В запасе

В запасе

Все военнообязанные (а это все здоровые мужчины и некоторые женщины, независимо от того, отслужил срочную службу или нет) являются военнообязанными запаса и должны состоять на учете в военкомате (военный комиссариат) по месту жительства. При изменении статуса, места работы или места жительства военнообязанный обязан сообщать в военкомат. За нарушение правил учета военнообязанный может быть наказан, существовала даже соответствующая статья закона.

Суть запаса заключается в том, что в государстве с обязательной воинской службой любой военнообязанный в соответствии с законом о прохождении воинской службы в случае необходимости может быть призван на действительную воинскую службу. Главный случай – война. Но не только. Молодые люди, не имеющие отсрочки (не поступившие в высшие учебные заведения), призываются, как правило, в восемнадцать лет. Получившие высшее образование и звание офицера запаса призываются в случае дефицита кадровых офицеров, и это действительно дело случая. Иногда призывают почти всех, иногда единицы. Многие проскакивают, особенно если подсуетиться. Но бывали и такие невезучие, которые, отслужив срочную службу в солдатах, поступали в институт, по окончании которого затем служили еще и в качестве офицера.

Из армии увольняются не на свободу, а в запас. Видимо, в Министерстве обороны есть специальная программа для периодической переподготовки военнообязанных запаса. Понять ее простому смертному невозможно, однако время от времени некоторые попадают на переподготовку на один-два месяца, кому как повезет. Точнее, не повезет, потому что на переподготовку попадают далеко не все. Хуже всех приходилось водителям – их могли кинуть на уборку урожая куда-нибудь на целину, а общеизвестно, что водители пахать не любят – они любят крутить баранку.

В народе участников сборов по переподготовке называли партизанами, и было за что. Обитающие в наспех поставленном и не оформленном по-военному палаточном городке, в списанной форме без знаков отличия, в расхлябанном виде (не подшитые, не начищенные), не соблюдающие дисциплину, участники сборов появлялись неожиданно около продуктовых магазинов. Правда, в отличие от партизан, вино и закуску они покупали, а не экспроприировали. Народ партизан не любил, но жалел – люди, в основном, безобидные и невезучие (надо же умудриться попасть на сборы), а таких народ жалеет, потому что завидовать нечему.

Вот пришел солдат с фронта

За призванным на действительную воинскую службу полностью сохранялось в как бы застывшем виде его гражданское положение – место жительства, место работы, должность и др. Сохранялась даже очередь на квартиру, которая, в отличие от всего застывшего, двигалась.

Но пока человек воюет или служит в армии, на гражданке чего только не случается, поскольку жизнь почему-то продолжается. Стареют родители, рождаются дети, жены изменяют, девушки забывают данные слова и уходят с твоими теперь уже бывшими друзьями, однокурсники заканчивают аспирантуру и кое-кто даже защищается, сослуживцы растут по службе. Человек возвращается из армии в гражданскую жизнь, видит и слышит все это, и в нем просыпается загнанное куда-то сапогами тщеславие. Ты отстал, парень.

Отгуляв отпуск, Блинов пришел в вычислительный центр в радостном предвкушении работы и общения с коллегами. В очереди на квартиру он был уже вторым среди молодых специалистов, и можно было рассчитывать на получение квартиры уже в этом году, так как дом достраивался. Директор, тот самый, который обещал отмазать его от армии, но не отмазал, принял его лично, поздравив с окончанием воинской службы. Но потом как-то странно спросил о дальнейших планах. Что ж тут неясного, если пришел сюда, – тут директор как-то неестественно обрадовался, сказав, что тогда легче. Можно подумать, что ему было бы очень тяжело, если бы Блинов решил идти куда-нибудь в другое место. Дальше – больше: директор попросил Блинова ответить честно, полезны ли были эти два года для его профессии, и Блинов честно ответил, что абсолютно бесполезно. Неестественное благодушие слетело с лица директора, он посерьезнел и сказал, что вычислительный центр теперь занимается только производственной деятельностью, и программистов всех будут сокращать. Но Блинову предоставляется отличная возможность – стать первым начальником смены операторов с высшим образованием, потому что эту деятельность надо усиливать.

Это было унижение, почти как в армии. Тупое, по инструкции, выполнение чужих программ, работая в смену – двенадцать часов в день, двенадцать часов в ночь, отсыпной и выходной. Директор еще что-то суетливо обещал, надеясь в душе, что Блинов не согласится (об очереди на квартиру ему, естественно, было известно, и жалко квартиру в новом доме в новом районе отдавать невесть откуда свалившемуся Блинова, вместо кого-то, кому она предназначалась). Но Блинов, стиснув зубы (ведь какой позор), согласился, злорадно подумав про себя – пойду хоть сторожем, а получу квартиру – работу найду. Больше он директора не видел, так как тот месяца через три уехал в Литву.

Наиболее близкие друзья ушли, но знакомых осталось много. Самым неприятным открытием для Блинова стали его непосредственные начальники. Начальником отдела была тетенька, которая до армии Блинова работала оператором и брала, что называется горлом. Ее заместителем был парень, который опять же до армии Блинова учился где-то заочно, и Блинов постоянно решал ему контрольные по математике, которой этот парень не знал напрочь, будучи еще и туповатым слегка. Командовать Блиновым они стеснялись, но «ценные» указания давали, и с этим Блинов смириться так и не смог.

Девушки в смене попались приятные и добросовестные. С ними было хорошо работать, и не надо было распускать хвост, потому что они были не его вкусе. Первый месяц старшая объясняла ему технологию выполнения основной задачи, как когда-то сержант – помощник начальника караула объяснял ему тонкости несения караульной службы. Для своего времени и этой техники (ЭВМ Минск-22) программный комплекс был очень приличным. Основная работа начиналась после десяти часов вечера, когда с химических лабораторий поступали по телетайпу данные о качестве отгруженного угля. Самое подлое заключалось в том, что телетайп врал очень часто – на распечатке одно, а на перфоленте другое. Если перфолента не проходит контроль, то ее надо распечатать, найти несоответствие и исправить – пробить или заклеи т. д.рку в перфоленте, для чего все девушки знали коды и носили с собой в халате дыроколы и клей. Потом данные сортировались, сливались, обрабатывались всю ночь. С семи утра начиналась печать банковских документов, которая продолжалась 2,5–3 часа. Печать необходимо закончить к одиннадцати, иначе деньги в банке задержатся на сутки и будет скандал.

Самое неприятное заключалось в том, что АЦПУ (алфавитно-цифровое печатающее устройство) так долго без сбоев работать не могло, а сбой можно было обнаружить только визуально – на листе, заполненном буквами и цифрами, вдруг появлялась белая вертикальная полоса, что означало, что символ в этой позиции и запал, и эти документы банк не примет. Невыспавшиеся девушки стояли поочередно возле устройства и ждали этой полоски. Сейчас это смешно, но для того, чтобы повторить печать, была разработана целая технология, которую Блинову удалось ускорить в два раза, после чего его все зауважали и даже не хотели отпускать, когда он все-таки решил уволиться.

В какой-то момент он почувствовал, что дичает. Все люди идут на работу, а Блинов – с работы, и наоборот. Все в выходные отдыхают, а Блинов работает. Но были в этой параллельной всему миру жизни и светлые моменты, без которых ни одна, даже самая пропащая, жизнь не обходится. В один из четырех дней своего рабочего цикла, в дневную смену,

Блинов повадился ходить к одному из начальников отдела – Зайцеву. Днем работы было мало, и девушки справлялись. У Зайцева был отдельный кабинетик, в котором он значительную часть времени играл в шахматный блиц с приятелями, как он их называл. Попал в приятели и Блинов, так как играли они примерно в равную силу.

Зайцев был с брюшком, лысоватый, добродушный мужчина немногим старше тридцати лет. Он считался суперпрограммистом, но плохим организатором, поэтому отдел у него был для фикции, а чем он конкретно занимался, никто не знал. На вопрос, зачем ему такой большой живот, он добродушно отвечал, что девушки его и так любят, а он любит выпить и закусить. С ним было интересно поболтать, он много читал, очень любил «Мастера и Маргариту». Уже в начале семидесятых он был настроен по-диссидентски (именно настроен, диссидентом из-за лени и благодушия он бы никогда не стал) и объяснял, что ресурсная зависимость приведет когда-нибудь к дезинтеграции Союза.

Они часто стали оставаться после работы играть в шахматы. Никто в это время уже не стучал в дверь и не мешал. В рабочее время Зайцев закрывал дверь, и когда кто-нибудь торкался, они прекращали стучать по часам, и игра приостанавливалась. Об этих играх знали все, но смотрели как-то сквозь пальцы. Самое интересное заключалось в том, что торкнувший мог тут же позвонить по телефону, и Зайцев, несмотря на советы всех приятелей не поднимать трубку, брал ее, и, первое, что он слышал, было: какого черта дверь не открываешь. Однажды этим торкнувшим оказался заместитель директора (он любил иногда зайти к Зайцеву и приобщиться к умным разговорам), и он строго отчитал Зайцева (ведете себя как мальчишка). Зайцев обиделся, но закрываться, играть и брать трубку не прекратил. Ему всё прощали.

Предварительно они шли в гастроном и покупали три бутылки красного вина, хлеб и плавленый сыр. До Зайцева Блинов красное вино не пил, предпочитая водку, но с вином в шахматы играть было намного приятнее, чем с водкой. Зайцев ввел коэффициент рентабельности алкогольных напитков, вычисляемый как произведение объема на содержание алкоголя, деленное на стоимость (грамм х градус/копейка) и по этому коэффициенту болгарское красное вино (800 х 12/165 = 58) было рентабельнее даже «коленвала», самой дешевой водки (500 х 40/362 = 55) и лишь немного уступало любимому всеми портвейну № 12 (500 х 17/137 = 62) или любой бормотухе. Но портвейн и бормотуху Зайцев категорически не пил, к водке нужна более серьезная закуска, а коньяк был уж очень нерентабелен.

Вино пили стаканами, как воду, закусывая плавленым сырком. Отличное сочетание – и играть можно, и болтать в приличной степени раскрепощения. Самая дешевая свобода, но свобода. Пару раз они после игры заходили к Зайцеву домой поужинать. Его вторая жена была лет на десять моложе (первая жена не выдержала шахматных блиц-турниров, разбила шахматную доску о голову Зайцева и ушла), и Зайцев говорил ей (голос у него был мягкий, язвительно-шутливый, так что никогда нельзя было определить, шутит он или говорит всерьез, а всерьез он говорил очень редко): «Дорогуша (или Дуся), не угостишь ли ты нас чем-нибудь вкусненьким?» Жену звали не Дуся, она была еще довольно наивна и вся рдела непонятно от чего: то ли от сомнительного удовольствия быть названной дорогушей или Дусей, то ли от подозрения, что над ней издеваются. На стол, тем не менее, накрывала.

Как-то в понедельник с утра Блинов набрал номер Зайцева и в ответ услышал чей-то холодный голос: «Его убили». В вычислительном центре рассказывали леденящую душу историю.

От удовольствия Зайцев не отказывался никогда и изменял как первой жене, так и второй. Большинство людей изменяют в браке. Этот тезис лучше не обосновывать многочисленными причинами, а просто постулировать следующим образом: для любого человека существуют условия, при которых он будет изменять (перечисление этих условий займет слишком много места и они всем известны). Безусловно, есть люди, которые проживают всю жизнь с одним человеком, так и не изменив. Для кого-то соответствующие условия не созрели, но есть и такие, которые просто не способны на измену, и им, естественно, изменяют, и они, узнав об измене, жалеют о том, что изменить не способны.

Оказалось, что у Зайцева была подружка в другом городе. Началось это давно, во всяком случае до второго брака. У Зайцева был приятель и однокурсник Пильщиков, который жил в этом самом городе. Зайцев часто посещал этот город и всегда останавливался у Пильщикова. Они, естественно, отмечали это событие. У жены Пильщикова была подруга, жившая по соседству, которая иногда составляла им компанию вместе с мужем, но иногда и без мужа. Муж ее был мент без образования, угрюмый и охотник. Зайцев с Пильщиковым вели умные разговоры, женщины таяли, а муж подруги скрипел зубами, тем более что они часто над ним подтрунивали, совершенно не принимая во внимание полное отсутствие чувства юмора у мента. Мент часто уезжал в конце недели на охоту, и Зайцев завел с его женой небольшую интрижку: он – от нечего делать, она – от скуки и безысходности своего брака. Встречались они нечасто, и им было хорошо вместе.

«Сколь веревочка не вейся…» Мент стал что-то подозревать, и ему было очень обидно. В очередной приезд Зайцева они, как обычно, хорошо посидели вечером. На следующий день мент поехал на охоту, а друзья вчетвером (Пильщиков со своей женой, Зайцев с женой мента) отправились на дачу Пильщикова за город с ночевкой. Криминал очевиден. Они приятно провели время (осень только начиналась, было много фруктов) и в воскресенье к обеду засобирались домой. Женщины пошли на остановку автобуса, Зайцев решил заскочить на речку освежиться, а Пильщиков остался прибрать и закрыть дачу.

Немного раньше мент вернулся с охоты неожиданно рано (подозрение достало его) и, не обнаружив жены, все понял. Ему не надо было подтверждений, все было ясно, как белый день. Он открыл бутылку водки и выпил подряд два стакана, зажевав куском черствого хлеба. Взял ружье, сел на мотоцикл и поехал на дачу. Он хорошо знал место, потому что и сам там бывал. Двигался он на автопилоте, от злости и водки не соображая ничего. Пильщиков еще был в доме, когда подъехал мент. Тот, не говоря ни слова, выстрелил ему в голову – Пильщиков скончался, не успев даже удивиться. Мент рванул на остановку, где обнаружил женщин, ожидающих совсем не его. Сначала он выстрелил в жену (в область сердца), затем в жену Пильщикова. Женщины упали. На остановке кроме них не было никого – было еще рано, возвращаться в город. В этот момент мент увидел Зайцева, который спускался по тропинке к остановке. Мент снова зарядил ружье и выстрелил в Зайцева. Тот медленно осел, упал и скатился с тропинки в небольшую ямку.

В это время подошел автобус, но мент дал по стеклам еще один залп, и автобус уехал. Видимо, в голове мента ничего не осталось. Он вернулся на дачу и выстрелил себе в рот.

Как и положено, легче всех, легким ранением, отделалась жена мента – он не попал ей в сердце (пьян все-таки был). Жене Пильщикова пришлось тяжелей, но и она выжила. По трассе шли машины, и какие-то добрые люди подобрали женщин и отвезли в больницу. Зайцев завалился в ямку, и его не было видно ни с трассы, ни с тропинки. У него было пробито легкое, и он потерял сознание. Его обнаружили через несколько часов, но было поздно – он потерял слишком много крови.

На похоронах было много народу. Зайцева любили и уважали искренне – он был умен, доброжелателен и никогда не претендовал ни на какие должности. Мент этого понять не мог, ему было обидно, если можно так сказать, до смерти.

Вечером, запершись в кабинетике Зайцева, наиболее близкие друзья напились, как любил говорить сам Зайцев, вдрызг. После этого в вычислительном центре Блинову было нечего делать; квартиру он получил, параллельная операторская жизнь ему надоела, и он уволился.

Первая треть жизни, бестолковая и бесцельная, как служба в армии, закончилась. Надо было что-то делать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.