Глава 17

Глава 17

Испанская мимоза и церемониальные гусеницы. Антонио Бандерас при дворе фараона в качестве Иоанна Предтечи. Паэлья и фламенко

Возвращаюсь с утренней прогулки и прохожу мимо деревьев мимозы. Они сверху донизу усыпаны желтыми пушистыми шариками, ветки под их тяжестью свешиваются почти до земли, как под мокрым снегом, и вид у деревьев праздничный и нарядный. Есть, правда, во всем этом и подвох: я недавно по неосмотрительности оставила машину недалеко от этих кустов. Прихожу, а она вся припорошена желтой пыльцой, и пришлось мне ее от этой мимозовой пыли потом отмывать.

А еще сегодня иду мимо сосен, на ветках которых прилепились белые комки нитей, похожих на паутину. Я уже знаю, что в них развиваются коконы очень опасных гусениц, и людям настойчиво советуют этих гусениц не касаться, а для собак они вообще смертельны. Если пес случайно наступит на такую гусеницу, а потом лизнет свою лапу – все, ему конец. Передвигаются эти гусеницы очень забавно – цепочкой, каждая практически касается головой хвоста впереди ползущей. Мы как-то в турпоходе услышали интересную байку: если эту цепочку замкнуть (ну, палочкой подвигать их всех) так, чтобы они образовали окружность, то они умрут с голода, потому что так и будут ползать по кругу. Джеймс тогда же проделал с ними этот жестокий трюк, только, понятное дело, никто не стал проверять, умерли они там дня через два-три или все так же ходят по кругу.

В том походе одна англичанка рассказала мне и про другой метод справляться с этими церемониальными гусеницами: дело в том, что особенно опасны их волоски, так вот чтобы их нейтрализовать, а саму гусеницу не повредить, надо сбрызгивать их лаком для волос. Волоски тогда якобы становятся безопасными для собак… Я так до сих пор и не решила, шутка это или нет: знаю я этих англичан и их любовь ко всему живому. А с другой стороны, представила себе на минутку картину: поливаешь себе тихонько гусеницу лаком для волос, а к тебе в это время уже санитары из психушки подкрадываются…

После прогулки я засобиралась на испанский. В этом семестре мне удалось записаться еще на одни курсы языка – так интереснее. В колледже Марбельи Мерседес пытается нас, глупых иностранцев, не только обучать испанскому, но и знакомить со здешней культурой. А на новых курсах учат в основном грамматике. Недавно Мерседес показала нам отрывки из чуть ли не единственного испанского мюзикла, который назывался “Двор фараона”. Там двадцатипятилетний Антонио Бандерас изображал невинного Иоанна Предтечу, причем по ходу ему приходилось все время петь. Картина смешная и забавная… И вот сегодня, пару недель спустя, моя новая училка на курсах размышляет на тему о том, что жанр мюзикла в Испании отсутствует как таковой. Я сижу, креплюсь, а потом не выдерживаю и встреваю: “А как же “Двор фараона”?” Она чуть со стула не свалилась! А все другие иностранцы в классе меня страшно зауважали…

Приезжаю с курсов домой и вижу грустного Джеймса, задумчиво разглядывающего пустой холодильник. Все понятно, лучше поесть сегодня где-нибудь в ресторане. Мы посовещались и решили заказать себе на обед паэлью. Когда-то давно, когда я была с маленькой Юлькой в Испании первый раз, мы пошли есть в ресторан и попросили официанта посоветовать нам какое-нибудь типично испанское блюдо. Он предложил паэлью, и я из любопытства согласилась, хотя не очень представляла, что это такое. Через полчаса нам торжественно принесли большущую сковороду с рисом, перемешанным с разными морепродуктами. Мы с Юлькой не любили рис, поэтому под изумленными взглядами окружающих выковыряли из него кусочки рыбы, мидии и другие ракушки, а сам рис оставили нетронутым.

Теперь паэлья мне нравится гораздо больше. И я знаю, как ее надо заказывать: если хотите, чтобы ее приготовили в хорошем ресторане, туда надо заранее позвонить по телефону и обговорить время. Сделать ее могут с морепродуктами, или с мясом и курицей, или смешанную. И еще: испанцы никогда не едят паэлью на ужин. Как-то на уроке испанского на вопрос Мерседес, что мы ели вчера вечером, кто-то сказал: “Паэлью”. Она всплеснула руками и запричитала: “Ах, эти иностранцы! Если бы я поела ее на ночь, я бы точно умерла!”

После плотного обеда нам с Джеймсом, естественно, понадобилась сиеста. А уж вечером, в лучших испанских традициях, мы пошли на концерт фламенко в местный Дворец конгрессов.

Почти все наши знакомые англичане от фламенко страдают, и я могу их понять. Складывается впечатление, что красота и возраст выступающих в этом виде искусства не имеют значения. Наоборот, чем “зрелее” певица или танцовщица, и чем сильнее она может морщить лоб, хмурить брови и по-иному выражать страдание, и чем плотнее ее телосложение (чтобы топать громче и мощнее поводить бедрами), тем лучше. А из-за того, что англичане чаще всего по-испански не говорят, происходящее на сцене на самом деле для них недоступно и выглядит довольно дико: сначала играют непростой ритм гитаристы, а танцовщицы им прихлопывают – причем не на ударный такт, а в сложных вариациях. Зрители при этом из зала покрикивают: “Оле!” Потом затягивает очень пронзительным голосом со многими модуляциями и выражением невиданного страдания на лице певица, и длятся ее мучения несколько минут. А уж потом могут вступить (а могут и не вступать) танцоры. Для них, кстати, в испанском языке есть специальные отдельные слова – “байлаор” и “байлаора”, – отличные от обычных “танцор” и “танцовщица”: по-испански это будет “байладор” и “байладора”. И тут тоже в танце никаких улыбок, все дико серьезно и с надрывом. И часто, когда женщины-байлаоры топают, то делают это специально не грациозно, а как-то нарочито по-бабьи, прыгая и расставляя колени врозь. Народ же из зала, заводясь, с удовольствием покрикивает: “Оле!” или “Гуапа!” (“Красотка!”) – прямо во время выступления, если, конечно, нравится, как все происходит на сцене.

На этот раз в группе из Малаги были гитарист, скрипач и кантаор (то есть певец фламенко). После довольно долгого музыкального вступления, где каждый из них выдал по отличному соло, на сцену вышла немолодая худая женщина – вся в черном, с черными же волосами и крючковатым носом. Один глаз под высоко поднятой бровью у нее был навыкате, а второй сильно прищурен, и от ее пронзающего взгляда сразу становилось не по себе – классическая ведьма, да и только. И тут она стала под аккомпанемент своей группы танцевать. Правда, назвать это танцем было сложно: походило это скорее на какие-то волшебные заклинания, и у нас на глазах она превращалась то в ворону, то в молодую и сексапильную красавицу, то в коня; соединяла своим телом небо с землей, ну и много чего еще. Было даже жутковато при этом присутствовать, и казалось, что переступаешь какую-то недозволенную черту. Короче, она совершенно нас заворожила, и мне показалось, что я приближаюсь к “дуэнде” – тому самому чувству, ради которого и существует фламенко.

Вообще, этот вид искусства возник не так уж давно, и письменные упоминания о нем появились лишь два века назад. А родился он от слияния трех культур: еврейской, цыганской и мавританской. И осенью 2010 года ЮНЕСКО признало фламенко мировым культурным наследием.

При этом Мерседес, моя учительница испанского, говорит, что большинство испанцев к фламенко равнодушны и даже в самой Андалусии только процентов тридцать в нем что-то понимают. Я потом в этом убеждалась не раз: ни соседей, ни приятельниц по йоге и теннису, ни нашу парикмахершу фламенко не интересует ни в малейшей степени.