«ОРГАНЫ» БДЯТ…

«ОРГАНЫ» БДЯТ…

Приведенные в эпиграфе предсмертные слова знаменитого естествоиспытателя относятся, конечно же, к познанию человеком Вселенной. Но в определенном смысле они, на мой взгляд, в полной мере применимы и к истории деятельности ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД – НКГБ. Научной, строго документированной объективной истории поистине всеохватной их работы до сих пор нет. Человеческому сообществу еще только предстоит содрогнуться, когда она наконец все-таки будет написана и напечатана. А меж тем именно в распоряжение органов НКВД поступали в 1937–1938 гг. все арестованные сотрудниками особых отделов военнослужащие и вольнонаемные РККА.

В том или ином виде тайная полиция существовала всюду с момента появления государственных образований, а то и института племенных вождей. В России она официально появилась при Алексее Михайловиче под именем Приказа Тайных дел. Подьячие этого приказа надсматривали за послами и воеводами и тайно доносили царю. В РСФСР она начала существовать с 20 декабря 1917 г. как Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности (ВЧК). В деятельности ВЧК особенно ярко проявилась антидемократическая, диктаторская сущность советской власти. Сотрудники ВЧК выявляли «врагов советской власти», сами же их арестовывали, сами вели предварительное следствие, сами их «судили» и сами приводили приговор в исполнение.

По замыслу своих создателей, ВЧК изначально как бы парила над всякими законами. По свидетельству В.Д. Бонч-Бруевича, первый председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский, приступая к исполнению своих обязанностей, заявил: «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Такая борьба – грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть – чья возьмет. Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции»¹. И уже в феврале 1918 г. ВЧК было дано право, наряду с передачей дел в трибунал, непосредственно расстреливать шпионов, диверсантов и других активных врагов революции. Само собою подразумевалось, что право выжигать тавро «активного врага революции» принадлежало все той же ВЧК. Судя по ряду документов Гражданской войны, такое мнение было чуть ли не господствующим в большевистской партии. Во всяком случае, в своем послании чекистам ЦК РКП(б) заявлял в феврале 1919 г.: «Необходимость особого органа беспощадной расправы признавалась всей нашей партией сверху донизу. Наша партия возложила эту задачу на ВЧК, снабдив ее чрезвычайными полномочиями и поставив ее в непосредственную связь с партийным центром»². И на протяжении всей Гражданской войны ВЧК обладала правом бессудной беспощадной расправы по отношению к любому «свободному» гражданину молодой Российской советской республики.

Вот что, например, произошло с только что входившим тогда в моду молодым эстрадным певцом Александром Вертинским. В конце 1917 г. он пел сочиненную им самим песенку о бесцельно погибших юнкерах «То, что я должен сказать», которая начиналась строфой:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в Вечный Покой!

Артиста быстренько вызвали в ЧК и спросили, почему он поет песню об юнкерах. И дальше состоялся такой красноречивый диалог:

Вертинский: Мне их жалко. Ведь вы не можете мне запретить жалеть?

Чекист: Дышать запретим, если найдем нужным[34].

Уже с первых лет деятельности ВЧК чуть ли не каждый человек, попадавший в ее смертельные объятья, сразу же чувствовал абсолютную свою обреченность, понимал, что с ним здесь могут сделать все, что угодно. Недаром свою повесть о действиях чекистов в начале 20-х годов в Сибири Евгений Зазубрин назвал «Щепка». Именно такой беспомощной щепкой ощущал себя каждый схваченный сотрудниками «карающего меча революции».

Полный беспредел в деятельности ВЧК в годы Гражданской войны неизбежно калечил души и тех ее сотрудников, которые искренне считали себя честными революционерами. В марте 1921 г. группа коммунистов-сотрудников Туркестанской ЧК писала в ЦК РКП (б): «…Как это ни печально, но мы должны сознаться, что коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат, который приводится в действие механически. Даже механически мыслит, так как у него отнимают право не только свободно говорить, но свободно индивидуально мыслить. Он не может свободно сказать свои взгляды, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом». В заявлении далее говорилось, что сотрудники ЧК «постепенно, для себя незаметно, откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту, которая страшно напоминает касту прежних жандармов… Являясь бронированным кулаком партии, этот же кулак бьет по голове партии»³.

Стремление ВЧК стать государством в государстве подметил даже такой весьма далекий от малейших проявлений «гнилого либерализма» деятель, как Н.В. Крыленко. Уже в первые годы после Гражданской войны он говорил, что ВЧК имела тенденцию превратиться в целый наркомат, «страшный беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было глаза всего того, что творилось в ее недрах»⁴.

Объективности ради надо заметить, что вскоре после окончания Гражданской войны Ленин, а затем и Сталин предпринимали некоторые попытки по ограничению всевластия новоявленной тайной полиции. Например, на одном из совещаний в 1931 г. Сталин говорил: «Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет – так будут сочинять их»⁵. Сталин в данном случае говорил со знанием дела, он прекрасно помнил, как совсем недавно было «сочинено» так называемое «Шахтинское дело». Но полным ходом шла напряженная борьба за выполнение первой пятилетки, и никак нельзя было отпугивать специалистов особыми полномочиями карательных органов. Правда, в следующем году, в своем приветствии к 15-летию бывшего ВЧК, Сталин снова заговорил открытым текстом. Пожелав успеха в сложном деле искоренения врагов диктатуры пролетариата, он завершил свое приветствие так: «Да здравствует ОГПУ, обнаженный меч рабочего класса»⁶.

В то же время Сталин продолжал усиленно работать над созданием своего имиджа как руководителя, всегда смело ратующего за справедливость, беспощадного борца против всяких элементов произвола и беззакония. Б.А. Старков сообщает, что 15 сентября 1934 г. по предложению Сталина было принято решение Политбюро ЦК ВКП(б) по проверке работы органов НКВД специальной комиссией в составе Л.М. Кагановича, В.В. Куйбышева, И.А. Акулова (позднее в нее был включен А.А. Жданов). Задачи этой комиссии были четко сформулированы самим Сталиным: «Освободить невинно пострадавших, если таковые окажутся. Очистить ОГПУ от носителей специфических «следственных приемов» и наказать последних, невзирая на лица»⁷. Общее руководство работой этой комиссии осуществлял С.М. Киров. К началу декабря 1934 г. на заседание Политбюро ЦК ВКП(б) был внесен проект постановления, содержавший, в частности, специальный пункт «Искоренение незаконных методов следствия и наказание виновных»⁸. Однако убийство Кирова не только сорвало принятие этого решения, но резко повернуло всю работу органов НКВД в сторону ужесточения и все большей бесцеремонности методов.

Любой диктатор всегда кровно заинтересован в бесперебойной и четкой работе своей тайной полиции. Не был исключением и Сталин. И по моему представлению, все эти проверки замышлялись прежде всего для того, чтобы убедиться в преданности личного состава НКВД и его руководства политическому бюро ЦК ВКП(б) и особенно «лично товарищу Сталину». А вообще-то есть убедительные свидетельства того, что в определении полномочий органов НКВД Сталин во многом принимал за образец опричнину Ивана Грозного. В своих исключительной ценности дневниковых записях К.И. Чуковский зафиксировал рассказ профессора Б.Н. Делоне о том, как Сталин, заинтересовавшись историей опричнины, разыскал книгу о ней и спросил, жив ли автор книги. Ему сказали: «Жив». «Где он?», – спросил далее «вождь». Ответ был довольно обычен для того времени: «В тюрьме». Последовало «высочайшее» повеление: «Освободить его и дать ему высокий пост: дельно пишет». Заметив далее от себя, что «ГПУ – это те же опричники», Корней Иванович уверяет в полной достоверности сообщенного, поскольку профессору Делоне всю эту историю рассказал сам автор упоминавшейся книги – ленинградский историк И.И. Смирнов⁹.

Опричнина, по утверждению В.О. Ключевского, являлась учреждением, которое должно было ограждать безопасность царя. Как специальный полицейский отряд опричнина получила особый мундир и своеобразные знаки различия. У опричника к седлу были привязаны собачья голова и метла. Это были знаки его должности и полномочий, состоявших в том, чтобы выслеживать, вынюхивать и выметать измену и грызть государевых злодеев-крамольников. Опричник ездил весь с головы до ног в черном, на вороном коне в черной же сбруе (потому-то современники и прозвали опричнину «тьмой кромешной», говорили о ней: «Яко нощь темна»)¹⁰.

Права и возможности «сталинских опричников» – сотрудников Наркомата внутренних дел СССР – на протяжении 1935 и 1936 гг. все более расширялись, а летом 1937 г. специальным решением ЦК ВКП(б) этот наркомат получил чрезвычайные полномочия сроком на один год, но фактически они сохранялись до конца жизни Сталина¹¹. Сейчас, когда после описываемых событий прошло более 60 лет и многое даже сверхтайное тогда стало явным, должно признать проницательность высказанной Л.Д. Троцким еще в 1936 г. оценки: «Независимое не только от масс, но и почти независимое от самой бюрократии, – ГПУ является личным органом Сталина»¹². Годом позднее он ядовито, но верно заметит: «Сталин ревизует Маркса и Ленина не пером теоретиков, а сапогами ГПУ»¹³.

Клянясь и распинаясь в своей преданности принципу коллективного руководства, Сталин нетерпимо относился и категорически пресекал малейшие попытки других членов ЦК ВКП(б) хотя бы лишь попытавшихся поинтересоваться тем, что же происходит в НКВД. Р.А. Медведев сообщил о состоявшемся в сентябре 1937 г. телефонном разговоре Сталина с членом ЦК ВКП(б) – первым секретарем Дальневосточного крайкома ВКП(б) И.М. Варейкисом. «Что он тебе ответил?» – спросила жена у Варейкиса. «Страшно даже сказать… Я вначале подумал, что у телефона не Сталин, а кто-то другой. Но это был он… Да, он. Сталин крикнул: «Не вмешивайся, куда не следует. НКВД знает, что делает». Потом он сказал, что защищать Тухачевского и других может только враг Советской власти, и бросил трубку»¹⁴. Через несколько дней Варейкиса срочно вызвали в Москву и там арестовали, а затем расстреляли.

Нечто подобное произошло и с всенародным любимцем, «питомцем Сталина» (как льстиво уверяли тогда газеты) В.П. Чкаловым. Есть данные, что Сталин якобы предложил ему пост наркома внутренних дел. Совершенно не искушенный в кремлевских интригах, он однажды пришел к «вождю» с решительным протестом против произвола, ничем не обоснованных арестов и репрессий. Сталин резко оборвал его: «Товарищ Чкалов, мы знаем, что делаем. А вы занимайтесь своим делом»¹⁵[35]. Хочется обратить внимание читателей на очень характерную эволюцию формулировок. Если в разговоре с Варейкисом Сталин утверждал: «НКВД знает, что делает», то теперь он, решительно отбросив всякий камуфляж, заявил: «Мы знаем, что делаем» – и тем самым полностью отождествил себя с НКВД.

Под неослабным руководством Политбюро ЦК ВКП(б) и лично Сталина в партии, в государственном аппарате, в армии и на флоте, по всей стране широко развернулась разнообразная работа по созданию своеобразного культа НКВД. Буквально рабское послушание основной массы населения страны и большинства личного состава РККА воле любого функционера НКВД достигалось прежде всего предоставленными высшим руководством партии этому наркомату колоссальными полномочиями, правами и возможностями (как объявленными открыто, так и хранившимися в секрете). И надо сказать, что органы НКВД использовали все эти полномочия не только полностью, но и с немалым перехлестом.

В тенетах Главного управления государственной безопасности НКВД СССР находилось население всей страны. А личный состав РККА и РККФ все время был «под колпаком» Особого отдела армии и флота ГУГБ НКВД СССР. Именно сюда стекался любой «компромат» на постоянный и переменный состав армии и флота. Вот начальник этого отдела комбриг Н.Н. Федоров 8 июля 1938 г. пишет одному из своих подчиненных: «Тов. Волхонский. Что у нас есть на дивизионного комиссара Николаева, бывшего члена Военного совета Приморской группы?»¹⁶ На следующий день старший лейтенант госбезопасности Волхонский докладывает: «По учету 6-го отдела 2-го управления НКВД на 9.VII.38 г. не проходит»¹⁷.

Можно сказать, что человеку повезло. Ибо здесь тщательно регистрировалось абсолютно все, что могло быть расценено как проявление вольнодумства. Вот лишь два примера в доказательство этого. 26 мая 1939 г. новый начальник Особого отдела старший майор госбезопасности В.М. Бочков сообщает имеющиеся в этом отделе «данные» на слушателя Военно-политической академии им. Ленина П.И. Мирошниченко: «По имеющимся агентурным данным в 1932 году (!) был замечен в антисоветском высказывании. Эти агентурные данные в последующие годы ничем не подтвердились, повторений антисоветских высказываний за Мирошниченко не зафиксировано»¹⁸. Стоило воентехнику особой мехбригады (МНР) Ковалеву, подвыпив 12 сентября 1938 г. у лейтенанта Мантуленко, запеть под гитару песни собственного сочинения, как особисты спешат донести начальнику Политуправления РККА Мехлису, что песни эти были «о безвыходном положении начсостава в МНР»¹⁹. А песни должны, по мнению особистов, распеваться только на тему, подсказанную «вождем», «Жить стало лучше, жить стало веселее…».

Особые отделы и в 1939 г. продолжают держать под своим непосредственным наблюдением и повседневным контролем даже такие, казалось бы, далекие от их непосредственных задач сферы, как качество работы кафедр общественных наук и ученых советов. 7 сентября 1939 г. помощник начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР обращается к Мехлису со специальной докладной запиской о «непорядках» в работе Ученого совета Военной академии моторизации и механизации им. Сталина²⁰, а 17 октября этого же года уже начальник Особого отдела В.М. Бочков сообщает Мехлису о том, что качество лекций по основам марксизма-ленинизма, читаемых в Военной артиллерийской академии РККА, вызывает ряд нареканий среди слушателей, что лекции читающего на 5-м курсе батальонного комиссара Матаева «методически очень слабы»²¹. И никакого возмущения со стороны начальника Политуправления РККА тем, что сотрудники Особых отделов претендуют на роль главных методистов преподавания курса основ марксизма-ленинизма, не обнаружено. Как будто так и надо!

Всем своим поведением в воинских частях и военных учреждениях особисты старались подчеркнуть свое исключительное положение, нередко открыто игнорируя командиров и начальников. Комиссар Военно-хозяйственной академии РККА дивизионный комиссар М.П. Поляков 4 июля 1939 г. доносил Мехлису: «В разговоре со мной начальник академии т. Петуховский мне прямо заявил: «Служу в РККА 21 год честно, являюсь членом ВКП(б), а мне как начальнику академии не доверяют, так как никакой информации работники Особого отдела не делают»²².

В ряде случаев дело доходило до того, что даже назначение на командные должности особисты предопределяли в обход соответствующих командиров. На одном из заседаний Военного совета при наркоме обороны в конце ноября 1938 г. командир авиабригады Еремин заметил, что командиров полков, по существу, назначает Особый отдел. Мехлис немедленно подал реплику: «Почему командиров полков назначает Особый отдел?» И Еремин пояснил: «Материалы на командиров сосредоточены в Особом отделе, он выдвигает кандидатуру, а мы их представляем на утверждение. Рассмотрение списков сомнительных производилось в корпусе и у комиссара, а меня не пригласили (говорят, что такая установка была сверху). Считаю, это неправильным, так как деловую характеристику должен давать командир»²³.

Особые отделы не терпели, если кто-то не соглашался с их политической оценкой поведения тех или иных лиц. В апреле 1938 г. в 26-м артполку ОКДВА особисты раскрыли, как они определили, «контрреволюционную группу», возглавлявшуюся бывшим курсантом полковой школы Коноваловым. Однако военный комиссар 26 сд Степанов, ознакомившись с донесением политотдела дивизии в политуправление армии, сделал вывод, что эта группа не являлась контрреволюционной, и квалифицировал ее, как простую воровскую группу, расхищавшую и сбывавшую красноармейское обмундирование. Это было расценено, как покушение на авторитет Особых отделов НКВД. И, очевидно, с их подачи уже 5 мая 1938 г. за подписью маршала В.К. Блюхера и члена военного совета дивизионного комиссара П.И. Мазепова издается приказ войскам ОКДВА № 096, в котором военком дивизии обвинялся в том, что «дал неправильную партустановку» и, предписывалось: «3. Военного комиссара Степанова, как не обеспечившего большевистского руководства, с должности военного комиссара 26 сд немедленно снять»²⁴.

Таким образом, сотрудники Особых отделов на местах обладали огромной властью, и закрепленной различными нормативными подзаконными документами[36], и, особенно, реальной, основанной на всеобщем страхе перед ними. Но некоторым особистам и этого было мало. Они желали бы вообще избавиться от необходимости хоть как-то согласовывать свои действия даже с наркомом внутренних дел, а тем более обороны. Начальник УНКВД по Дальневосточному краю майор госбезопасности Г.Ф. Горбач 8 августа 1938 г. из Хабаровска телеграфирует Ежову: «Прошу разрешения производить аресты командиров, политработников, высказывающих явно пораженческие настроения, без Вашей предварительной санкции»²⁵. Резолюции Ежова на выявленной телеграмме нет. Неугомонный Горбач не унимается и на второй день копию ее направляет Ворошилову²⁶.

С осени 1939 г. круг военнослужащих, проверяемых Особым отделом ГУГБ НКВД СССР, несколько сузился. В документе начальника этого отдела от 2 октября 1939 г., адресованном заместителю начальника ПУ РККА, отмечалось как недостаток то обстоятельство, что «в запросах на проверку» не указывалась ее цель и включались военнослужащие, не входившие в номенклатуру ЦК ВКП(б): «Так как нами производится проверка только номенклатурных работников ЦК ВКП(б), в связи с их утверждением в должностях, – просьба в каждом отдельном случае указывать, на какую должность проверяемый Вами военнослужащий предназначается или в связи с чем военнослужащий, уже занимающий номенклатурную должность, проверяется»²⁷.

Несмотря на такое некоторое «ослабление гнета», взаимоотношения между особыми отделами НКВД с Политуправлением РККА, с командованием и политорганами в военных округах в ряде случаев оставались довольно напряженными вплоть до начала Великой Отечественной войны. Судя по документам, в действиях особистов совершенно явственно просматривалась тенденция «подмять под себя» не только войсковые политорганы, но и Политуправление Красной армии. Не об этом ли свидетельствует официальное отношение (от 3 декабря 1940 г.) нового начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майора госбезопасности А.Н. Михеева в адрес также недавно назначенного начальника Главного управления политической пропаганды Красной армии (ГУПП КА) армейского комиссара 2-го ранга А.И. Запорожца: «Для оперативной надобности просьба дать указание о высылке нам списка всего личного состава ГУПП КА, отдельно по отделам, с указанием фамилии, имя и отчества, года и места рождения и занимаемой должности, звания, партийности, адреса местожительства, домашнего и служебного телефона»²⁸. По-моему, из этого текста совершенно ясно, кто у кого находится «под колпаком».

В то же время вплоть до начала войны особисты совершенно нетерпимо относились к малейшим попыткам политработников проверить достоверность всякого рода разоблачительных материалов, поставляемых сотрудниками Особых отделов. 18 января 1941 г. член Военного совета Одесского военного округа корпусной комиссар А.Ф. Колобяков докладывает начальнику ГУПП КА о том, что в Одесском артучилище уполномоченный Особого отдела политрук Сабибин об антисоветских высказываниях некоторых курсантов доносит по команде в Особый отдел, но «до последнего времени совершенно не ставил в известность командование о наличии антисоветских высказываний. Больше того, бывали случаи, когда Сабибин отказывался дать справку на запрос начальника отдела политпропаганды училища»²⁹. Когда по указанию начальника ГУПП КА работники военных округов все же занялись проверкой «сигналов» особистов об отрицательных и «антисоветских» настроениях и многие из них стали не подтверждаться, Михеев 31 января 1941 г. обратился к Запорожцу: «Прошу дать указание Военным советам округов о том, чтобы при проведении проверки материалов Особых отделов проверяющие связывались с органами ОО при частях, что облегчит им работу по проверке и не будет отражаться на проводимых ОО мероприятиях по полному вскрытию и пресечению контрреволюционных проявлений в армии»³⁰.

Приказом НКО № 00111 в январе 1941 г. была закреплена реорганизация Особого отдела ГУГБ НКВД СССР в Третье управление НКО СССР, особых отделов НКВД в военных округах – в третьи отделы округов и т. п. Если раньше Особые отделы вполне официально стояли над армией, над НКО, даже организационно входя в состав другого наркомата (НКВД), то теперь формально они стали одним из звеньев военно-иерархической системы управления. Но звеном весьма специфическим, постоянно претендующим на свое исключительное положение, признающим лишь наркома обороны и продолжающим культивировать свои «чекистские» методы. И особисты ревностно следили за тем, чтобы об этих методах знало как можно меньше людей. И даже когда во исполнение приказа НКО № 00111 командиры соединений разъясняли роль и задачи Третьего управления НКО «всему начсоставу Красной армии до командира взвода включительно», начальник 3-го управления Михеев считал возможным пенять и выговаривать начальнику ГУПП КА Запорожцу, что, мол, «это не значило… что с текстом приказа следовало ознакомить весь начсостав Красной армии»³¹, поскольку в приказе говорится об организации агентурно-осведомительного аппарата и вербовке агентуры. Такое заявление нельзя расценить иначе, как попытку особистов, по существу, дезавуировать приказ наркома обороны СССР.

Буквально за три недели до начала войны руководство 3-го Управления НКО печется о том, чтобы сохранить особое положение его сотрудников. 30 мая 1941 г. Михеев направляет Запорожцу докладную записку начальника 3-го отдела КОВО майора госбезопасности Н.А. Якунчикова с жалобой на «неправильные» (по его мнению) действия некоторых командиров и политработников округа «в отношении работников органов 3-го управления НКО». А «неправильность» эта заключалась в том, что некоторые «работники органов» за нарушения воинской дисциплины получили взыскания от соответствующих начальников. Но особисты с этим смириться не могли. И майор госбезопасности Михеев пишет армейскому комиссару 1-го ранга Запорожцу весьма многозначительно: «Прошу Вас реагировать по существу указанных фактов»³². По сути, не пишет, а предписывает…

Эта «чекистская» психология «особости», вседозволенности настолько въелась в сознание подавляющего большинства сотрудников органов НКВД, что некоторые из них не стеснялись исповедовать ее и даже излагать на бумаге уже и после, казалось бы, достаточно убедительно разоблачившего преступления НКВД доклада Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС. В ноябре 1957 г., возвращая определение Военной коллегии Верховного суда СССР по делу бывшего комбрига М.М. Рыженкова, родственники которого в Хабаровске не были установлены, начальник управления Особых отделов КГБ при СМ СССР по Дальневосточному военному округу генерал-майор Горянков в своем отношении председательствующему судебного состава Военной коллегии подполковнику юстиции Цырлинскому не преминул заметить: «Одновременно прошу Вас в дальнейшем таких дел, по которым адреса родственников не известны, нам не направлять. Производить установку родственников и объявлять им результаты рассмотрения дела в функции Управления Особых отделов округа не входит»³³. Сказано, как отрезано. Почти через год после XX съезда КПСС высокопоставленный особист не стесняется заявить в официальном документе, что он и знать не хочет каких-то там последствий преступных действий Особых отделов НКВД в предвоенные годы.

Создавая и укрепляя советскую тайную полицию прежде всего для обеспечения собственной безопасности и сохранения всей полноты власти в своих руках, высшее руководство РКП(б) – ВКП(б) проявляло повседневную заботу о повышении материального благосостояния сотрудников ВЧК – ГПУ – НКВД. Уже в 1918 г., когда всюду проповедовались (а иногда и осуществлялись) лозунги равенства и братства, красноармеец получал 150 руб. в месяц³⁴, а рядовой чекист – 400 руб.³⁵ Особое внимание этому вопросу было уделено при подготовке к массовому террору. После назначения Ежова зарплата сотрудников НКВД была увеличена примерно в три раза. Начальник республиканского НКВД стал получать 3500 руб. в месяц (при средней месячной зарплате рабочего 250 руб.)³⁶. В самый разгар кровавой мясорубки, 17 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает решение Совнаркома СССР: «Разрешить НКВД с 1 июля 1937 года ставки заработной платы работникам ГУГБ, работающим в НКВД УССР, в Московской и Ленинградской областях в размерах, указанных в списке»³⁷.

Путевки в санатории и дома отдыха в этом «горячем цехе» выдавались бесплатно. 23 октября 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило проект постановления СНК СССР, в котором, в частности, говорилось: «…2. Сохранить существующий в НКВД порядок бесплатной выдачи путевок в санатории и дома отдыха аттестованному составу органов НКВД СССР. 3. Разрешить НКВД СССР сохранить существующий порядок выдачи пособий всем категориям сотрудников НКВД, для чего утвердить НКВД на 2-е полугодие 1937 г. соцбытовой фонд в пределах фактических расходов за тот же период прошлого года»³⁸. 1 ноября 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление «О квартирах для работников НКВД» (решение – особая папка), 4 декабря – «О финансировании строительства НКВД» (особая папка)³⁹ и т. п.

По соответствующей команде во всесоюзную кампанию по всемерному возвеличению и воспеванию романтизированного образа железных «чекистов-дзержинцев» «с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками», отстоявших молодую советскую власть в годы Гражданской войны, а теперь «спасающих Родину» от коварных происков зарубежных шпионов и внутренних троцкистских вредителей, диверсантов, террористов, активно включились все средства массовой информации, все жанры литературы и искусства.

С особым тщанием лепился образ новоявленного рыцаря борьбы с белогвардейщиной и контрреволюцией Н.И. Ежова. Вспоминались и всячески расписывались его рабочее происхождение, участие в Гражданской войне. Подчеркивалась его огромная загрузка партийной и государственной работой. Будучи назначен на пост наркома внутренних дел СССР, он оставался на посту секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), а затем и наркома водного транспорта. Уже 27 января 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило проект постановления ЦИК СССР о присвоении Ежову специального звания Генерального комиссара государственной безопасности СССР⁴⁰. (Имевший до того такое звание Г.Г. Ягода переводится в запас, а 2 апреля 1937 г. он был отстранен от должности наркома связи СССР и дело о нем передано следственным органам.) В октябре 1937 г. Ежов стал кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).

Развернулась целая волна присвоения имени Ежова пароходу Дальстроя, заводу на Украине, стадиону «Динамо» в Киеве, Краснодарской Высшей сельхозшколе, району в городе Свердловске. Город Сулимов был наречен по-новому: Ежово-Черкесск. И все это, разумеется, «по просьбе трудящихся», по ходатайству местных партийных и советских органов. А окончательное решение принимало Политбюро ЦК ВКП(б). Оно же 17 июля 1937 г., т. е. через месяц с небольшим после казни безвинных маршала Тухачевского и его товарищей, в самый разгар всесоюзной охоты за участниками пресловутого военно-фашистского заговора утверждает проект следующего постановления ЦИК Союза ССР: «ЦИК постановляет: За выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий наградить товарища Н.И. Ежова орденом Ленина»⁴¹. Здесь истина нагая: уничтожая цвет комначполитсостава РККА, Ежов выполнял очередное правительственное задание. Щедро были награждены и многие другие высокопоставленные сотрудники госбезопасности.

Уже 27 июня 1937 г. новый начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Н.Г. Николаев (Журид) в одном из официальных документов не без некоторой гордости сообщает, что в армии теперь появилась поговорка: «Это вам, господа, не ягодка, а ежовы рукавицы»⁴². Мерзопакостная идейка о «ежовых рукавицах» всячески внедрялась в сознание и гражданского населения. Я сам прекрасно помню, как во время первых выборов в Верховный совет СССР в декабре 1937 г. весь Ленинград был обклеен плакатами с фигурой Ежова, зажавшего в своей могучей длани извивающуюся троцкистко-террористическо-шпионскую гадину. Надпись гласила: «Ежовы рукавицы».

Как подлинный триумф органов НКВД и всенародной поддержки политики «ежовых рукавиц» изображала сервильная печать итоги выборов депутатов Верховного совета СССР первого созыва 12 декабря 1937 г. Депутатами (конечно же, на безальтернативной основе) в Совет Союза было избрано 65 функционеров НКВД во главе с наркомом Н.И. Ежовым, его первым заместителем М.П. Фриновским и вторым заместителем Л.Н. Вельским. Депутатами Совета Национальностей еще 32 руководящих сотрудника НКВД. Итого – 97, немногим меньше, чем военнослужащих РККА (113)⁴³.

Ударным аккордом кампании по всяческому возвеличению органов НКВД явилось проведение с большой помпой их двадцатилетия. Накануне во все центральные комитеты компартий республик, в крайкомы и обкомы ВКП(б) пошла телеграмма за подписью Сталина: «Цека предлагает отметить двадцатую годовщину ВЧК – ГПУ – НКВД двадцатого декабря в печати и на совместных заседаниях актива партийных, советских, профсоюзных, комсомольских, других общественных организаций, а также провести беседы, доклады, собрания на предприятиях и в колхозах, разъяснив роль и значение советской разведки в борьбе со всякого рода шпионами, вредителями и другими врагами советского народа»⁴⁴. На состоявшемся в Большом театре собрании московского актива докладчик А.И. Микоян назвал Ежова «любимцем советского народа», возрадовался, что «славно поработал НКВД за это время», сформулировал как вывод мудрости земной: «У нас каждый трудящийся – наркомвнуделец»⁴⁵.

Сталин и его присные прекрасно понимали, что при любых полномочиях, предоставленных органам НКВД, успех в решении поставленных перед ними задач будет в конечном счете зависеть от людей, которые там служат. Документы свидетельствуют, что вопреки широко распространенному мнению, что в НКВД аккумулировались лишь всякого рода кровожадные отбросы человечества, высшим руководством ВКП(б) осуществлялся исключительно строгий отбор кадров НКВД. Но поскольку каждый делает свое дело, как он может, то и этот отбор производился с позиций доведенного до абсурда гиперклассового принципа, по сути сливавшегося с самым настоящим социальным расизмом.

О горячем стремлении руководства НКВД просмотреть, вызнать и изучить «до самых печенок» каждого здесь работающего и неофита, вступающего в ряды организации «карающего меча пролетарской революции», наглядно свидетельствует текст Анкеты специального назначения работника НКВД, подлежавшей заполнению в феврале – апреле 1939 г. Типографски отпечатанная анкета на 14 страницах большого формата включала более 80 вопросов, сгруппированных по пяти разделам (о себе; о жене – муже; о родителях – своих и жены – мужа; о братьях – сестрах своих и жены – мужа и о знающих Вас работниках НКВД). Заполняющий анкету расписывался под заключавшей ее фразой: «За дачу ложных и неправильных сведений, требуемых анкетой, я предупрежден об ответственности». И наконец, на 15-й странице после сведений о здоровье, домашнем адресе и телефонах претендента имелось еще два пункта. Первый – «Специальную анкету принял и правильность заполнения ее и документы, на которые имеется ссылка в анкете, проверил: начальник…». Второй – для более высокого руководителя: «Просмотрел: начальник…». В качестве инструктивного эпиграфа к этой анкете значились такие рекомендации: ответы писать подробно, четко и разборчиво, прочерки делать не разрешается, на вопросы, не предусмотренные анкетой, но имеющие существенное значение, лицо, заполняющее анкету, должно обязательно ответить в конце анкеты. И, наконец, указывалось, что анкета заполняется только лично⁴⁶.

Что же за люди работали в советской тайной полиции? На смену усиленно внедрявшемуся на протяжении многих десятилетий благостному постулату о рыцарственных чекистах-дзержинцах «без страха и упрека» приходит стремление разобраться в этом всесторонне и объективно. Одну из новых точек зрения высказал замечательный писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев: «Если малограмотные и нравственно дремучие чекисты первых лет революции и Гражданской войны, быть может, сами не ведали, что творили, свято веруя в классовую необходимость жестокости, то следующая генерация этого органа – ОГПУ – имела других людей, уже ясно понимавших, что творят беззаконие, фальсифицируя первые процессы конца двадцатых годов: Шахтинское дело, дело Промпартии и Крестьянской Трудовой партии»⁴⁷.

Наблюдение это очень интересное. Надо учесть только, что далеко не вся новая генерация энкавэдэшников непосредственно участвовала в фальсификации политических процессов 20—30-х гг. и самый факт этой фальсификации всячески секретился, как величайшая государственная тайна. А кроме того, необходимо иметь в виду, что с выдвижением новых задач органов НКВД партийное руководство стремилось влить туда свежие «верные» силы. В протоколах высших партийных инстанций нередко попадаются записи о своеобразных партийных мобилизациях. 6 мая 1937 г. оргбюро ЦК ВКП(б) принимает решение: «Командировать в распоряжение НКВД СССР следующих товарищей, освободив их от учебы в Высшей школе партийных организаторов при ЦК ВКП(б)⁴⁸. И далее следует список из 41 человека. 9 сентября 1937 г. по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) в распоряжение НКВД командируются 19 человек⁴⁹. Имеются данные, что, перейдя на работу наркома внутренних дел СССР, Ежов привел с собою из Центрального комитета партии около трехсот сотрудников⁵⁰.

И перед ними, и перед всеми сотрудниками НКВД Ежов неустанно демонстрировал свою беспредельную преданность «вождю». Это проявлялось во всем, даже в убранстве его служебного кабинета. Академик Российской академии медицинских наук И.Б. Збарский вспоминает, как в 1937 г. он вместе с другим коллегой был приглашен к Ежову по служебным делам: «Пройдя несколько кордонов с проверкой пропусков, мы попали в кабинет наркома. В огромной комнате, за большим столом сидел маленький тщедушный человек с пытливыми глазами. За его спиной на стене висел внушительных размеров портрет Сталина, на столе стояли бюст Сталина и еще один портрет Сталина в рамке»⁵¹.

21 июня 1939 г. Берия обращается к Ворошилову. Он пишет о том, что НКВД СССР ощущает большой недостаток в специальных кадрах, имеющих военную подготовку: «НКВД СССР просит Вашего распоряжения о выделении из числа командно-политического состава РККА 1000 человек для работы в органах НКВД по линии Особого отдела». Судя по всему, любые документы, поступившие от Берии, рассматривались Ворошиловым вне всякой очереди. И в тот же день появляется резолюция: «Тт. Щаденко и Мехлису. Необходимо подработать вопрос – как оказать помощь О.О. хорошими людьми без большого ущерба для РККА. 21/VI.39. К. Ворошилов»⁵².

Отбор новых людей для работы в органах НКВД проводился и на местах. И старались отбирать людей действительно хороших. До сих пор в памяти хранится облик двух однокурсников по историческому факультету Ленинградского университета, которых в середине 30-х гг. сняли с учебы и направили для работы в органы НКВД (помню даже их фамилии: Мелехов и Шматков). Оба они были значительно старше нас, вчерашних школьников, состояли членами ВКП(б) и, по-моему, никто из наших однокашников слова плохого сказать о них не мог.

Другое дело, в какую среду они попадали. Это во-первых. А во-вторых, пополнение НКВД новыми сотрудниками шло по разным каналам. Иные шли туда, подчиняясь партийной дисциплине. А немало было и таких, которые буквально рвались «в органы», чтобы попытаться почувствовать терпкий опьяняющий вкус безграничной власти над другими людьми. Не только партия, но и комсомол, да и все новые поколения вырастали на молитвенном признании весьма сомнительного тезиса Маркса о насилии, как повивальной бабке истории. Как мудро предупреждал Л.Н. Толстой, всякое насилие неминуемо привлекает к себе морально неполноценных. Этого не мог не ощутить в практической работе и сам Дзержинский. Осенью 1923 г. он сказал К. Б. Радеку и Генриху Брандлеру, что «святые или негодяи могут служить в ГПУ, но святые теперь уходят от меня, и я остаюсь с негодяями»⁵³.

Автор известного труда «Происхождение тоталитаризма» Ханна Арендт писала: «Тоталитаризм у власти непременно замещает все перворазрядные таланты, невзирая на их симпатии к нему, фанатиками и дураками, недостаток умственных и творческих способностей которых остается лучшей гарантией их послушания»⁵⁴. Точно так же действовал и сталинский тоталитарный режим.

Но на одном послушании далеко не уедешь. Нужно было, чтобы в тайной полиции работало как можно больше профессионалов этой жандармской работы. А где их взять? У пришедшего к власти поколения не хватало ни образования, ни опыта борьбы с «врагами народа». По сообщению Б.А. Старкова, уже в 1922 г. с разрешения ЦК РКП (б) на работу в органы ОГПУ стали брать бывших сотрудников охранного отделения, т. е. людей, набивших себе руку в борьбе с «врагами царя и отечества»⁵⁵. А к середине 30-х годов профессионалы из «бывших» стали составлять довольно заметную часть кадров карательных органов. По авторитетному свидетельству 3.Н. Немцовой, во время кампании по обмену партдокументов в 1936 г. как в ленинградской, так и московской госбезопасности была вскрыта одна и та же тенденция – большинство коммунистов в этих органах вступили в партию только в последние годы, и, как правило, это были немолодые люди, в прошлом служившие полицейскими, жандармами, много было бывших белогвардейских офицеров. Председатель комиссии по обмену партдокументов в ленинградской безопасности П.И. Смородин обращался по этому вопросу к А.А. Жданову и услышал в ответ: «Не поднимай панику!» Председатель подобной комиссии в московской госбезопасности говорил своей дочери – 3.Н. Немцовой: «Я написал докладную Сталину. Ни ответа, ни привета»⁵⁶.

Чтобы полнее представить себе психологию и настроения работников госбезопасности, хорошо бы почитать (или послушать) честные воспоминания хотя бы одного из них. Но мне такие мемуары сотрудников 30-х годов не попадались. Да и писать им, очевидно, было строго-настрого запрещено. Зато есть дневниковые записи человека, который работал в этих органах 6–8 лет спустя. Конечно, обстановка изменилась, война шла. Но основными-то принципами «не поступались». Речь идет о дневнике известного писателя Ф.А. Абрамова, которому в 1943–1945 гг. довелось послужить в отделе контрразведки «СМЕРШ» Архангельского военного округа. На мой взгляд, это свидетельство столь проницательного объективного очевидца просто бесценно. Так вот, Федор Абрамов утверждает, что в Особых отделах в его время далеко не все были злодеи. Были и злодеи, но в массе своей – обыкновенные люди. Но как только они становились сотрудниками Особого отдела, они «становились другими». И все же они были разными. Современник выделяет четыре категории: «Во-первых, большинство из них по малограмотности, ограниченности своей искренне верили, что они действительно борются с врагами. А с врагами какая пощада. Во-вторых, гипноз. Арестован – значит, виноват. Пусть не во всем – виноват. И поди попробуй освободить. Своя собственная бумага, написанная человеком, гипнотизировала его же. В-третьих, если и появлялось у людей сострадание, то они думали, что они недостаточно революционны, что это сострадание и жалость предосудительны….И, наконец, страх. Не выпустить врага. Лучше засудить 100 безвинных, чем пропустить одного врага»⁵⁷.

Каждого читателя бесспорно интересует вопрос о численности сотрудников НКВД в 30-е годы. Я пытался определить ее, работая в Центральном архиве Министерства безопасности РФ, но в соответствующих документах мне было отказано. Вот и получается, что мы знаем, что при Анне Иоанновне Тайная канцелярия имела 15–20 человек сотрудников и до 150 солдат, охранявших примерно 250–300 колодников⁵⁸, и представляем, что в 30-е годы XX века в нашей стране масштабы эти несоизмеримо возросли. Но как именно? В. Рапопорт и Ю. Геллер, например, утверждают, что численность особистов находилась в пределах от 20 до 30 тысяч⁵⁹, но никакого источника в подтверждение достоверности этих сведений не приводят. Недавно опубликованы данные о численности сотрудников органов НКВД на исходе Великой Отечественной войны – около 375 тыс. человек, да еще 400 462 человека вольнонаемных работников в системе ГУЛАГа НКВД СССР⁶⁰. Это сведения о последующем по сравнению с 1937–1938 гг. времени, но они все же дают какое-то представление и о 30-х годах.

Не имея пока возможности точно определить численность сотрудников НКВД СССР в те годы в целом (Главного управления госбезопасности и Особых отделов в особенности), постараюсь напомнить читателю об основных руководителях этого огромного и страшного карательного механизма. Наркомами внутренних дел СССР были последовательно: Г.Г. Ягода (июль 1934 г. – 26 сентября 1936 г.), Н.И. Ежов (26 сентября 1936 г. – 8 декабря 1938 г.), Л.П. Берия с 8 декабря 1938 г. (с 15 августа 1938 г. – первый заместитель). Политическими репрессиями в масштабе всей страны непосредственно занималось Главное управление государственной безопасности НКВД СССР. Начальниками ГУГБ за эти годы побывали: Л.Г. Миронов, Я.С. Агранов (с 28 декабря 1936 г.), затем М.П. Фриновский, Л.П. Берия и с 15 декабря 1938 г. В.Н. Меркулов.

За политической благонадежностью личного состава РККА неусыпно следил Особый отдел армии и флота в составе ГУГБ (на какой-то период в 1938 г. он был даже преобразован в самостоятельное Управление Особых отделов НКВД СССР). Начальниками Особого отдела ГУГБ НКВД СССР в предвоенные годы последовательно были: комиссары государственной безопасности 2-го ранга М.И. Гай, И.М. Леплевский (с декабря 1936 г.), комиссар госбезопасности 3-го ранга Н.Г. Николаев-Журид, комбриг Н.Н. Федоров (с 26 мая 1938 г.), майор госбезопасности В.М. Бочков (с 25 декабря 1938 г.), майор госбезопасности А.Н. Михеев. В ходе дальнейшего изложения мне придется неоднократно упоминать эти фамилии.

Что же касается характеристики руководящей головки НКВД по присвоенным им специальным званиям, то картина выглядит следующим образом. Высшее в системе звание (приравниваемое к званию Маршала Советского Союза) – Государственный комиссар безопасности СССР за всю историю советской страны носили три сменявшие друг друга наркома внутренних дел: Г.Г. Ягода, Н.И. Ежов, Л.П. Берия. Звание «комиссар государственной безопасности 1-го ранга» в конце ноября 1935 г. получили шестеро: заместитель наркома внутренних дел СССР Я.С. Агранов, нарком внутренних дел УССР В.А. Балицкий, начальник УНКВД по ДВК Т.Д. Дерибас, начальник УНКВД по Ленинградской области Л.М. Заковский, заместитель наркома Г.Е. Прокофьев, начальник УНКВД по Московской области С.Ф. Реденс (в июле 1936 г. это звание получил Г.И. Благонравов). Специальное звание «комиссар государственной безопасности 2-го ранга» тогда же было присвоено 13 лицам, занимавшим важные посты в иерархии НКВД. Это были: начальник Главного управления Рабоче-крестьянской милиции (ГУРКМ) Л.Н. Вельский, начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай, нарком внутренних дел ЗСФСР С.А. Гоглидзе, начальник УНКВД по Казахской АССР Л.Б. Залин, заместитель наркома внутренних дел УССР 3.Б. Кацнельсон, начальник УНКВД по Харьковской области К.М. Карлсон, нарком внутренних дел БССР И.М. Леплевский, начальник экономического отдела ГУГБ НКВД СССР Л.Г. Миронов, начальник секретно-политического отдела (СПО) ГУГБ Г.А. Молчанов, начальник оперативного отдела ГУГБ К.В. Паукер, начальник УНКВД по Саратовскому краю Р.А. Пиляр, начальник иностранного отдела ГУГБ А.А. Слуцкий, начальник Транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР А.М. Шанин. Кроме того, по подсчетам белорусского исследователя А.И. Русенчика, с ноября 1935 г. по сентябрь 1938 г. первичные звания высшего начсостава государственной безопасности (ГБ) получили: комиссара 3-го ранга – 20 человек, старшего майора ГБ – 52 и майора – 186 человек⁶¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.