Глава третья ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ ФРАНЦУЗОМ
Глава третья
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ ФРАНЦУЗОМ
А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал,
И все просил: «Огня! Огня!»,
Забыв, что он бумажный.
Булат Окуджава. Бумажный солдатик
Каждый день в восемь тридцать утра, после положенного мне «пети дежене», то есть «маленького завтрака» в виде половины свежего багета с конфитюром, большой чашки кофе с молоком и обязательного «Доброе утро, мадам! Са ва?» хозяйке маленькой, пожалуй, самой дешевой в Обане гостинички, проделываю моцион: полчаса быстрой ходьбы по обочине шоссе до расположения Первого полка. В этот ранний час солнце Прованса уже начинает припекать, поэтому я стараюсь укрыться под кронами деревьев во время своего марш-броска в три километра.
«Укладываюсь», прибывая каждый раз в «нуль-нуль», то есть в назначенные «неф ер», и тем самым зарабатываю «очки» в глазах майора Дагийона: он привык иметь дело с журналистами, но с такой армейской четкостью, по его признанию, сталкивается впервые. Отделываюсь от комплимента с французской легкостью: «Точность — это вежливость королей!» — а сам вспоминаю, как сыпались мы ротой с лестницы, грохоча сапогами, на построение на ноябрьском морозце в своем легком «хабэ».
Но я опять не первый — на лавочке возле КПП уже сидит пятерка «волонтеров»: коротко стриженные и лохматые, черные, желтые и белые. Всем — до тридцати. Под ногами: рюкзачки, дорожные сумки и чемоданчики с колесиками сугубо гражданских расцветок. Есть с виду взрослые и накачанные «дядьки», а рядом — совсем «пацанчики». Кого же из них выберут? По напряженно-отрешенным лицам кандидатов в «суперсолдаты» видно, что все они волнуются, как перед главным экзаменом в своей жизни. Разница в жизненном опыте и возрасте здесь вовсе ни к чему… Все твое прошлое, как и в любой армии, остается на этой скамейке. Как говорил мой сержант по кличке «Кот Леопольд»: «А меня не е… (волнует), кем ты был на «гражданке» и сколько тебе лет!» Мне было 25, ему — 18. У меня была докторская степень старейшего европейского университета, у него — аттестат зрелости школы в Подольске. Он был старшим сержантом, я — рядовым. Ему было немного стыдно «гонять» меня на плацу, а мне нет, потому что я пришел в армию добровольно. Или почти добровольно — не стал «косить» в силу семейной традиции. В результате наших совместных упражнений спустя полтора года, при предъявлении мной на КПП «дембельской» подорожной, притормозит «уазик». Комбат выскочит, приобнимет и скажет: «Есть в тебе «военная косточка». Молодец, сынок!»
Такие слова на прощанье стоят любых «железок» — солдатских значков, что украшают «дембельскую парадку».
Майор Дагийон сегодня в камуфляже. На ногах — походные ботинки. А вчера еще был в парадной форме…
— Я не читал утром газет… Что, война началась, мон коммандан?
— Да нет, просто мне нечего надеть, как любит говорить моя жена. А ваша вам такое говорит?
— Говорит. Потом бросила говорить. И меня тоже.
Мы оба смеемся, довольные своими «бон мо».
Скамейка возле КПП действительно никогда не пустеет. На мое тонкое наблюдение Фредерик замечает все в том же легком стиле: «Мы не занимаемся агитацией. За нас это делает «сарафанное радио». Кандидатов много всегда. Наше предприятие не подвержено никаким кризисам — на нас всегда есть спрос».
Действительно, Иностранный легион не занимается саморекламой. Даже пункт информации, расположенный на вокзале в Марселе, закрывается раньше, чем все гражданские конторы во Франции: не в шесть, а в пять!
Легион вообще никак не рекламирует себя. Не зазывает к себе, это не армия США с ее рекрутскими пунктами в каждом городке и кричащими плакатами: «Вступай в армию: встретишь интересных людей!» Или: «Вступай во флот — увидишь мир!» Да и тыкающего в тебя пальцем «дяди Сэма» французы так и не удосужились придумать… Ну а если использовать для побуждения к патриотизму образ Марианны во фригийском колпаке с тем самым оттопыренным пальчиком и надписью «Ты мне нужен!», то это будет совсем уже другое кино.
Из шести тысяч желающих вступить в Иностранный легион берут тысячу. Те времена, когда по тюрьмам и лагерям военнопленных после обеих мировых войн рыскали «наборщики» и предлагали побежденным немцам и мелким французским уголовникам вступить в легион, где все-таки лучше, чем в камере или в бараке, давно уже в прошлом.
За всю историю легиона система рекрутского набора совершенствовалась в соответствии с событиями мировой истории. Статистика призыва в легион — это лучший сейсмограф потрясений европейской истории. Приток новых кандидатов всегда шел волнами — как результат политических, экономических или социальных «цунами». Никогда не менялся принцип подхода к набору пополнения: не давить, не заманивать. Кандидатов скорее отговаривать, чем убеждать. Не пугать, но говорить правду о том, что их ждет.
Раньше функция набора была возложена на командование легиона, то есть штаб, а с 2007-го набором в легион занимается отдельная структура. По-нашему, «мобилизационный отдел», по-французски — «Groupement de recrutement de la Legion etrangere» (GRLE).
Голод толкает к приключениям. После первой войны, особенно в годы Великой депрессии, в легион старались попасть из-за безработицы, голода, нищеты и полной безысходности, если ты не научился «крутиться» в новой жизни, возникшей на обломках старых европейских империй. Но, отслужив первый срок, многие понимали, что легионер — это самый свободный человек на свете! Он свободен от тех проблем, что изводят людей на «гражданке»: он платит по счетам один раз и в одно окошко. К тому же дисциплина легиона и защищенность от конкуренции в человеческом муравейнике многим больше по душе, чем жестокая реальность внешнего мира.
И сегодня я слышал от легионеров разного цвета кожи и возраста одну и ту же фразу. Произносили они ее все по-разному: кто с застенчивой улыбкой, кто пожимал плечами, кто-то бросал взгляд куда-то вдаль, но все, совершенно не заученно, повторяли: «Мы — самые свободные люди». Может, самообман? Попытка убедить себя в правильности некогда сделанного выбора? Но за все время, проведенное в легионе, у меня ни разу не возникло ощущения того, что я снова в армии. Все это больше походило на команду корабля в плавании, где у каждого своя судовая роль, и каждый знает, что от того, как он ее станет исполнять, зависит в конечном счете, доберется ли их судно до порта назначения.
О причинах вступления в легион спрашивают только те, кто не имеет к нему отношения, люди «извне», пусть даже и военные. Для легионера — это промах, «фо па». Но чего еще ждать от чужаков? Каждый настоящий легионер знает, что этот вопрос находится вне этики взаимоотношений.
В каждой армии в казарме встречаются люди самых разных взглядов и происхождения, но в легионе — еще и люди разных национальностей и вероисповедания. Здесь и те, кто пытается забыть свою личную трагедию в семье, и жертвы войны, чей дом был разрушен, а близкие убиты врагом. И нередко им приходится служить со своими же соотечественниками, что лишили тебя всего. Есть здесь и те, от кого отказалась семья из-за проступка или преступления. И те, кому ничего не досталось при дележе отцовского наследства. И те, кто не приемлет политических перемен в своей стране и спасает свои воспоминания о прежней жизни в легионе. Но всех объединяет одно: нежелание гнуться под тяжестью жизни, чтобы не опуститься, не оскотиниться и не кануть в небытие. Здесь все верят, что служба — это новая жизнь, и легион действительно предоставляет тебе второй шанс. Как поется в старой легионерской песне: «Здесь и адвокаты, и врачи, судьи и маркизы, скрипачи и бывшие стряпчие, и даже священники, которые именем Господа благословляют легионеров».
В прошлом все желающие вступить в Иностранный легион добирались в форт Сен-Жан, а потом в форт Сен-Никола в Марселе или форт Де-Ноге в Фонтене-су-Буа под Парижем. Но никогда ни одного кандидата не принуждали силой или заманивали посулами, как в других армиях и флоте Ее Величества. Всякий, кто переступал порог призывного пункта, делал это по собственной воле и с полным соблюдением законности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.