2002

2002

Прошло почти два года со дня знакомства с диагнозом. Что я имела в активе? Не особо прочистившиеся мозги: мне по-прежнему хотелось вернуться в докризисное состояние. Свободу. Работу. Приличную зарплату. Подрастающую и очень близкую мне дочку. Нормальную внешность. Физические проблемы, которые я по-прежнему умело скрывала от окружающих. Пройти я могла без остановки не больше ста метров, но зато у меня была машина! По лестнице вниз ходить не получалось – я научилась врать: громко жаловаться на головокружение с утра или вчера подвернутую ногу. Этот набор достоинств давал некоторое количество мужчин, искавших, выразимся куртуазно, моего расположения.

Честно, это было очень приятно! Их, этих мужчин, случилось пятеро. Не одномоментно, конечно, не смейтесь, а где-то в течение года. Были они все как на подбор: немного старше меня, профессионалы в своем деле, состоявшиеся и состоятельные. Просто заводить любовный роман мне было совершенно не интересно. А мужчина, который бы остался рядом со мной, был очень нужен. Минусом к моим достоинствам был один не известный окружению недостаток – неизлечимая прогрессирующая болезнь. К претендентам изначально было всего одно требование – их свобода. Отсутствие брачного союза, официального или гражданского. После моей собственной истории сама мысль вторгнуться в чью-то семью была мне отвратительна. По этому критерию я отвергла троих. Первый из одиноких производил при более тщательном рассмотрении впечатление человека грубого, хамоватого. Самым противным его качеством была абсолютная уверенность в том, что за его деньги любая женщина будет отплясывать польку-бабочку и при этом помалкивать. Намеки были солдатские, увлечения мачообразные. Типа байкерство на мощном мотоцикле по ночной Москве. Со страхом и я разок покаталась, надев черную кожаную курточку. Ну, короче, на первом же свидании он по-мужлански пошутил про раздинутые ноги. Я встала и быстро ушла. Потом он долго, года два, звонил мне, извинялся и интересовался, счастлива ли я. Чувствовал, что переборщил?

Оставшийся одинокий претендент был застенчив, скромен, мало говорил о себе и очень редко улыбался. Единственным явным недостатком было то, что он все время опаздывал. Но это было маленькое, почти смешное зло в моих попытках выбрать меньшее из зол!

Максимум через месяц после начала всамделишного романа с ним я призналась. Сказала, что тяжело больна, что у меня рассеянный склероз и состояние мое будет ухудшаться.

Его ответ спас меня. Спас еще раз, как годом раньше Ленькино предложение работы.

– У тебя же не терминальная стадия рака. Живи спокойно.

Главным достижением в борьбе за новое осознание самой себя стало то, что я перестала задавать себе вопрос “За что?”. Есть его подвид: вопрос “Почему я?”. Крайне неконструктивные вопросы, искать ответы на которые просто опасно. Как, например, ответить на первый? За то, что в детстве ударил девочку? За то, что прадедушка как-то подпортил карму потомкам? В череде пользовавших меня проходимцев была одна магическая массажистка, которая, взглянув на мой живот, абсолютно обычный животик молодой женщины, завопила: “Вы приняли на себя беды всей вашей семьи! Ваши родственники могут ничего не бояться. Вы самая сильная в семье!” Вау. Стоила эта хрень сто восемьдесят долларов за сеанс. Была она из Омска, и рекомендовали ее, потому как “взяла она своими руками больной орган (кажется, фигурировала почка, но как ее можно взять?) мальчика и мальчик выздоровел!”. Я очень быстро с ней рассталась. Вопрос второй – почему я? – имеет короткий ответ из старого анекдота: “патамушта… ”

Я в то время очень любила смотреть сериал “Скорая помощь”. Молодой и красивый Клуни, да и в целом то, как слаженно и умело действовали там врачи и сестры, меня как-то успокаивало. И, понятное дело, много больных людей на экране. То есть я не одна мучаюсь…

Там фигурировала молоденькая афроамериканка-медсестра. Кажется, Глория. Она чем-то заразилась от непутевого мужа. Так вот это она произнесла: “Не спрашивай “за что, спрашивай “для чего?’” Меня как прострелило! Сериал потом несколько раз повторяли, и я все время смотрела сначала – ждала эту фразу.

Я не оставляла попыток найти средство, чтобы выздороветь. Щедрый Леня оплатил мне поездку в клинику в Германии. Один раз и через это надо было пройти.

Клиника находилась в Баварии рядом с красивейшим городом Бамберг. Больница была полна немецкими пенсионерами, телевизор был немецкий, книжки я с собой взяла, но досуга все равно было больше чем достаточно. Главная же проблема обнаружилась сразу в день приезда. Узнавшие, что я не колю ни бетаферона, ни каких-то других иммуномодуляторов, немецкие доктора просто не знали, что со мной делать. Зачем я приехала, если мне не надо ни гормонов, ни феронов? Их немецкое лечение должно идти строго по протоколу, шаг влево-вправо приравнивается к побегу.

Мне делали массу мелких и ненужных процедур – иглоукалывание в коленку, какой-то прочий гидромассаж.

Ванна при этом, понятное дело, наполнялась теплой водой. Любой знакомый с PC знает, что нас, страдальцев, надо хранить в холоде. Мы себя лучше чувствуем, если не жарко. Это тоже симптом болезни. Дочка Варюшка все время смеется надо мной:

– Мама как устрица. Ее надо хранить на льду.

Но немцы сказали “надо”! Теплая вода – все равно надо! Увернуться от процедур все же иногда удавалось, а потому “лечение” превращалось в борьбу со свободным временем. Зато окрестности посмотрела! Красивая страна…

Предположим, она – Катарина, высокая, сильная девушка лет тридцати. Она рассказала мне (говорила по-английски), что у нее тоже PC и что пять лет назад, когда ей было двадцать пять, она уже передвигалась только на инвалидном кресле. Нашелся гений, доктор, гонимый официальной медициной (бывает везде сплошь и рядом!), который придерживается вирусной теории возникновения PC и, соответственно, борется с вирусами, а конкретно – с вирусом Эпштейн-Барра, в организме пациента. Это напоминало теорию супербиолога начала моих поисков, но вирус, с которым боролись немцы, был другой. Выглядело все более солидно, но надо было ехать в Ганновер. Я поехала. Ганноверская клиника оказалась маленьким кабинетом в боковом крыле большой государственной больницы. Всем пациентам ставили капельницу с препаратами кальция. Катарина говорила, что ей делали капельницу раз в неделю. В моем случае речь шла о том, что делать надо через день.

И опять надежды, попытки прогнать сомнения… Катарина, напоминала я сама себе, уже передвигалась в инвалидном кресле, а я еще нет! Значит, мне будет проще! Теперь она ходит на дискотеку и разъезжает на мотоцикле. И у меня все получится, надо только надеяться и все делать.

Ганновер – не Бамберг. Это город, полностью разбомбленный во время Второй мировой, смотреть в нем нечего. К тому же стоит дикая жара. Кондиционеров в гостиницах нет. Я рвусь домой. Впрочем, меня никто не держит. Мне только надо взять с собой лекарства.

В Москве нахожу милую медсестричку Люду, умеющую ставить своими волшебными ручками капельницы даже младенцам. Люда будет ездить ко мне домой по утрам до своей работы и делать вливания. С привычной мне регулярностью – через день. Но после немецкого кальция не повышается температура! Нахожу людей в Берлине, которые будут по мере необходимости пересылать мне препараты в Россию. Логистически все складывается. Я – хороший менеджер! Вот только, как и прежде, ни шиша не помогает. Я жду и надеюсь. Образ активной Катарины не дает мне быстро разувериться. Вен, в которые получается вводить лекарство, становится все меньше. Они исколоты, как у наркомана. Но я надеюсь, читаю в интернете про ганноверского врача и жду позитива. Я совсем не думаю, что, скорее всего, эта медсестра – коммивояжер, распространитель этих препаратов. Увезла же я их с собой целый ящик…

На работе, как будто кто-то задался целью возместить мои никчемные усилия в сражениях с болезнью, все закручивается интереснее и интереснее. С начала 2002 года это уже “Открытая Россия”: много проектов, много интереснейших встреч, лучших людей страны. Все это сделало из меня в конце концов другого человека. Я просто была открыта для нового. На тот момент это была единственная моя заслуга.

Роман мой с неулыбчивым вдовцом тоже развивается. Все непросто. Просто – это когда вам обоим по двадцать пять, никаких травм и обид позади, а то, как вы приспосабливаетесь друг к другу, вам обоим незаметно. Но это не наш случай. Я вся напичкана страхами и подозрениями. Я не могу поверить в искренность и верность, и он, вероятно, тоже не может до конца поверить мне… Его напрягает, что формально я еще замужем. Настаивает, требует, чтобы я развелась. По мне, брак-развод не значит ничего, только шенгенскую визу получать замужней легче, но если надо, я разведусь. Вдруг он хочет, чтобы мы поженились? Он ведь даже спрашивал, собираюсь ли я на сей раз менять фамилию? Я совсем, совсем не против нового замужества! Я даже очень “за”! Это стало бы шикарной точкой в моей печальной матримониальной истории. И как хочется праздника! Выйти замуж… Я еще нормально хожу, мне только надо будет все время держать его под руку. Без опоры мне уже тяжеловато. Но ведь смотреться это будет просто замечательно! Для меня по-прежнему важно, как я буду выглядеть со стороны… Я оформляю развод. Дальше ничего не происходит. “Хорошо. Молодец”, – говорит мой неулыбчивый спутник, и жизнь продолжается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.