В ПРЕДДВЕРИИ ВОЙНЫ

В ПРЕДДВЕРИИ ВОЙНЫ

Под воздействием частичной реализации совместного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. произошли некоторые существенные изменения в работе Особых отделов НКВД, что создало несколько более благоприятные условия для отправления правосудия в РККА. Судя по ряду документов, уже с начала 1939 г. была приостановлена явно преступная практика представления членам Политбюро ЦК ВКП(б) особых списков кандидатов в покойники для санкционирования осуждения их к расстрелу. Видимо, с начала 1939 г. осужденные даже по самым страшным контрреволюционным преступлениям вновь получили возможность обращаться с кассационными жалобами и просьбами о помиловании. Очевидно, можно говорить и о некотором (хотя, как будет показано ниже, весьма незначительном) смягчении в практике вынесения судебных приговоров Военной коллегии и некоторых окружных военных трибуналов.

К началу 1939 г. из прежнего состава членов Военной коллегии Верховного суда СССР остались только трое (Ульрих, Матулевич и Орлов). Остальные, как правило, пошли на повышение. Новыми ее членами в разное время были назначены члены Верховного суда СССР бригвоенюристы Г.А. Алексеев, И.В. Детистов, Л.Д. Дмитриев, Д.Я. Кандыбин, М.Г. Романычев, военюристы 1-го ранга Ф.А. Климин и А.Г. Суслин[55]. В 1939 г. количество членов Военной коллегии было увеличено на два человека за счет зачисления в кадры РККА находившихся до того в запасе двух членов Верховного суда СССР (В.В. Буканов и А.А. Чепцов)¹⁸⁵.

В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 сентября 1938 г. для членов Верховного суда СССР со дня их избрания устанавливался месячный оклад в 1000 рублей (председателям коллегий Верховного суда – 1100 руб., а председателю и заместителям председателя Верховного суда СССР – по 1200 рублей)¹⁸⁶. Но в связи со значительным увеличением окладов денежного содержания комначсостава РККА с 1 ноября 1938 г., резко возросли оклады и у членов Военной коллегии. С 1 января 1939 г. они стали получать по 2000 рублей в месяц (оклад командира корпуса); диввоенюристам Орлову и Романычеву был установлен оклад в 2200 руб., а корвоенюристу Матулевичу – 2600 рублей¹⁸⁷.

В связи с поступающими с мест запросами о персональной подсудности[56] военных трибуналов, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В.В. Ульрих в приказе № 01 от 13 января 1939 г. разъяснил, что критерием персональной подсудности военным трибуналам дел о преступлениях, совершенных военнослужащими РККА, остается их служебно-должностное положение, а не присвоенные им военные звания. В подсудности Военной коллегии Верховного суда СССР по-прежнему оставались дела о преступлениях, совершенных командирами и комиссарами полков, равными им по положению и всеми вышестоящими лицами¹⁸⁸.

Весьма своеобразно реагировал Наркомат юстиции СССР на многочисленные факты отказа подсудимых в суде от «признательных» показаний, данных в ходе предварительного следствия. В письме НКЮ СССР № 16/11 с от 11 февраля 1939 г. содержался такой характерный пункт: «4. В случае отказа подсудимых на суде от показаний, данных в процессе предварительного следствия, тщательно исследовать и выяснить причины таких отказов, имея в виду, что отказ подсудимых от показаний, данных ими на предварительном следствии, нередко является классовой вылазкой со стороны врагов народа, стремящихся ввести в заблуждение суд, запутать дело и дискредитировать органы расследования»¹⁸⁹. Самая типичная новая погудка на старый лад. Наркомат юстиции Советского Союза ориентирует суды не на отыскание истины, а на то, как бы не скомпрометировать следователей НКВД и осуждать подсудимых, несмотря на их отказ от прежних показаний, поскольку, мол, этот отказ всего лишь «классовая вылазка со стороны врагов народа».

Строгость судебной репрессии резко возрастала с началом локальных боевых действий. Уже 17 сентября 1939 г. в телеграмме председателя Военной коллегии и главного военного прокурора указывалось: «Приговоры всех военных трибуналов, действующих в боевой обстановке, кассационному обжалованию не подлежат и могут быть изменены лишь в порядке надзора»¹⁹⁰. 4 октября 1939 г. председателям военных трибуналов Белорусского и Украинского фронтов Ульрихом были посланы телеграммы о том, что военным советам этих фронтов предоставлено право утверждать приговоры военных трибуналов с расстрелом по контрреволюционным преступлениям в отношении гражданских лиц Западной Белоруссии и Западной Украины и военнослужащих бывшей польской армии¹⁹¹. Для обслуживания в судебном отношении частей РККА и РКВМФ, дислоцированных в Эстонии, был сформирован Особый военный трибунал¹⁹².

Характерно, что еще до начала боевых действий на Карельском перешейке, а именно 29 ноября 1939 г., нарком юстиции СССР Н.М. Рычков и прокурор Союза ССР М.И. Панкратьев посылают председателю ВТ и военному прокурору ЛВО телеграмму следующего содержания: «По воинским преступлениям, совершенным в боевой обстановке, применять повышенные санкции, предусмотренные соответствующими статьями раздела Уголовного кодекса о воинских преступлениях. Копии обвинительных заключений по этим делам вручать подсудимым за сутки до суда…»¹⁹³. Шифротелеграммой от 15 января 1940 г. Рычков и Панкратьев разрешили ВТ и ВП БОВО и КОВО по делам о дезертирах в связи с переброской отдельных воинских частей в ЛВО применять нормы военного времени, вплоть до ВМН¹⁹⁴.

Необходимо, однако, отметить, что почти сразу же после окончания боевых действий в советско-финской войне – 21 марта 1940 г. нарком юстиции СССР и прокурор Союза ССР предложили председателям военных трибуналов и военным прокурорам Северо-Западного фронта, 8, 9, 14 и 15-й армий немедленно сообщить всем военным трибуналам и военным прокурорам о восстановлении кассационного обжалования на все приговоры военных трибуналов по всем видам преступлений. Правда, за воинские преступления, совершенные в боевой обстановке периода военных действий, по-прежнему рекомендовалось применять повышенные санкции, но теперь уже «с учетом изменившейся обстановки». Выдвигалось также требование – по всем делам соблюдать процессуальные сроки мирного времени¹⁹⁵.

Имеются документы, свидетельствующие о том, что председатель Военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В.В. Ульрих, призванный творить суд праведный, фактически (по крайней мере, в ряде случаев) действовал чуть ли не по прямым указаниям наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии. Летом 1939 г. в ВТ МВО от следователей НКВД поступило дело на 19 инженерно-технических работников автозавода им. Сталина, обвиняемых по пресловутой 58-й статье УК РСФСР. Но шестеро из них даже на предварительном следствии виновными себя не признали, а затем и большинство «признавшихся» обратились в ВТ МВО с заявлениями, в которых отказались от своих показаний, утверждая, что эти показания у них вымогались следователем. Если действовать по закону, то дело могло рассыпаться, тем более что председатель ВТ МВО диввоенюрист А.Д. Горячев уже неоднократно был замечен в «либеральном» подходе. И тогда Ульрих попытался решить эту проблему «по-семейному». 31 августа 1939 г. он обращается к Берии, излагает всю эту историю и предлагает: «Учитывая все эти обстоятельства, я, лично, считал бы более целесообразным в данное время дело в Трибунале не рассматривать, а вернуть его для проверки материалов предварительного следствия в следственную часть НКВД». И далее председатель Военной коллегии Верховного суда СССР в письме наркому внутренних дел пишет буквально следующее: «Прошу Вашего указания»¹⁹⁶. Резолюция на этом письме появилась следующая: «Передать в След. часть. Л. Берия. 2/IX.39»¹⁹⁷.

Ссылаясь на то, что в дореволюционной России и в современных армиях всех важнейших иностранных государств военные суды и военная прокуратура находились в ведении командования армии и флота и организационно не связаны (или почти не связаны) с министерствами юстиции, ставший к этому времени заместителем председателя СНК СССР А.Я. Вышинский в записке на имя В.М. Молотова от 16 апреля 1941 г. посчитал целесообразным:

«1. Передать всю систему военных трибуналов и военной прокуратуры соответственно в ведение Наркоматов Обороны и Военно-Морского Флота.

2. Военную коллегию Верховного Суда СССР упразднить. Создать Главный Военный Суд и Главный Военно-Морской Суд. За пленумом Верховного Суда СССР сохранить высший судебный надзор за военными трибуналами и за прокурором Союза ССР сохранить высший надзор за деятельностью военной и военно-морской прокуратур и судов.

3. Разбирательство дел об измене родине, шпионаже (кроме военного шпионажа), диверсиях и террористических актах передать судебным коллегиям по уголовным делам Областных, Краевых и Верховных Судов Союзных и Автономных Республик, за исключением местностей, объявленных на военном положении»¹⁹⁸.

Такую позицию Вышинского в полной мере разделял нарком обороны маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. Не исключено даже, что именно он был инициатором такой постановки вопроса. Во всяком случае, когда 5 мая 1941 г. на заседании Бюро Совнаркома СССР пунктом 21-м было намечено: «Об утверждении положения о военных трибуналах», Тимошенко за три дня до этого – 2 мая (даже в праздничный день!) спешит представить записку в правительство (на имя Р.С. Землячки). В этой записке нарком обороны не оставляет камня на камне от представленного наркомом юстиции СССР Н.М. Рычковым «Проекта положения о военных трибуналах». Коренной недостаток этого проекта Тимошенко усматривал в том, что здесь закреплялось руководство военными трибуналами со стороны народного комиссара юстиции СССР. «С этим согласиться, – писал Тимошенко, – ни в коем случае нельзя. «Проект» санкционирует разрыв между командованием Красной армии и военными трибуналами, устанавливая подчиненность последних Наркомюсту СССР, т. е. органу, не связанному с армией и не могущему быть в курсе актуальных задач боевой подготовки войск. Между тем, очевидно, что Народный Комиссариат Обороны СССР, отвечающий за все стороны жизни армии, должен иметь в своем распоряжении также и все рычаги укрепления советской воинской дисциплины, в том числе и военные трибуналы»¹⁹⁹.

Очевидно, чувствуя некоторую шаткость своей аргументации (например, о неспособности наркомюста знать актуальные задачи боевой подготовки), нарком обороны вслед за Вышинским ссылается на опыт старой русской и иностранных армий и решительно настаивает на том, что «военные трибуналы должны быть всецело подчинены Народному Комиссариату Обороны Союза ССР»²⁰⁰. Приведя еще ряд существенных, по его мнению, аргументов, Тимошенко заключает:

«Считал бы необходимым:

1. «Проект положения о военных трибуналах», представленный Наркомюстом СССР, не рассматривать.

2. Военные трибуналы подчинить Народному Комиссару Обороны Союза ССР.

3. Поручить комиссии из представителей: Наркомюста СССР, Народного Комиссариата Обороны Союза ССР, Народного Комиссариата Военно-Морского Флота, Наркомвнудела СССР, Прокуратуры СССР и Военной коллегии Верховного Суда СССР разработать новый проект положения о военных трибуналах и внести его на утверждение Правительства»²⁰¹.

Такую позицию наркома обороны СССР можно рассматривать и оценивать по-разному. Я склонен видеть в ней определенное стремление хоть как-то оградить личный состав Красной армии от бушевавшего в 1937–1938 гг. произвола внеармейских судебных органов. Такая позиция маршала Тимошенко тем более понятна, что и в 1939–1940 гг. военнослужащие нередко подвергались неправосудным судебным приговорам. А наркомату юстиции все казалось мало, все мнилось, что вдруг осудят недостаточно строго. «Чтоб зло пресечь», появляется секретный приказ НКЮ СССР № 0253 от 26 ноября 1940 г.: «Коллегия НКЮ СССР, заслушав доклад НКЮ РСФСР (т. Горшенин) и председателя Верховного суда РСФСР (т. Рубичев) о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за 1940 год, отметила в работе областных, краевых судов, верховных судов автономных республик, наряду с некоторым улучшением, ряд крупных недостатков и извращений. Как один из самых существенных недостатков коллегия НКЮ отметила, что, вопреки неоднократным указаниям НКЮ СССР о беспощадной борьбе с контрреволюционными преступлениями, ряд областных судов продолжает осуждать виновных в контрреволюционной деятельности к явно либеральным мерам наказания»²⁰². Приказ наркома юстиции был обязателен и для военных судов. Значит, они должны были еще более «завинчивать гайки». А между тем некоторые военные трибуналы и до этого приказа свирепствовали без всякой передышки.

Уже после того как, казалось бы, ужас повального террора 1937–1938 гг. стал постепенно спадать, рассеиваться, уходить в прошлое, военный трибунал Черноморского флота в составе председательствующего бригвоенюриста Лебедева и народных заседателей старшего политрука Артюхова, старшего лейтенанта Бондаренко 15 марта 1939 г. рассматривает дело бывшего начальника 3-го отдела штаба ЧФ майора К.В. Протопопова. При полном отсутствии каких-либо объективных доказательств вины майора он приговаривается к расстрелу. В 1939 г. уже можно было («разрешили») подавать кассационную жалобу. 17 марта 1939 г. Протопопов с такой жалобой обращается в Военную коллегию Верховного суда СССР. Он пишет: «…я не признаю себя виновным в шпионаже и опровергаю свои показания, данные на предварительном следствии, о чем мною было заявлено в судебном заседании». Он просит Военную коллегию «приговор Военного Трибунала отменить, заменив мне расстрел лишением свободы»²⁰³. 23 апреля 1939 г. заседание Военной коллегии Верховного суда СССР (в составе: диввоенюристы Орлов и Романычев и военюрист 1-го ранга Климин) принимает решение по делу Протопопова: «Приговор оставить в силе, а касжалобу без удовлетворения»²⁰⁴. Несчастный майор обращается к последней надежде – в Президиум Верховного Совета СССР. В деле сохранилась выписка из протокола заседания Президиума Верховного Совета СССР № 5/10 ее от 1 июня 1939 года: «Постановили: Оставить в силе приговор о применении высшей меры наказания к Протопопову К.B.»²⁰⁵. Приговор этот был отменен только посмертно 13 февраля 1958 г. «за отсутствием в действиях Протопопова состава преступлений»²⁰⁶.

Сотрудники же особых отделов продолжали неусыпно бдеть, чтобы трибунальцы судили и помалкивали. А главная их забота – чтобы не было ни малейших проявлений «гнилого либерализма». И как только где-то кого-то оправдали, особисты сразу бьют тревогу.

13 августа 1939 г. капитан госбезопасности Бородулин информировал Политуправление РККА о том, что член военного трибунала Киевского особого военного округа военюрист 1-го ранга С.А. Кондратьев в конце мая этого года, возвратившись домой по окончании судебного заседания, рассказывал своей домработнице Гайдар, что он сегодня присудил к расстрелу 20 обвиняемых, которых завтра расстреляют, и далее добавляет: «Председательствуя в судебных заседаниях, Кондратьев слушает дела невнимательно и часто во время процесса засыпает. В данное время Кондратьев находится на излечении в психиатрической больнице города Киева»²⁰⁷. В тот же августовский день из Особого отдела ГУГБ НКВД СССР поступает форменный донос на председателя 60-го Ревтрибунала Ленинградского военного округа бригвоенюриста Барышевского. Главное, что ему инкриминируется, это то, что он якобы «запугивает свидетелей». В чем же это проявляется? А вот в чем – «с 19 мая по 23 мая 1939 г. Барышевским было рассмотрено в суде Военного трибунала ЛВО 15 дел по особо опасным преступлениям, из которых по шести делам семь человек оправданы по мотивам, что обвиняемые от данных ими показаний на предварительном следствии отказались, или же свидетели не повторили своих показаний»²⁰⁸. А судить «надлежало» всех. И появляется резолюция: «Т. Лепехину. Срочно доложить о Барышевском. Кузнецов»[57]²⁰⁹.

По-прежнему беспощадно действовала Военная коллегия Верховного суда СССР не только в качестве кассационной инстанции, но прежде всего как суд первой инстанции.

Продолжались и групповые дела. 14 февраля и 26 марта 1940 г. Военная коллегия судила десять сотрудников Центрального архива Красной армии. Все они были «признаны виновными» как якобы участники антисоветской организации, проводившие подготовку к совершению терактов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, занимавшиеся вредительской деятельностью в архиве и шпионажем. Двое архивистов получили по 10 лет ИТЛ, а восемь – комбриг В.Л. Афонский, бригинтендант Д.В. Саттеруп, полковники Т.Ф. Дедюкин, П.П. Каратыгин и И.А. Лисицын, полковой комиссар П.Л. Кур, интендант 1-го ранга В.В. Соловьев и майор И.Я. Судаков были приговорены к ВМН и на второй день после вынесения приговора расстреляны. Это было очередное, освященное высокопоставленными «юристами» из Военной коллегии, убийство безвинных. Приговор этот отменен, несправедливо осужденные сотрудники ЦАКА реабилитированы посмертно 30 мая 1956 г.²¹⁰

И в 1939–1940 гг. расстрельный менталитет судей нередко проявлялся с прежней силой. Судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. рассматривало дело № 962187 по обвинению одного из первостроителей Красной армии, успешно командовавшего важнейшими фронтами в годы Гражданской войны, первого начальника Генерального штаба РККА, а затем первого заместителя наркома обороны СССР, одного из первых пяти маршалов Советского Союза А.И. Егорова. И вот что было накручено ему совместными усилиями следователей НКВД и членов Военной коллегии, участвовавших в судебном заседании. Военной коллегией маршал Егоров был признан виновным в том, что он с двурушнической целью вступил в РКП(б) в 1918 г., а в 1919 г. якобы установил преступные связи с руководителями антисоветской организации С.С. Каменевым и П.П. Лебедевым, а также с Л.Д. Троцким, по заданию которого пытался сорвать выполнение плана Сталина по разгрому Деникина, а в 1920 г. даже подготавливал террористический акт в отношении Сталина. Далее Егоров «был признан виновным» в том, что в 1928 г. якобы установил антисоветские связи с Рыковым и Бубновым и по их заданиям создал в РККА антисоветскую террористическую организацию правых. В последующие годы, как указано в приговоре, Егоров установил контакт по антисоветской работе с Тухачевским и Гамарником. В 1931 г., находясь на учебе в Германии, установил шпионские связи с германским генеральным штабом, а в 1934 г. по заданию Рыкова стал еще и шпионом польской разведки²¹¹. Современный читатель, ознакомившись с подобным вменением, не подкрепленным никакими объективными доказательствами, справедливо скажет: да это какой-то бред собачий. И будет прав. Но тогда, даже в феврале 1939 г., после того как страшные 37-й и 38-й годы вроде бы уже миновали, маршал Егоров был приговорен к ВМН и на завтра же в день 21-й годовщины РККА, для укрепления которой он так много сделал, расстрелян. Реабилитирован посмертно 14 марта 1956 г.

С января 1939 г. по июль 1941 г. по приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны как участники военнофашистского заговора командарм 1-го ранга И.Ф. Федько, армейский комиссар 1-го ранга П.А. Смирнов, флагман флота 2-го ранга П.И. Смирнов-Светловский, комкоры Г.Д. Базилевич, Г.И. Бондарь, М.П. Магер, В.Н. Соколов, Г.Д. Хаханьян, флагман 1-го ранга К.И. Душенов, корпусные комиссары A.М. Битте, А.П. Прокофьев, Л.Б. Рошаль, К.Г. Сидоров, комдивы И.Ф. Блажевич, Г.И. Кассин, К.Ф. Квятек, И.Ф. Максимов, А.К. Малышев, А.Г. Орлов, К.X. Супрун, А.И. Тарасов, А.В. Федотов, дивизионные комиссары М.С. Головков, Г.И. Горин, Д.Я. Егоров, И.И. Зильберт, Ф.С. Мезенцев, Я. Т. Царев, В.А. Шульга и многие другие.

Прочитав этот очередной мартиролог, читатель может спросить: так что же изменилось по сравнению с 1937 и 1938 годами? Как тогда стреляли безвинных, так продолжали и в 1939–1940 гг. Действительно, судебного произвола хватало и накануне войны. Но различие, и довольно существенное, состояло в том, что если в 1937–1938 гг. обвиненных в участии в «военно-фашистском заговоре» командиров и политработников РККА приговаривали к расстрелу всех до единого, то начиная с 1939 г. некоторых военнослужащих по этим обвинениям оставляли в живых, «ограничиваясь» осуждением на длительные сроки лишения свободы. Немедленно расстрелять или оставить в живых – разница большая. Правда эта мера, как правило, также по существу обрекала осужденных на верную и позорную смерть, только более медленную. Так, в разное время умерли в заключении осужденные в 1939–1941 гг.: комкоры Я.З. Покус, С.А. Пугачев, М.О. Степанов, корпусные комиссары М.Я. Апсе и И.П. Петухов, коринтендант А.И. Жильцов, комдивы Я.Я. Алкснис, Я.И. Зюзь-Яковенко, B.И. Малофеев, С.В. Никитин, К.П. Ушаков, И.Ф. Шарсков, дивизионные комиссары Р.Л. Балыченко, Л.И. Бочаров, М.М. Исаев, А.С. Лоос, C.З. Рабинович и многие другие.

Как конкретно было организовано «умерщвление по закону», можно проследить по судьбе хотя бы двух комдивов. Командир 9-й кавдивизии комдив К.П. Ушаков в 1917–1923 гг. участвовал в боях против немецких войск, банд Дутова, против Деникина, белогвардейских и английских отрядов, басмачей. За подвиги награжден тремя орденами Боевого Красного Знамени, именным оружием, ценными подарками. И вот накануне 20-й годовщины РККА он арестовывается органами НКВД, в судебном заседании Военной коллегии 20 июля 1939 г. признан виновным в том, что он якобы являлся участником антисоветского военно-фашистского заговора, ставившего своей задачей насильственное свержение советской власти путем вооруженного переворота, подготовки террористических актов против руководства ВКП(б) и Советского правительства и организации поражения Красной армии во время войны с фашистскими государствами. Приговорен к лишению свободы в ИТЛ сроком на 15 лет²¹². Умер в заключении. Реабилитирован посмертно в марте 1957 г.

За каждую попавшую в их руки жертву судебные звенья партийно-государственной машины уничтожения хватались мертвой хваткой. Комдив Я.Я. Алкснис, член РСДРП (б) с 1913 г., служил начальником кафедры Военной академии Генштаба РККА. Судьба его не пощадила – был арестован и 28 апреля 1939 г. Военной коллегией осужден на 15 лет лишения свободы. Комдив борется – подает кассационную жалобу. И она была настолько обоснованной и доказательной, что постановлением пленума Верховного суда СССР от 4 апреля 1940 г. приговор Военной коллегии был отменен и дело направлено на доследование. 26 ноября 1940 г. Военная коллегия рассматривает дело комдива Алксниса вторично и, не желая поступиться принципами, снова приговаривает безвинного комдива к 15 годам заключения. В 1943 г. в пленум Верховного суда СССР поступает протест, но силы любого человека не беспредельны и в этом же году Я.Я. Алкснис умирает в ИТЛ. 21 марта 1944 г. дело прекращено за смертью²¹³.

Продолжался государственный отстрел и комбригов РККА. В основном это было проделано в 1937–1938 гг., но кое-что было добавлено и в 1939–1940 гг. Мне пока удалось выявить, что в эти предвоенные годы по приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР было расстреляно 24 комбрига. Так что и в 1939 г. шестеренки механизма массового истребления вращались безостановочно. Они были обильно смазаны человеческой кровью. И трудно, а порою и невозможно было, несмотря на любые усилия, вырваться из-под кровавого «красного колеса». Вот в зубья этой машины попал слушатель Военной академии Генштаба РККА беспартийный комбриг Ф.А. Померанцев. Бывший подпоручик царской армии, из дворян – он уже изначально казался подозрительным. Да еще высшее военное образование… 5 марта 1939 г. военный трибунал Московского военного округа (председательствующий – военный юрист 3-го ранга Евжик, члены коллегии – капитан Сухов и военинженер 2-го ранга Селиванов) «именем Союза Советских Социалистических республик» выносит приговор, в котором вменяет Померанцеву в вину участие в военном заговоре, во вредительстве на строительстве Минского укрепрайона и в том, что «в 1936 г. ПОМЕРАНЦЕВ был направлен УБОРЕВИЧЕМ на учебу в академию Генштаба РККА, где снова встретился с СЕРГЕЕВЫМ (бывший начштаба БВО. – О.С.) и по заданию последнего принял участие в создании контрреволюционной организации в академии Генштаба РККА»²¹⁴. В судебном заседании Померанцев показал, что вся его жизнь, как прошлая, так и настоящая, не располагала его к вступлению в организацию «офицерский союз», к деятельности против советской власти, что, будучи в Красной армии, он работал честно, не щадя своих сил. Он признал себя «виновным» лишь в том, что общался с врагами народа, а по службе имел упущения и недочеты. Но беспощадным был приговор – расстрелять.

На второй день из камеры 165 Бутырской тюрьмы НКВД осужденный Померанцев подает обширную кассацию, в которой подробно описывает свою работу в РККА («в течение 11–12 лет я не был ни разу в отпуску…»)²¹⁵, убедительно доказывает несостоятельность обвинения во вредительстве, анализирует нарушения процессуальных норм военным трибуналом. Эту кассацию рассматривает 5 апреля 1939 г. Военная коллегия Верховного суда СССР (в составе: Алексеев, Кандыбин, Л. Дмитриев) и принимает определение: «Поскольку изменческая (так в тексте. – О.С.) деятельность осужденного Померанцева материалами дела и его личным признанием на суде[58] полностью подтверждена, приговор о нем оставить в силе без изменения, а касжалобу без удовлетворения»²¹⁶. Мобилизуя остатки воли в борьбе с адской машиной истребления, комбриг хватается за последнюю соломинку – за «Калиныча» – обращается в Верховный Совет СССР. Но решением его Президиума от 8 мая 1939 г. ходатайство о помиловании было отклонено и в тот же день Померанцев расстрелян²¹⁷. Реабилитирован посмертно 15 сентября 1959 г.

Среди многих военнослужащих, приговоренных в 1939–1940 гг. к длительным срокам лишения свободы, во время отбытия наказания скончалось (по неполным данным) 10 бывших комбригов, 6 бывших полковников (кроме того, за эти годы не менее 12 полковников было расстреляно).

Не щадили никого, в том числе и женщин. Легендарного маршала Блюхера забили до смерти в тюрьме, а его бывшая первая жена Галина Александровна Кольчугина-Блюхер, слушатель военного факультета Академии связи им. В. Подбельского также была схвачена. От нее требовали «признаться» в совместной с бывшим мужем контрреволюционной деятельности. Свидетель А.А. Розенблюм, содержавшаяся с нею в одной камере, показала впоследствии: «…КОЛЬЧУГИНА-БЛЮХЕР из камеры Внутренней тюрьмы, где мы находились, очень часто, почти ежедневно, вызывалась на допросы, продолжающиеся до утра. С допросов она всегда приходила в обморочном состоянии. Точнее даже сказать, она не приходила с допросов, а ее буквально под руки приводили в камеру»²¹⁸.

Опытные застеночных дел мастера действовали не только кнутом, но и пряником. Допрошенная в ходе дополнительной проверки в 1956 г. С.А. Арина-Русаковская показала, что в разговоре с нею Кольчугина-Блюхер категорически отрицала свою вину, что Кольчугину-Блюхер вызывал к себе Берия, угощал ее фруктами и уговаривал давать на следствии вымышленные показания²¹⁹. В конце концов, следствие «дожало» несчастную, ни в чем не повинную женщину, заставило ее признать свою «вину» и на предварительном следствии, и в суде. И вот 14 марта 1939 г. три «юридических столпа» – члены Военной коллегии Верховного суда СССР – Алексеев, Детистов и Климин – признают Кольчугину-Блюхер виновной в том, что она якобы являлась участницей антисоветского военного заговора, занималась шпионажем, была осведомлена о проводившейся ее бывшим мужем В.К. Блюхером контрреволюционной деятельности. Сплошная «липа» видна невооруженным глазом. Но три палача в судейских мантиях приговаривают ее к расстрелу. Реабилитирована посмертно 9 мая 1956 г.

31 мая 1940 г. состоялось судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР в наиболее представительном составе: председательствующий – председатель Военной коллегии армвоенюрист В.В. Ульрих, члены – заместитель председателя Военной коллегии корвоенюрист И.О. Матулевич и член этой коллегии диввоенюрист А.М. Орлов. Именно эта троица усердно «судила» и в 1937 и 1938 гг. Рассматривалось дело бывшего начальника кафедры Военно-химической академии профессора П.Г. Сергеева. Грубейшие нарушения УПК в этом деле видны даже студенту-первокурснику юрфака. Обвинительное заключение по делу Сергеева прокурором не утверждалось и обвиняемому не вручалось. Однако это не смутило высокопоставленных «жрецов правосудия». Хуже того. Они рассмотрели это дело вообще без вызова свидетелей и самого подсудимого, в так называемом «особом порядке», осудив профессора П.Г. Сергеева заочно по ст. 58–16, 58–7, 58–8 и 58–11 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы, с поражением в правах на 5 лет с конфискацией имущества²²⁰. Приговор отменен, и Сергеев реабилитирован 12 мая 1956 г.

Практика заочного осуждения продолжалась и накануне войны. Так, 29 мая 1940 г. Военная коллегия Верховного суда СССР без вызова в суд осудила обвиняемого бывшего начальника Химического управления РККА коринженера Я.М. Фишмана. Не вызывались, конечно, и свидетели. Приговор: 10 лет ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Отменен этот приговор лишь 5 января 1955 г.²²¹

Фактически до самого начала войны по-прежнему безжалостно и беспощадно военные трибуналы обрушивались на всех военнослужащих вплоть до красноармейцев, замеченных в любом нестандартном высказывании или поступке, немедленно подводя их под пресловутую статью УК РСФСР 58–10 (антисоветская агитация и пропаганда). Так, в ЗакВО красноармейца Жагбладзе осудили только за то, что он на полях старой газеты изобразил что-то отдаленно похожее на свастику²²².

Даже в феврале 1939 г. врид председателя ВТ КОВО бригвоенюрист Галенков, вынужденный признать, что военные трибуналы округа особенно по делам по обвинению военнослужащих в проведении антисоветской агитации «в ряде случаев» «не всегда» предъявляли требования в соответствии с УПК к качеству и полноте материалов предварительного следствия; что они сами занимались упрощенчеством ведения судебного следствия, не обосновывали свои приговоры собиранием достаточных доказательств на суде и «в ряде случаев», вместо возвращения дела на доследование или даже прекращения его, выносили в порядке перестраховки необоснованные приговоры, не может преодолеть прежнего «карательного» мышления. И бодро докладывает Ульриху: «В своей судебно-карательной политике военные трибуналы по обвинению в контрреволюционных преступлениях и антисоветской агитации и пропаганде правильно направляли жесткую судебную репрессию против врагов народа и их охвостья, против носителей антисоветской агитации»²²³.

И все же с конца 1938 г. – начала 1939 г. в работе Военной коллегии Верховного суда СССР создались несколько иные, чем прежде, условия. К этому времени и сталинскому руководству страны все более становилось ясным, что дальнейшее продолжение большого террора прежними темпами, масштабами и методами может привести к непредсказуемым последствиям. Было решено «даровать» определенное послабление. Одной из первых ласточек своеобразного «нового курса» явилось уже упоминавшееся совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем говорилось о таких грубых нарушениях «социалистической законности», допускавшихся органами НКВД, как незаконные аресты граждан по фиктивным справкам о якобы совершенных ими контрреволюционных преступлениях; фальсификация протоколов допросов обвиняемых и свидетелей; искусственное создание отдельных дел о несуществующих контрреволюционных преступлениях; вымогательство от арестованных путем физических мер воздействия (избиений и истязаний) подписей заранее заготовленных фиктивных протоколов допросов. О судебной практике здесь прямо не говорилось, но имеющий уши да слышит.

Не прошло и месяца после этого постановления, как в начале декабря 1938 г. Н.И. Ежов был заменен на посту наркома внутренних дел СССР Л.П. Берией. Многие бывшие сотрудники НКВД («ежовцы») были осуждены «за нарушение норм «социалистической законности». Все более становилось ясным, что расстрельные приговоры Военной коллегии Верховного суда СССР и военных трибуналов в 1937–1938 гг. по сути дела штамповали фальсифицированные следователями НКВД обвинительные заключения.

В новых условиях стала несколько меняться и безусловно обвинительная до того позиция председателя Военной коллегии. В мае 1939 г. председатель военного трибунала 1-й Отдельной Краснознаменной армии бригвоенюрист И.Ф. Исаенков на одном из совещаний вспоминал: «Докладывая 13 апреля с.г. Военной коллегии о работе военных трибуналов 1 ОКА, я получил от тов. УЛЬРИХА указание о том, что мы должны при рассмотрении контрреволюционных дел искать прежде всего врага, а не липовое дело»²²⁴.

В своем заседании 19–21 апреля 1939 г. военный трибунал Сибирского военного округа (председательствующий военюрист 2-го ранга Дроздов, члены: майор Котрасов и майор Карпов) рассматривал очередное групповое дело. Перед судом предстали: бывший начальник штаба 78-й стрелковой дивизии полковник М.Е. Грибов, бывший помощник командира полка майор И.А. Горюнов, бывший помощник командира полка майор А.Д. Елизарьев, интендант 3-го ранга А.И. Крутиков и старший лейтенант И.В. Никулин. Все они, за исключением Горюнова, в судебном заседании отказались от «признательных» показаний, данных ими на предварительном следствии. Но тем не менее военный трибунал приговорил «подвергнуть всех высшей мере уголовного наказания – РАССТРЕЛУ. Всех осужденных лишить военных званий и лично им принадлежащее имущество конфисковать»²²⁵.

Всего несколько месяцев тому назад их бы немедленно и «шлепнули». Но в 1939 г. атмосфера все-таки довольно значительно изменилась. Председатель ВТ СибВО военюрист 1-го ранга Ваганов 20 мая 1939 г. копию приговора и поданные ходатайства осужденных о помиловании направляет Ульриху²²⁶. А 27 мая 1939 г. из Москвы в Новосибирск летит телеграмма: «Дела Грибова Матвея Ефимовича и других… вышлите немедленно Военную коллегию приостановив исполнение приговора. Ульрих»²²⁷. А затем сам Ульрих обращается в Военную коллегию с протестом (главный аргумент – «не являлись руководителями а/с организации») и предлагает заменить ВМН отбыванием в ИТЛ, что и было осуществлено определением Военной коллегии (Алексеев, Кандыбин, Дмитриев) 11 июля 1939 г.²²⁸

Естественно, что подобные изменения в позиции Военной коллеги Верховного суда СССР, происшедшие под воздействием постановления СНК и ЦК от 17.XI.1938 г., не могли не оказать определенного воздействия на судебную практику. Нет-нет да стали встречаться случаи, когда военные трибуналы округов, а то и сама Военная коллегия стали отправлять рассматриваемые дела на доследование. Дело дошло до того, что даже Особое совещание при НКВД СССР, которое ранее осуждало всех, попавших под его беспощадную секиру, стало в отдельных случаях принимать постановления о прекращении дела. Такие же постановления стали принимать в отдельных случаях и Особые отделы НКВД на местах… Так, постановлением Особого отдела НКВД 2-й ОКА 21 апреля 1940 г. было прекращено производством дело арестованного ранее комдива Г.А. Ворожейкина (будущего маршала авиации).

Почувствовав некоторое ослабление непосредственного давления на них, военные суды стали несколько объективнее подходить к определению вины подсудимых. Выездной сессией военного трибунала ПриВО в г. Казани 4 декабря 1939 г. (под председательством бригвоенюриста Микляева) был вынесен оправдательный приговор с освобождением из-под стражи восьми бывшим военнослужащим, в том числе бывшему командиру 68 гсд комдиву Я.Д. Чанышеву, бывшему комиссару Омского военного училища бригадному комиссару Н.С. Еникееву и др. Оправдательные приговоры по 8-ми делам в отношении 25 человек (из 13 рассмотренных дел в отношении 32 военнослужащих) были вынесены выездной сессией военного трибунала МВО в г. Горьком²²⁹.

Окружными военными трибуналами были оправданы представленные в суд особыми отделами НКВД корпусные комиссары М.Ф. Березкин и Г.Г. Ястребов, комдивы С.А. Спильниченко и А.А. Туржанский, комбриг Е.М. Тихомиров, полковник А.И. Лизюков, полковой комиссар С.В. Руднев, интендант 1-го ранга И.К. Биркан, военинженер 2-го ранга Е. Н. Шелухин, военврач 2-го ранга Ш.X. Клейн, майор В.С. Томпофольский, военинженеры 3-го ранга И.А. Линявский и А.М. Скворцов, капитаны К.Э. Китто, К.К. Латт, П.М. Лепп, С.Н. Привалов, М.С. Смирнов, старшие политруки В.И. Грачев, Б.С. Сандлер-Шапиро, старшие лейтенанты А.Я. Нагельман, П.Ф. Николаев, Н.М. Таничев и многие другие.

Обобщенными данными о количестве оправданных накануне войны лиц комначполитсостава, арестованных ранее по обвинению в «контрреволюционных преступлениях», я пока не располагаю. Но некоторое представление об основных тенденциях этого процесса помогут составить цифры, приведенные в докладе начальника Управления по комначсоставу РККА армейского комиссара 1-го ранга Е.А. Щаденко. Из уволенных из РККА в 1937 г. в связи с арестом 4474 лиц комначполитсостава (без ВВС), в 1938–1939 гг. было не только оправдано, но и восстановлено в армии 206 человек (или 4,6 % к общему числу уволенных в связи с арестом). Из числа уволенных – арестованных в 1938 г., было в 1938–1939 гг. восстановлено в армии 1225 человек (или 24,3 %)²³⁰. Такая существенная разница объясняется тем, что почти все лица комначполитсостава, арестованные в 1937 г., к 1939-му году были уже осуждены (а в основном и расстреляны), многих же арестованных в 1938 г. засудить еще не успели.

Казалось бы, органам юстиции оставалось только радоваться тому, что хоть в какой-то мере справедливость (что означает само слово «юстиция» в переводе с латинского) все же торжествует. Но не такова была «сталинская юстиция». Секретный приказ наркома юстиции СССР Н.М. Рычкова № 0117 от 28 июня 1940 г. «Об устранении недостатков в работе судов по рассмотрению дел о контрреволюционных преступлениях» отмечал прежде всего такие недостатки, как неправильное прекращение дел, необоснованное оправдание обвиняемых по делам о контрреволюционных преступлениях, краткосрочные меры наказания в пределах 2-х лет лишения свободы. Нарком юстиции упрекал некоторых судебных работников в недостаточном учете того, что органы НКВД в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. улучшили свою работу и резко критиковал этих работников за то, что они «непродуманно, а иногда с недоверием подходят к рассмотрению материалов предварительного следствия и неправильно отвергают вполне по существу обоснованные обвинения»²³¹.

Потребовав от народных комиссаров юстиции союзных республик, от председателей судов повести решительную борьбу против «необъективного подхода» некоторых судебных работников к материалам предварительного следствия, нарком юстиции СССР, по существу, запретил судам выносить по делам о контрреволюционных преступлениях оправдательные приговоры. В приказной части прямо говорилось: «…6. Не ослабляя борьбы с неосновательным привлечением и осуждением, не допускать случаев вынесения оправдательных приговоров по мотивам недостаточности собранных по делу доказательств в отношении таких обвиняемых, личность которых по их прошлой деятельности (участие в антипартийных группировках, прошлая активная деятельность во враждебных партиях, участие в борьбе против Советской власти, наличие связи с преступной средой и т. д.) требует дополнительной проверки дела… Направлять такие дела на дополнительное расследование, с оставлением меры пресечения – содержание под стражей»²³². До чего же надо было докатиться народному комиссару юстиции СССР, чтобы в официальном типографски изданном приказе зафиксировать требование не допускать оправдательных приговоров по отношению к лицам, кои когда-то участвовали в «антипартийных группировках», т. е. посмели свое суждение иметь!

Но даже прошедший школу беспощадности в Военной коллегии Верховного суда СССР Н.М. Рычков вынужден был как-то считаться с некоторыми изменениями общественной атмосферы, и в его приказе № 0117 все же официально прозвучало положение о необходимости хоть какого-то реагирования судебных работников на многочисленные заявления подсудимых о фактах нарушения «социалистической законности». Если раньше от них просто отмахивались, расценивали как «клевету на органы НКВД», то теперь, летом 1940 г., в заключительном пункте этого приказа говорилось: «8. В случаях подачи заявлений, показаний в судебном заседании обвиняемых о применении к ним неправильных методов расследования или при наличии показаний в судебном заседании свидетелей о преднамеренном искажении следователем их показаний, председательствующим в судах доводить об этом до сведения органов прокуратуры и НКВД для расследования таких заявлений или показаний обвиняемых и свидетелей»²³³.

Правда, этот пункт приказа оставлял некоторую неясность – как именно расследовать такие заявления? В чисто ведомственном, административном порядке или же возбуждать уголовные дела? Когда военный трибунал МВО (председатель диввоенюрист А.Д. Горячев) попытался за незаконные методы следствия привлечь работников НКВД к уголовной ответственности, то нарком юстиции СССР в приказе № 0145 от 24 июля 1940 г. расценил это как серьезную политическую ошибку, поскольку это проводилось «без проверки показаний обвиняемых, заявлявших о незаконных методах следствия»²³⁴. Но ведь предварительное следствие на то и проводится, чтобы проверить достоверность показаний? И диввоенюрист Горячев ведь не осудил этих следователей сразу, а лишь возбудил уголовное дело. Где же здесь ошибка?

Нетерпимую позицию по отношению ко всякой попытке правоохранительных органов действительно охранять права граждан от надуманных, а иногда и преступных посягательств сотрудников НКВД, продолжало занимать и руководство спецслужб СССР. 31 августа 1940 г. В.Н. Меркулов обращается с новой ламентацией в адрес наркома юстиции, прокурора Союза, председателя Верховного суда СССР и председателя его Военной коллегии. На этот раз обвинения формулировались в адрес судебно-прокурорских органов Хабаровского края, которые якобы «в ряде случаев необоснованно прекращают дела на государственных преступников». И далее Меркулов приводит весьма выразительные данные. Оказывается, только за три месяца (с 20 сентября по 20 декабря 1939 г.) Хабаровский областной суд из 73 рассмотренных дел прекратил производством 43, а военный трибунал 2-й Отдельной Краснознаменной армии из 60 прекратил 40²³⁵. Свое явное недовольство этим процессом хотя бы робкого восстановления справедливости заместитель наркома внутренних дел СССР формулирует следующим образом: «Анализ оправдательных приговоров по этим делам показывает, что стоит лишь обвиняемому отказаться от своих показаний или заявить какую-либо клевету на органы следствия (т. е. на НКВД. – О.С.), как Краевой Суд и Военный Трибунал выносят оправдательный приговор по делу и в лучшем случае возвращают дело на доследование по чисто формальным признакам»²³⁶. Как сладостно, наверное, вспоминались Меркулову 1937 и 1938 годы, когда рубили налево и направо, абсолютно не считаясь ни с какими «ненужными» юридическими формальностями.

Будучи профессиональным юристом, прокурор Союза ССР А.Я. Вышинский не мог не понимать полного беззакония процесса избиения и уничтожения военных кадров и старался даже в подлости соблюсти оттенок благородства. И вот он 9 января 1938 г. официально обращается к Ворошилову и Ежову по весьма щекотливому вопросу. Дело в том, что военнослужащие, коим были присвоены персональные военные звания, могли быть лишены их, в соответствии с действовавшим законодательством, только по приговору суда. Но определенное количество лиц комначсостава осуждалось «по внесудебном порядке» Особым совещанием НКВД СССР, которому право выносить решение о лишении персональных военных званий предоставлено не было. И поставленный наблюдать за законностью прокурор Вышинский предлагает путь обхода закона. Он предложил, чтобы в случаях осуждения Особым совещанием «за контрреволюционные преступления» лиц комначсостава, имеющих персональные военные звания, вопрос о лишении этих званий в каждом отдельном случае передавать на разрешение соответствующих военных трибуналов либо Военной коллегии Верховного суда СССР. «Для представления данного вопроса на рассмотрение Правительства, – писал Вышинский, – прошу Вашего согласия на установление такого порядка». В тот же день появилась резолюция: «Согласен, правильно. КВ. 9/I.38 г.»²³⁷

Подобно прокурору СССР Вышинскому, действовал и главный военный прокурор РККА Н.С. Розовский. Вместо того чтобы самоотверженно бороться за соблюдение прав военнослужащих, он озабочен прежде всего тем, как бы полегче и поскорее пропустить военные кадры через судебную мясорубку. 28 апреля 1938 г. в докладной записке на имя Ворошилова и Мехлиса он печалуется о том, что разрешение вопроса о предании суду лиц комначполитсостава РККА затруднено и затягивается на весьма длительные сроки из-за действия приказа НКО № 006–1935 г., в соответствии с которым разрешение на предание суду лиц начсостава (начиная с командира взвода) мог давать только сам нарком (или его заместитель). И вот по самой сути своей должности призванный обеспечивать торжество законности главный военный прокурор РККА, желая быть католиком больше самого Папы Римского, буквально умоляет: «Убедительно прошу помочь в создании условий, при которых вопросы предания суду разрешались бы с возможной быстротой»²³⁸.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.