#Россия #Петербург Через окно пролезть в европу

#Россия #Петербург

Через окно пролезть в европу

Теги: Почему понаезжают в Питер, а не в Москву. – Почему некондиционное бывает спасительно. – Почему в Питере привольно студентам и Гельману.

Чеховские три сестры сегодня бы рвались не в Москву, а в Петербург (впрочем, при Чехове Москва административно была как сегодня Питер). Статистика неумолима: на Неву за 2 последних года переехало жить 324 тысячи человек. В первопрестольную – лишь 299 тысяч.

В самом Петербурге наплыв новых горожан (в 2011 году таких зарегистрировано 130 тысяч человек, в 2012 уже 194 тысячи; тенденция, однако!) объясняют просто: «К нам переезжает Газпром!».

Это не совсем так.

Во-первых, в Питер в 2013 году перебирается лишь «Газпром экспорт».

Во-вторых, да хоть и весь газовый гигант: для пятимиллионного города (самого крупного в мире из северных городов) это как слону дробина.

Но все равно риелторы потирают руки: растет цена на квадратные метры на Крестовском острове, играющем роль резервации для нуворишей (или, говоря языком Пелевина, нуворашей), которые воротят нос от центра, едва узнав, что в старых домах подземных гаражей не бывает. По городу гуляют шуточки типа «Объявление: менеджер «Газпрома» снимет квартал». А историк и телеведущий Лев Лурье – и это уже не шутка – проводит для газпромовских менеджеров курсы адаптации к петербургской жизни. Учит называть пончики – пышками, подъезды – парадными и не бежать в ужасе из третьего двора-колодца.

Но это поверхностный, хоть и культурный слой.

Глубинная же причина в том, что Петербург сегодня не столько окно в Европу, через которое в Европу можно только, вздыхая, смотреть, – но и сама Европа, если судить по жизненному укладу.

Ведь что видит приезжий, выходя из поезда на Московском вокзале? Сразу напротив – круглосуточный музей эротики. Рядом – секс-шоп «Розовый кролик». Влево и вниз по Лиговке к Обводному – дешевые харчевни и бары с шестовым стриптизом, там же десятки отелей и отельчиков: предлагаются в том числе и номера с почасовой оплатой.

Возможно, кому-то все это и ужас, но ужас совершенно европейский. Потому что в любом большом европейском городе район возле вокзала – «красная» зона, напичканная злачными местами, стрип-клубами, кинотеатрами для взрослых, дешевыми отелями. Что в Риме, что в Копенгагене, что во Франкфурте (про Гамбург с Амстердамом я уж молчу).

Не нравится «красный» район? Пожалуйста, можно пойти по Невскому. Толпа невероятная: в том смысле, что тьма людей просто гуляющих, шляющихся, причем в любое время суток. В два или в три ночи на Невском в уикенд столько же народу, сколько я ночью видел лишь в Бангкоке на Патпонге, в Париже на Сен-Андре-дез-Ар и в Краснодаре на улице Красноармейской в выходные. Развлечений – тьма, на любой вкус и возраст. Дробность и мозаичность поражают. Это не Тверская в Москве, где вообще делать нечего, если нет на Тверской дел. Вот сладкоежки лижут витрины в Елисеевском магазине в очереди за французскими пирожными-макаронами. Наверху на балюстраде под механическое пианино танцуют механические куклы в человеческий рост. Вот музей дореволюционного фотографа Буллы, где проходит отличная выставка советского фотографа Ахломова, – прямо с нее за 100 рублей можно шагнуть на крышу над перекрестком Невского и Садовой (это на нем в 1917-м расстреляли матросов-анархистов, спровоцированных на путч большевиками). Вот первый в истории России Пассаж с сохранившимся в идеальном состоянии кафелем на полу: здесь, по версии Достоевского, слопал чиновника Ивана Матвеевича крокодил. Вон полусекретная галерея Al, чтобы попасть в нее, надо нажать на правильную кнопку на домофоне. И снова, тут же, отели, отелищи, отельчики; гостиницы и хостелы; рестораны, кафе и бары; дворцы и церкви, и не подавляющего масштаба, а человеческого. Летом ко всему этому добавятся катания на катерах, открытые террасы, уличные жонглеры, актеры, певцы и танцоры.

И все это не дутое новодельное, как в Москве, где фальшивую потертость создают за особые деньги, а подлинное и доступное, помнящее и Блока, и Довлатова. Это в Москве ресторатор Новиков ценой невероятных усилий создает советское кафе «Камчатка», которое все равно псевдосоветское. А в Питере пока работают настоящие стоячие рюмочные типа «щель», где можно опрокинуть пятьдесят граммов перцовой (40 руб.), закусив яйцом с майонезом (20 руб.), а заодно познакомиться с парой университетских профессоров, спорящих о Бодрийяре и Фуко. Победите в споре – вам нальют.

Я своим московским студентам сейчас с чистой совестью рекомендую сгонять в Питер ради выставки Icons Марата Гельмана: ночной сидячий вагон – около 450 рублей, койка в хостеле (а хостелов в Питере пруд пруди) – 200–300, именно так в Европе студенты и путешествуют. Заодно можно увидеть Питер фабричный, индустриальный, Питер заводских корпусов на Обводном канале, где в конверсии «Ткачи» и проходит выставка. А потом пешком прогуляться до еще одной конверсии, лофта «Этажи», где на стенах бывших цехов грамотно оставили даже советский жуткий кафель размером 20х20 и где почти все выставки бесплатны. Ну, а потом – в арт-центр «Пушкинская, 10», где до сих пор обитают хипаны – духовные родители нынешних хипстеров, и девушки с фенечками на запястьях варят кофе в джезвах…

За границей такие арт-сквоты есть в Берлине (Хакские дворы), в Копенгагене (Христиания), в Париже я знаю местечко на рю Риволи, 59 – но в российских городах такого больше нет. Как нет, скажем, и возможности купить за 100 рублей килограммовый пирог с капустой в фермерском магазинчике прямо напротив дома, где жил Достоевский.

Вот эту европейскость, состоящую вовсе не в больших деньгах, а в человечности городской среды, и чувствуют, как мне кажется, провинциалы, которые сначала приезжают в Питер на экскурсию, а потом навсегда.

И здесь обращу внимание на мысль, которую повторяют и Григорий Ревзин, и Юрий Сапрыкин, и тот же Гельман. Главный продукт, который создает современный город – это свободное время. Европейский город создает доступное и разно-образное свободное время. Европа – это вообще когда всего много, дробно и доступно. В Москве свободное время чудовищно дорого стоит. У москвича со средней зарплатой, заплатившего за съемную квартиру, просто нет денег свободное время потреблять. Потому что в Москве есть хорошие и безумно дорогие рестораны и клубы, но почти нет дешевых и вкусных кафе и баров. А в Питере на улице Рубинштейна длиной 750 метров пихаются локтями примерно полсотни разно-образных едален, включая полутайное дворовое кафе «Кафе», где хозяин, карабахский армянин, по слухам, дает скидку всем, кто знает, что «Карабах» по-армянски будет «Арцах». То есть Питер безо всяких инвесторов и начальников освоил современную формулу городской жизни: город – это общение в максимально разнообразных формах. И если добавить к харчевням Балтийский залив с дюнами, озера Карельского перешейка, университеты, две сотни музеев, под сотню театров, дворцовые пригороды, покатушки на великах, прогулки по Островам, тайные экскурсии по крышам, концерты-квартирники, возможность сгонять за 20 евро в Финляндию, публичные лекции в библиотеках, – то да, Питер утирает нос страдающей насморком мегаломании Москве.

Остается только обозначить мотор, делающий эту дробную жизнь возможной. Это – некондиционная недвижимость огромного по площади старого центра. Грубо говоря, ни одно из питерских дореволюционных зданий не соответствует нынешним СНИПам и ГОСТам. Говорить о нормах инсоляции в дворах-колодцах бессмысленно. Ни один нувориш, а тем более нуворишка и нуворашка, никогда не станет там жить. Но то, что плохо для них, замечательно для студентов, мелких предпринимателей, рестораторов, отельеров, магазиньеров и прочей городской рыбешки. Не заглядывает в коммунальную квартиру солнце? Но можно сделать ремонт, снабдить каждую комнату туалетом и душем – будет мини-отель. Не выгорает с отдельным туалетом? Можно устроить хостел с удобствами в коридоре. Не получается хостел? Откроем велосипедный магазин с мастерской: некондиционные квадратные метры замечательно ярко горят в огне творческих идей.

В России второго такого города просто нет. В Москве должны случиться разом кипрский кризис, чума и потоп, чтобы ее «красные» зоны, которые по зубам только большим деньгам, начали мало-помалу превращаться в нечто подобное лондонскому Камдену или берлинскому восточному Кройцбергу.

А в Питере – довольно азиатском по взаимоотношениям власти и горожан – идет совершенно европейская жизнь там, где горожане могут плевать на власть и договариваться друг с другом напрямую.

Так что приезжайте посмотреть.

Или переезжайте.

2013

КОММЕНТАРИЙ

К упомянутой выставке Марата Гельмана Icons я имел некоторое отношение. Дело в том, что сначала Гельмана с этой выставкой в Петербург пригласили, а потом, испугавшись темы «художник и православие», приглашение отозвали, а впоследствии, когда разразился скандал, Гельмана снова пригласили – и на этот раз уже мои добрые знакомые, арендовавшие целый этаж конверсионного пространства «Ткачи». «Ткачи» – это бывшая ткацкая фабрика, с которой новый владелец, олигархическая группа, не знал, что делать. Ее стали сдавать кусочками разным дизайнерским магазинчикам, всяким организатором свободного времени, среди которых оказались и мои знакомые. Например, книготорговец Денис Бирюлин, интеллектуальный магазин которого с названием «Борхес» очень бывшую фабрику украсил. Но Бирюлин с друзьями шел дальше, он понимал, что фабрика оживет, только если туда будут приходить люди, а люди будут приходить, только если там найдется нечто интересное для них, нечто новое и меняющееся, – и вот тогда они придумали пригласить Гельмана, а прямо в залах выставки устраивать ежедневный лекторий Lectorium, чтобы прямо среди экспонатов читали-выступали историки, политики, писатели, градостроители, священники, вообще неординарные люди. А координатором лекций по уикендам пригласили меня. Ну, я и накоординировал – и Диму Быкова, и Николая Сванидзе, и Сергея Пархоменко, и Льва Лурье, и Андрея Архангельского, и Евгения Анисимова, и много кого.

Это было очень живое время. Потому что люди приходили на выставку и тут же, в залах с гигантским полотнами «библейского цикла» Дмитрия Врубеля, слушали Юрия Сапрыкина, а потом они покупали книги Даймонда в «Борхесе», пили кофе в кафе и стекали вниз по этажам с магазинчиками, где торговали ситибайками, смешными майками и гитарами Fender. Это было чудесное, прекрасное время, когда в одном месте оказывались все – и неосталинисты, и интеллектуалы-троцкисты, и поклонники Гельмана, и хулители Гельмана, и даже казаки, чесавшие репу, потому как пришли богомерзкую выставку громить, а богомерзкого найти не смогли. В общем, там была жизнь.

А потом даже не знаю, что и случилось – скорее всего, владельцы здания получили сигнал, что глубоко православное руководство Петербурга считает любые попытки интеллектуальных игр с православием делом порочным, и договор аренды с моими друзьями мгновенно и в одностороннем порядке разорвали.

И жизнь кончилась. И лекторий кончился. И книжный магазин. И выставки, которых был готов уже план на год. И большая разнообразная прекрасная толпа.

Это я к тому, насколько хрупка бывает многоукладная, яркая, сложная городская картина, певцом которой я являюсь.

2014

Данный текст является ознакомительным фрагментом.