Глава пятнадцатая Несколько слов о характере войны 1812 года
Глава пятнадцатая
Несколько слов о характере войны 1812 года
Наполеон называл войну 1812 года с Россией «второй польской войной». А еще в исторической литературе используется термин «русская кампания 1812 года».
Что же касается термина «отечественная война», то есть мнение, что он научно совершенно не обоснован.
Однако, несмотря на то, что имеется немало принципиальных противопоказаний к использованию подобного термина, война 1812 года стала называться «отечественной» еще в дореволюционной историографии. Потом уже советские авторы взяли на вооружение это наименование, и им пришлось как-то его разъяснить. В частности, они объявили, что война 1812 года называется так «потому, что в ней решалась судьба национальной независимости народов России, и еще потому, что она вызвала небывалый дотоле подъем патриотической активности народных масс»[71].
Итак, война 1812 года является отечественной потому, что в ней принял участие народ? Но в этом смысле гораздо более показателен, например, 1612 год, так как тогда народное ополчение было единственным контингентом вооруженных сил страны.
Почему тогда 1612 год — не «отечественная война»? И почему в западноевропейских странах, где так же, как и в России, против Наполеона воевал народ, не используют этот термин? Почему, наконец, практически тождественные войне 1812 года войны 1805–1806 годов не называют «отечественными»?
* * *
Все дело в том, что такие понятия, как «национальная война» и «отечественная война», близки, но не тождественны. То есть любая отечественная война в то же самое время является и национальной, однако не всякая национальная война может быть признана отечественной.
Например, с точки зрения марксизма специфическим признаком отечественной войны должно быть «социальное и политическое единство борющейся нации».
Но поскольку этого не было, понятие «отечественная война» к событиям 1812 года с позиций марксизма неприменимо. Неприменимо оно и потому, что многие национальные регионы империи не только не поддерживали российское правительство, но и оказывали существенную поддержку французам.
Связано это было с тем, что Российская империя имела явный колониальный характер и находилась тогда еще на стадии формирования более или менее устойчивых границ, например, с Финляндией, с Закавказьем, с Польшей и другими регионами.
Историк А. И. Попов пишет:
«Любая национальная война является в то же время и народной, ибо народ — часть нации. Но не всякая национальная война становится отечественной, а лишь та, которая является справедливой, оборонительной для данной нации, когда речь заходит о спасении Отечества».
* * *
Очень верное определение. Но если рассматривать события 1812 года с этой точки зрения, получается, что отечественной эта война явно была для Беларуси и Польши. В самом деле, она давала шанс сбросить крепостное право, а белорусам и полякам — вернуть свою независимость, которую они потеряли после 1795 года[72], когда с политической карты исчезли Великое княжество Литовское и соседняя Польша[73].
Вспомним хронологию войны:
12 (24) июня — наполеоновские саперы навели мосты через Неман у Ковно (ныне это литовский Каунас).
19 июня (1 июля) — Наполеон уже был в Вильно (ныне это литовский Вильнюс).
26 июня (8 июля) — корпус маршала Даву занял Минск.
8 (20) июля — авангард Даву вступил в Могилев.
Что характерно, 26 июня (8 июля) 1812 года приход наполеоновских войск в Минск был подобен празднику. Местная шляхта вышла встречать французов с хлебом-солью.
Отметим, что с распростертыми объятиями в Минске принимали французов вовсе не поляки. «Сваливая все на поляков, российские державные историки и власть имущие пытались подать белорусов, как преданных друзей Российской империи, извечных союзников россиян, а поляков — как врагов, странным образом обрушивая при этом репрессии как раз на Литву-Беларусь, а не на Польшу»[74].
В своей торжественной речи в Минске маршал Даву заявил, что Великая армия пришла не угнетать белорусов, а вернуть им Родину. «Именно этих слов все в Минске и ждали. Люди рукоплескали и плакали от радости»[75].
Аналогичные, полные эйфории встречи и овации ждали войска Наполеона и в уездных городах Минской губернии. Например, когда брат Наполеона Жером вошел в Новогрудок, его разместили в лучшем здании города (бывшем дворце Радзивиллов), где был устроен торжественный обед в его честь.
А в июле 1812 года Наполеон сделал очень сильный ход — объявил о создании Временного правительства Литвы, хотя и под странным названием Комиссия Великого княжества Литовского.
Эта Комиссия стала органом административного управления в Литве и Беларуси под протекторатом Франции. И это означало, что та же Белоруссия была провозглашена союзницей Франции.
Н. А. Зенькевич по этому поводу пишет:
«В Белоруссии знали, что французский император освободил польских крестьян от крепостничества еще в 1807 году. С приходом Наполеона в Белоруссию крестьяне начали сводить давние счеты с помещиками — разоряли усадьбы, навлекали на них толпы мародеров. Все это и назвали потом партизанской войной».
Власть вновь созданного Великого княжества Литовского распространялась на Виленскую, Гродненскую и Минскую губернии, а также на Белостокскую область, которые были переименованы в департаменты с двойной (местной и французской) администрацией. Подобным образом были организованы Витебская, Могилевская, Смоленская и Курляндская губернии, но Временному правительству они не подчинялись, как и не вошли во французскую версию Великого княжества Литовского.
Минским губернатором был назначен бригадный генерал Миколай Брониковский, некогда храбрый солдат последних войн Речи Посполитой, сражавшийся против русских еще в 1792–1794 гг.
При этом Наполеон проигнорировал все просьбы поляков присоединить новое «государственное образование» к герцогству Варшавскому. Таким образом, на некоторое время было возрождено Великое княжество Литовское, в котором, как и прежде, проживали разные народы: поляки, белорусы, евреи, татары и др. Все эти народы с благодарностью оценили подарок Наполеона.
В середине июня 1812 года генерал Михал Сокольницкий предложил Наполеону создать отряд из литовских татар-добровольцев, заявив, что их храбрость уже неоднократно подвергалась серьезным испытаниям, и они просто сгорают от желания послужить своей родине.
Месяц спустя с легкой руки губернатора Вильно генерала Дирка ван Гогендорпа татарский отряд был создан. Главой этого подразделения был назначен Мацей Азулевич, бывший польский ротмистр. Потом эту инициативу поддержал бывший польский полковник Мустафа Ахматович, который уже в августе 1812 года приступил к организации татарской конницы. Собрав необходимые для этого материальные средства, он разослал призывы во все места, где жило татарское население. В них, в частности, говорилось:
«Татарский народ! Ты многие века славил себя мужеством и пользовался милостью Отчизны, которая приняла тебя как сына. Посвятить свою жизнь для ее блага было всегда твоей целью, и Отчизна не сомневается, что и ныне последуешь примеру своих предков. Спешите, шляхтичи, встать под польские знамена с орлом!»
В конечном итоге удалось создать один эскадрон.
Этот эскадрон принимал участие в боях против русских, в частности, свое боевое крещение он получил под Вильно 10 (22) декабря 1812 года. Тогда было убито и ранено около 90 человек, в том числе все офицеры. Погиб тогда и Ахматович, а в начале 1813 года остатки эскадрона были присоединены к 3-му полку шеволежеров императорской гвардии, образовав роту под командованием капитана Султан Улана.
В дальнейшем этот «эскадрон» принял участие во всех главных сражениях кампаний 1813 и 1814 годов, и его называли «французскими казаками».
* * *
Таким образом, в рядах Великой армии Наполеона бились не только поляки, но и белорусы, включая белорусских татар.
Одновременно с этим во 2-й и 3-й русских армиях служило до 32 000 уроженцев белорусских земель, в частности в Лейб-гвардии Литовском полку, в Польском и Татарском уланских полках.
С другой стороны, в армии Наполеона насчитывалось, по оценкам, более 25 000 белорусских добровольцев.
Н. А. Зенькевич уточняет:
«Предполагалось создать 100-тысячное войско, но реально успели выставить для действующей армии 5 полков пехоты и 4 уланских полка — около 24 тысяч человек. Отдельный уланский полк числом 3 тысячи сабель выставил за свой счет князь Доминик Радзивилл. Была сформирована и белорусская артиллерийская батарея, она присоединилась к корпусу Ю. Понятовского».
Разделение белорусов на два враждебных лагеря вполне объяснимо: одни не теряли надежды вернуть утраченную свободу, другие смирились, считали себя частью Российской империи или просто исполняли свой воинский долг и присягу российскому царю.
Что же касается Литвы, то в 1812 году ее основная часть тяготела к Наполеону: архиепископы славили Наполеона в своих проповедях, а города при приближении Великой армии освещались иллюминацией.
В ходе же так называемой «отечественной войны», когда не было четкой линии фронта и войска разных национальностей поочередно приходили и наводили свои порядки, литовское и белорусское население оказалось в весьма деликатной ситуации, которая больше напоминает положение населения во время гражданской войны.
Естественно, в восточной части Белоруссии «французскую армию встречали уже совсем не так радушно. Земли здесь были намного беднее, зажиточных землевладельцев и дворян, жаждущих европейского патрона, было поменьше. Это и понятно — восточная часть Беларуси уже довольно долго пребывала в составе Российской империи. Витебск, Полоцк и Могилев, в отличие от Минска, Вильно, Гродно и Бреста, были захвачены Россией еще при первом разделе Речи Посполитой в 1772 году. Местные жители уже не помнили, что такое Магдебургское право и парламентская республика <…> Были такие, которые с радостью ожидали, что Бонапарт освободит их от крепостного права, но были и те, которые смотрели на французов как на захватчиков»[76].
Что же касается Смоленска, то он попал под власть Москвы еще в 1686 году, и с тех пор уже свыкся с ролью российской периферии.
Кстати сказать, Наполеон прекрасно понимал эту разницу в менталитете и настроениях и именно поэтому не включил восточно-белорусские земли в состав возрожденного им Великого княжества Литовского.
* * *
Еще один, не всегда четко отмечающийся историками момент: войной в 1812 году был охвачен очень небольшой участок территории страны. Учитывая огромные размеры Российской империи и тогдашнюю неразвитость средств связи, приходится констатировать, что слухи про войну просто не могли дойти до всех национальных групп и регионов.
Например, тот же набор в ополчение проходил всего в 16 губерниях[77].
Как проходил, мы уже знаем. Подавляющее же большинство населения России вообще не знало, кто, зачем и куда наступает, кто за кого и кто против кого. Да и знать не могло, так как было поголовно неграмотным.
Что же касается помещиков-крепостников, то они боялись вооружать крестьян и более чем настойчиво требовали от Александра мира. При этом их главной заботой было сохранение своего имущества и status quo правящего класса.
* * *
Кроме того, шесть месяцев — это слишком небольшой срок для по-настоящему Отечественной войны, учитывая, что только два с половиной месяца боевые действия велись на исконно русской территории.
Почему всего шесть месяцев? Да потому, что войска Наполеона перешли Неман 12 (24) июня, а 21 декабря (2 января 1813 года) русские войска вступили в пределы Пруссии, а 25 декабря (6 января 1813 года) был обнародован манифест императора Александра I об освобождении России от нашествия неприятеля.
* * *
Немаловажно и то, что сами понятия «гражданин» и «Отечество», как назло, были отменены в России императором Павлом I еще в 1797 году.
Соответственно и говорить о наличии какой-либо гражданственности в 1812 году не очень корректно.
В самом деле, русский солдат был полностью бесправен.
Русские солдаты были частью толпы, а толпе, как известно, чужды такие понятия, как «Отечество». Для ее одушевления, как писал Л. Н. Толстой, нужно иметь «ощутительный предмет любви» или «ощутительный предмет ненависти». Но кто может утверждать, что для какого-нибудь крестьянина из-под Бешенковичей Наполеон был более «ощутительным предметом ненависти», чем собственный помещик?
Кстати сказать (и этот факт у нас по понятным причинам практически неизвестен), по самым скромным подсчетам, более 40 тысяч (!) русских солдат, ступив на французскую землю в 1814 году, разбежались по окрестным деревням «супостатов», где устроились на работу к фермерам и даже вступили в брак с их дочерьми. Причем, когда в 1815 году Александр направил официальную просьбу Людовику XVIII помочь вернуть дезертиров на родину (им гарантировалась безнаказанность и оплата переезда), никто из них не согласился.
С другой стороны, наполеоновские солдаты были не просто солдатами, но гражданами, составной и важной частью единого целого.
Более того, во главе Великой армии стоял военный гений, сама эта армия была по тем временам необычна. Это было войско нового типа, точнее — это была армия новой эпохи. Ее породила Французская революция со своим духом свободы и равенства.
Отметим в связи с этим такой поразительный факт — в завещании Наполеона, продиктованном им на острове Святой Елены, было сказано: «Я завещаю мое личное имущество: его половину оставшимся офицерам и солдатам французской армии, которые сражались с 1792 года по 1815 год за славу и независимость нации».
* * *
Так чем же все-таки была война 1812 года?
Судя по всему, она была составной частью общеевропейского конфликта конца XVIII — начала XIX века. На стороне России воевали несколько стран-союзниц. Их взаимодействие в 1812 году было оговорено в ряде союзнических договоров. Война ничем не отличалась от кампаний Наполеона в Западной Европе.
Она была «всего лишь» частью войн «шестой антифранцузской коалиции», и этот термин, кстати сказать, вполне может использоваться и применительно к войнам 1813–1814 годов.
Утверждения же о ведущей роли народа (в советской науке под словом «народ» было принято понимать прежде всего крестьянство) в победе над Наполеоном являются явными измышлениями.
Да, в 1812 году имела место внешняя угроза, но она не объединила все народы и сословия Российской империи, не устранила существовавших между ними противоречий.
Точнее, война 1812 года если и была «отечественной», то не для всех в России и не везде. Во всяком случае, на территориях, относительно недавно инкорпорированных в состав Российской империи, на правомерность использования этого термина рассчитывать явно не приходится (там люди мечтали о возрождении своей Родины, и им было явно не до интересов императора Александра).
Историк С. Ю. Нечаев:
«В советской историографии всегда было очень модным представление о наполеоновском походе в Россию в 1812 году как о величайшей странице в истории национально?освободительных войн, как о беспримерной отечественной войне, в которой не только регулярная армия, но и весь народ России в едином порыве, отстаивая свою национальную независимость, не только победил Наполеона, но и положил начало освобождению всей Европы от наполеоновской тирании.
Все это, может быть, и так. Но не следует забывать о том, что все это имело место и в Португалии, причем задолго до 1812 года <…>
Конечно же многочисленное португальское ополчение „орденанса“, равно как и несчетное количество просто банд, состоявших как из крестьян <…> так и из беглых солдат различной национальности, явно не ставивших перед собой никаких других целей, кроме собственного обогащения, хотя и явились усилением регулярной армии, но никак не превратилось в решающий фактор победы над французами.
Но ответим себе, а стало ли таковым фактором российское ополчение и партизанское движение в 1812 году? И что было бы с этой так называемой 'дубиной народной войны', если бы не огромные российские просторы и суровые климатические условия? Безусловно, португальские ополченцы и партизаны <… > были в несравненно менее выгодных условиях <… >
Если наша война для наших историков была отечественной, то португальская война, следуя этой логике, была, по меньшей мере, Великой Отечественной, так как длилась она не шесть месяцев, а почти в семь раз дольше, и жертв она потребовала несравненно больше».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.