывал бессмертное произведение «Порт-Артур».

Утро начиналось с обязательного похода к метеорологам, чтобы выяснить прогноз погоды, но даже эти весьма просвещенные люди ничего вразумительного сказать не могли.

Пурга окончилась так же стремительно, как и началась. А через час на аэродром, срочно расчищенный бульдозерами, сели два борта, пришедшие с ледовой разведки.

Я, закончив «Порт-Артур», перешел на роман Ажаева «Далеко от Москвы».

– Слышь, корреспондент, – заглянул в дверь бортмеханик нашего Ли-2, об экипаже которого я сочинял бессмертное полотно, – там с ледовой два борта пришли, так на одном твой кореш подлетел, тоже журналист, ищет тебя.

А через несколько минут в комнату, наполнив ее шумом, топотом и запахом керосина, ворвался пришедший на Диксон экипаж: два пилота, штурман, бортмеханик, радист и больше всех похожий на полярного аса мой друг Юлик Семенов.

– Старичок! – заорал он.

В унтах, меховой куртке, в огромной шапке рыжего меха, он был похож на своего кумира – Папу Хэма, Эрнеста Хемингуэя.

В те годы вся страна повально была увлечена Хемингуэем. Портрет бородатого писателя висел почти в каждой квартире, словно символ вкуса хозяев и их мировоззрения. Отмечу сразу: Юлик увлекался талантливым американцем еще в те годы, когда тот был практически запрещен в СССР.

Юлик приносил мне книги серии «Интернациональная библиотека», где печатались «Прощай, оружие» и рассказы Хемингуэя.

Семенов был влюблен в него. Так же, как он, увлекся рыбалкой и охотой, так же, как он, отрастил бороду.

Он ссорился со мной из-за того, что я не хочу ехать на замечательную охоту или рыбалку. Но я никогда не любил эти мужские забавы, считая, что стрелять в беззащитных животных аморально. И также он не мог мне привить безоглядную любовь к знаменитому американцу. Я ценил его, но, как подлинный урбанист, предпочитал Ремарка.

Но на Диксоне я понял точно: если бы Папа Хэм, как фамильярно называли своего кумира его московские обожатели, увидел в столь романтических обстоятельствах своего русского последователя, остался бы доволен.

Немедленно стол в комнате накрыли газетами и расставили снедь. Мы пили спирт, разбавленный клюквенным экстрактом, закусывали разогретыми мясными консервами из борт-пайка. Мы отмечали встречу и одновременно расставание. Метео дало летную погоду на пять дней, и я улетал на Большую землю.

Все было, как обычно: экипаж обсуждал летную обстановку, а мы сели в уголок поговорить.

– Я для классной повести материал собрал. О ледовой разведке, – сказал Юлик. – Знаешь, как ее назову?

– Нет.

– «При исполнении служебных обязанностей».

– Но так обычно пишут в некрологах.

– У меня трагически, спасая людей, гибнет герой. Слушай, ты еще работаешь с МУРом?

– Работаю. Только напечатать практически ничего не удается. Главлит рубит, говорит, что я пропагандирую преступность.

– Прозу надо о них писать, старичок. Прозу. Сведешь меня с муровцами?

– Нет вопросов.

Через два месяца Юлик привез мне рукопись новой повести – «При исполнении служебных обязанностей». Я прочитал ее за один вечер. Я даже узнавал героев. Узнавал маленькие полярные аэропорты, летные гостиницы, белого медвежонка, жившего на Диксоне у метеорологов.

Через несколько дней я отвел его в МУР. Там Семенов прижился. Подружился с Иваном Васильевичем Парфентьевым, начальником московского сыска, стал добрым товарищем замечательным ребятам, работавшим в те годы операми на Петровке.

Так появилась повесть «Петровка, 38», давшая новое направление творчеству писателя. После этой книги Семенова начали называть детективным писателем. А он никогда не писал и не собирался писать детективы. Так же, как в первой своей повести «Дипломатический агент», острый сюжет для писателя был не самоцелью, а своеобразным инструментом, при помощи которого он раскрывал характеры людей в критических ситуациях.

Покойный кинорежиссер Роман Кармен назвал Семенова «папой Штирлица».

Я помню дискуссии на читательских конференциях и на страницах газет, в которых спорили, был ли Штирлиц реальным лицом.

* * *

Владивосток, 1921 год. К власти пришло правительство братьев Меркуловых, и была провозглашена независимая Дальневосточная республика. Она стала последним оплотом Белого движения.

Отступать дальше некуда.

Сзади Японское море,

Здесь кончается наша Россия и мы.

Это слова из песни, которую через три года начнут петь в харбинских ресторанах.

Последнее место в России, где надеялись на восстановление Учредительного собрания и победу над большевиками. Трагическое время, трагические судьбы.

Именно тогда в редакциях владивостокских газет – а их при Меркуловых издавалось великое множество, прямо как у нас нынче, – появился молодой, весьма симпатичный человек. Он великолепно владел английским, французским и немецким, был смешлив, элегантен, умен. Он пропадал на бегах, причем играл достаточно удачно, посещал все многочисленные вернисажи и покупал картины. Деньги у него водились, и жил он широко и весело.

Человек этот начал работать в газете. Репортером он оказался отменным. За короткое время ему удалось наладить в городе устойчивые связи с нужными людьми. В круг его знакомых входили: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из военной миссии, китайские торговцы наркотиками и хунхузы, крайние монархисты и офицеры Григория Михайловича Семенова.

Более того, он подружился с начальником контрразведки, и его единственного из репортеров, пропускали на Полтавскую, 3, где размещалась эта серьезная организация.

Покойный писатель Роман Ким рассказал Юлиану Семенову, что человека этого звали Максим Максимович Исаев и его круглосуточно охраняли люди из боевого отряда большевистского подполья. Роман Ким также рассказал, что Исаев имел прямой канал связи с Постышевым.

В Хабаровском краевом архиве Семенов нашел записку Постышева в Дальбюро ЦК. Тот писал, что переправил во Владивосток к белым «чудесного молодого товарища, присланного Дзержинским». Несколько раз в его записках потом упоминалось о «товарище, работающем во Владивостоке достаточно успешно».

О Исаеве Семенову много интересного рассказал журналист из Владивостока В. Шнайдер, работавший в подполье. Он, кстати, сказал, что когда Меркуловы были изгнаны из Владивостока, то Исаев появился в городе в форме ВЧК ОГПУ вместе с Уборевичем, а потом исчез. Вот и все.

Роман «Пароль не нужен» написан, на сценах идет пьеса по нему – «Шифровка для Блюхера», на студии имени Горького поставлен двухсерийный фильм.

Вполне можно забыть о блестящем репортере из Владивостока.

Но через несколько лет в Кракове Семенов собрал материал для романа «Майор Вихрь». Один из польских разведчиков, работавших в этом городе, рассказал, что о подготовке к уничтожению Кракова им сообщил штандартенфюрер СД, приехавший из Берлина.

Интересно, что словесный портрет офицера СД необычайным образом совпал с описанием Максима Максимовича Исаева. Роман Ким, по словам Юлиана Семенова, нарисовал ему великолепный и точный портрет «белогвардейского газетчика». Именно это случайное сходство позволило писателю перенести своего героя в Германию.

Случайное совпадение или исторический факт? Юлиан Семенов в наших ночных разговорах постоянно возвращался к этому.

Работая над романом «Семнадцать мгновений весны», он много ездил по миру. Разговаривал с самыми разными людьми: генералом Бамлером, в прошлом ближайшим помощником начальника абвера адмирала Канариса, с заместителем Алена Даллеса Полом Блюмом, немецкими офицерами, служившими в ведомстве Шелленберга. Все они, словно сговорившись, рассказывали, что в самом сердце немецкой спецслужбы находился хорошо законспирированный советский разведчик.

Только наше ведомство на Лубянке хранило гробовое молчание. Когда мой друг, а человек он был весьма напористый, пытался что-то выжать из наших генералов КГБ, они отвечали задумчиво: «Ничего не знаем, но все может быть». Тогда Юлиан Семенов не просто «родил» Штирлица – он написал его биографию. Позже появился роман «Бриллианты для диктатуры пролетариата», в котором читатель узнает, как начинал свою жизнь Максим Исаев.

– Ты знаешь, кто, по моему мнению, разведчик? – спросил меня как-то Юлик.

– Приблизительно, – ответил я. Меня мало интересовали дела спецслужб, я был привержен теме уголовного сыска и находил ее более интересной и гуманной, если хотите.

– Разведчик, – назидательно изрек Юлик, – это человек, который своими средствами проводит политику государства. Понимаешь, я начинаю писать серию политических романов, героем которых будет Исаев-Штирлиц.

Осталась в прошлом его романтическая проза – повести «Он убил меня под Луанг-Прабангом», «Дунечка и Никита», «Люди штурмуют небо», «49 часов 25 минут». Юлиан Семенов выбрал для себя весьма сложный жанр политического романа.

О нем говорили собратья-писатели как о конъюнктурщике и продавшемся спецслужбам. Над его романами иронизировали, стараясь доказать, что они не имеют никакого отношения к литературе, что все это заказная агитка типа «Окон РОСТа» в военное время.

На самом деле они просто мучительно завидовали его популярности, его успехам, его наградам и бесконечным поездкам.

Но ведь и тогда время было не очень мирное. «Холодная война» переходила в обычную. Воевал Вьетнам. Сражались в Анголе и Мозамбике, воевали в Латинской Америке.

Надо сказать, что я сам, с удовольствием читая романы своего друга, с некоторой иронией относился к его политическим прогнозам. А зря. В романах «Пресс-центр», «Межконтинентальный узел» он предупреждал о том, что может произойти, если США останутся единственной сверхдержавой. Предупреждал, не веря и не ведая, что это может случиться.

Случилось!

В романе «Югославский вариант» Штирлиц, изучая националистические процессы, протекающие в Югославии 1941 года, дает прогноз о возможном распаде этой страны. Случилось!

В романе «Альтернатива» Юлиан Семенов пишет об истоках и перспективах украинского национализма. И это случилось!

Люди, воспринимавшие его с интеллигентской иронией за то, что писатель рассказывал нам о работе советских спецслужб, видимо, не очень внимательно читали его романы.

Юлик был человеком необыкновенной трудоспособности. Он писал статьи для «Правды» и «Литературки», романы, пьесы, киносценарии. «Семнадцать мгновений весны» и «ТАСС уполномочен заявить…» по сей день не сходят с экранов телевизора. Но его энергии было тесно в достаточно жестких литературных рамках.

С началом перестройки он создает Международную ассоциацию детективного и политического романа и становится ее президентом.

Тогда же он пробивает через ЦК КПСС и Совмин газету «Совершенно секретно», ежемесячник «Детектив и политика» и издательство ДЭМ.

Кстати, он пригласил на работу совсем молодого журналиста Артема Боровика, и не ошибся: Артем талантливо сделал очень интересную, популярную, европейского класса газету.

В последнюю нашу встречу (а одно время наши отношения были весьма прохладными, потому что я отказался идти к нему на работу) он был растерян. Происходил пересмотр нравственных ценностей. У адепта «нового мышления» его герои автоматически превращались во врагов.

– Понимаешь, старичок, – сказал он, – я не отрекаюсь от своих героев и не хочу искать новых.

Потом инсульт. И два года мучений.

* * *

Я сел писать эту статью 8 октября. Чисто автоматически посмотрел на перекидной календарь и прочел:

«Сегодня родились

1873 г. – Александр Щусев – архитектор

1892 г. – Марина Цветаева – поэт

1931 г. – Юлиан Семенов – писатель».

Прочел, и мне стало стыдно, что я так быстро забыл день рождения друга.

Но все-таки какая-то необъяснимая сила заставила меня за неделю до этого начать обдумывать статью о нем.

Пожалуй, лучшая книга Юлиана Семенова, это мое субъективное мнение, – называется «Уходят, чтобы вернуться». Это книга о геологах, рыбаках, летчиках – о мужественных людях, уходящих в тайгу, уплывающих в море, улетающих в небо. Они уходят, чтобы сделать свою нелегкую работу, и возвращаются.

Юлиан Семенов сделал свою нелегкую работу и ушел. Ушел, чтобы вернуться к нам – в нашей памяти, на телеэкране, на книжном прилавке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.