Ответы на вопросы Бюллетеня Североамериканского булгаковского общества [10] .

Ответы на вопросы Бюллетеня

Североамериканского булгаковского общества [10].

Вопросы.

1. В каком состоянии в настоящее время находится булгаковедение? 2. Решены ли в критической литературе самые неотложные вопросы или в булгаковедении все еще имеются значительные лакуны?

Ответы.

1. В посмертной судьбе Михаила Булгакова за последние три десятилетия произошли два огромных события.

Во-первых, в течение тридцати трех лет (считая с выхода «Жизни господина де Мольера» в апреле 1962 года) опубликованы практически все его произведения — романы, драмы, комедии, рассказы, очерки, фельетоны, сохранившиеся письма. Елене Сергеевне Булгаковой, вдове писателя, все-таки удалось сдвинуть этот камень, и начался камнепад — лавина, которую уже ничто не могло остановить.

Булгаковеды хотели бы видеть здесь свою заслугу, но они ошибаются: Михаил Булгаков выходил из небытия сам.

Во-вторых, начиная с того дня, когда в запоздавшем январском номере журнала «Москва» за 1967 год был наконец допечатан изуродованный купюрами, но тем не менее живой роман «Мастер и Маргарита», не прекращается удивительное явление: процесс стихийного и глубокого, по крайней мере у русской читающей публики, осмысления романа.

Чувство неожиданности, вызвавшее в конце 60-х годов восторг у одних и неприятие другими, прошло. Выросло поколение читателей, для которых роман «Мастер и Маргарита» существовал всегда. Теперь, читая, в него входят спокойно, как спокойно входят в воду дети, выросшие у моря. За последние двадцать восемь лет в глазах читателей роман стал интересней, доступней, значительней. Экранизации и инсценировки кажутся плоскими: роман непосредственно говорит своим читателям больше, чем в пересказе постановщиков.

Когда-то, в незапамятные времена, я вопросительно сказала Елене Сергеевне: «Булгаков будет классиком». Она ответила гордо: «Он давно классик!» Но тогда этого никто, кроме нее, не знал. Теперь, по крайней мере в русской литературе, он действительно классик.

А булгаковедение? Иногда мне кажется, что булгаковедение так ничего и не сделало. Но, конечно, я не права.

Булгаковедение идет с некоторым запозданием по стопам булгаковской славы. Но все же, после многочисленных изданий очень низкого качества, в активе булгаковедения — ряд изданий Булгакова с текстологической подготовкой. В их числе двухтомник прозы писателя (Киев, «Днипро», 1989); Собрание сочинений в пяти томах (Москва, «Худож. литература», 1989-1990); два тома «Театрального наследия» — пьесы 20-х и пьесы 30-х годов (СПб, «Искусство», 1989, 1994, издание продолжается).

Вышли книги воспоминаний, в том числе ценнейшие в фактографическом отношении мемуары Л.Е.Белозерской-Булгаковой (1-е изд. — «Ардис», 1979) и обширно комментированные дневники и мемуары Е.С.Булгаковой (Москва, «Книжная палата», 1990). Книги архивных документов — в частности, два тома «Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография» (СПб, «Наука», 1991, 1994, издание продолжается) — по материалам архива ИРЛИ в Санкт-Петербурге. Многочисленные биографии. Исследования. В том числе ряд книг, посвященных роману «Мастер и Маргарита».

Общее количество статей и книг огромно и, может быть, даже несколько чрезмерно. По крайней мере количество пока явно не перешло в качество.

2. Второй вопрос я разделила бы на два. Ибо критическая литература, собственно говоря, не исследование, а прочтение, истолкование произведения, своего рода сотворчество. Критика помогает читателю понять не только произведение, но себя самого, читающего. У нее не логическое, а образное мышление, и субъективность талантливой критики — ее достоинство.

Истолкование феномена, о котором я говорила выше, — стихийного осмысления читающей публикой «Мастера и Маргариты» — конечно, задача критики.

При жизни Михаила Булгакова его сочинения так и не встретили достойного критического истолкования. А вот при вхождении Булгакова в литературу в 60-е годы такой критик — блестящий критик — появился. Это был Владимир Лакшин. Талант критика уникален, жизнь критического произведения коротка. Когда в конце 70-х годов я писала свою книгу «Творческий путь Михаила Булгакова», в памяти еще было живо очарование статьи В.Лакшина о романе «Мастер и Маргарита», но процитировать эту статью уже было невозможно: она устарела.

Сейчас, в трагически разваливающейся России, обретает совершенно новое звучание роман «Белая гвардия». Для моего поколения это был исторический роман, теперь неожиданно он становится романом современным: те же проблемы — долга и чести, родины и эмиграции, защиты Города и защиты Дома, мысли о том, за что должен и за что ни в коем случае не должен воевать человек... Это тема не для архивиста и не для текстолога. Это и есть тема для критика.

У каждой эпохи свое право осмысления такого большого писателя, как Михаил Булгаков. Но поэтому же возможности критики неисчерпаемы, и жизнь критики как жанра — даже в узкой сфере истолкования творчества Михаила Булгакова — бесконечна.

*

Что же касается собственно булгаковедения, то «пробелы» — слишком мягко сказано. У булгаковедения — проблемы, и проблемы эти кардинальны.

Прежде всего, биография.

Несмотря на огромное количество — а может быть, благодаря огромному количеству — работ, часто дилетантских, иногда недобросовестных, биография Булгакова тяжко загромождена домыслами. Домыслов так много, что написать сколько-нибудь полный разбор их невозможно. Даже очень популярное и считающееся авторитетным «Жизнеописание Михаила Булгакова» М.О.Чудаковой (Москва, «Книга», 1988) — вызывающе тенденциозно и во многом недостоверно.

Экономя место, приведу лишь один пример — из первой же главы книги.

«Булгаков, например, в гимназические годы избегал евреев», — пишет М.О.Чудакова (с. 22), ссылаясь на свою беседу в 1980 году с человеком, который в начале века посещал ту же гимназию, что и Михаил Булгаков. В национально-взрывной обстановке России этот тезис сразу же привлекает внимание, и критик, рекламирующий книгу Чудаковой, говорит о ее «позиции строгой и даже суровой объективности, не позволяющей с детским усердием раскрашивать красным карандашом труднейшие, драматически противоречивые периоды биографии человека...» (А.Турков. — «Известия», 21 дек. 1988.)

Не буду полемизировать с собеседником Чудаковой, который, как видно из его рассказа, с Булгаковым не был близко знаком, никогда не бывал у него дома, да и учился в другом классе. Но, кроме ссылки на свидетеля, М.О.Чудакова предлагает и аргумент-улику: в гимназии, в которой учился Булгаков, были мальчики с еврейскими фамилиями. А среди любимых друзей детства Михаила Булгакова...

Вот на этом аргументе, чтобы спор был конкретным, я остановлюсь. Тем более что детство писателя, благодаря обилию сохранившихся документов, просматривается весьма подробно.

В классе, где учится Михаил Булгаков (1901-1909), примерно пятьдесят мальчиков. (Иногда чуть больше, иногда чуть меньше.) Среди них несколько евреев, есть поляки, большинство — русские. Ни с одним из евреев Булгаков действительно не дружит. С поляками — тоже. С большинством русских — тоже. Что за странность? Да нет, не странность. Он очень славный, общительный мальчик. (Булгаков был личностью гармоничной — поэтому так трудно писать его биографию.) У него прекрасные отношения с одноклассниками, и гимназию он всегда будет вспоминать очень тепло. Но самые близкие детские дружбы у него завязываются не в классе, а — дома. И даже единственная его дружба в классе — с Борисом Богдановым — тоже не школьная, а домашняя дружба: семья Богдановых живет на станции Буча, у Булгаковых в Буче скромная дача, летом мальчики много времени проводят вместе, а в начале лета, когда дачный сезон уже начался, а школьные занятия и экзамены еще не кончились, вместе ездят пригородным поездом в город...

Мир булгаковского дома, мир семьи был полон детского общения. Дружили семьями, а семьи были многодетны. Мальчики Богдановы — соседи по даче. Мальчики Гдешинские — сыновья библиотекаря Духовной академии. Сынгаевские — с их матерью дружит Варвара Михайловна. Бесчисленные кузены и кузины, подруги сестер... Богиней этого мира, его королевой была мать, Варвара Михайловна Булгакова, никогда не устававшая от детской круговерти, от детских голосов, праздников, прогулок, театра на даче и т.д. и т.д.

Оба круга детского общения пересекались: круг гимназии — все мальчики, все сверстники, и круг дома — мальчики и девочки всех возрастов... Эти круги общения были равновелики и вместе с тем, конечно же, очень разны. Ибо мир гимназии был сложен не только в национальном, но и в социальном плане: в классе учились мальчики из очень богатых семей. А мир дома был русским и в социальном отношении весьма ровным: чиненые башмаки, переходившие от старших к младшим, штопаные курточки и — огромная жажда учиться.

Что же удивительного, что самые любимые друзья Михаила Булгакова — Борис Богданов, Платон и Александр Гдешинские, Николай Сынгаевский (прототип Виктора Мышлаевского в «Белой гвардии») — были отсюда, из мира Дома? Друзья детства — друзья на всю жизнь. Хотя по крайней мере для двух, а может быть, и для трех из них эта жизнь оказалась очень короткой. Все четверо — русские, как и Михаил Булгаков. Искать в этом какое-то пренебрежение к людям других национальностей, говоря научным языком, некорректно, а если по-русски — безнравственно.

Стоит отметить и другую, очень популярную у булгаковедов и бесконечно, без какой бы то ни было критики цитируемую книгу — не столько мемуарные, сколько беллетристические записки С.А.Ермолинского «Михаил Булгаков» (опубликованы неоднократно и переведены на многие языки).

Во вступительной статье к книге «Дневник Елены Булгаковой» (с.9) я не случайно привела запись Е.С.Булгаковой о мемуарах Ермолинского. Может быть, коллеги отнесутся к этой записи внимательней, если я приведу ее более полно:

17 ноября 1967 года. «Вечером Сергей (сын Е.С. — Л.Я.) читал некоторые статьи из сборника. В ужасе и отвращении от языка Ермолинского. А я — еще и от вранья его, вся статья фальсификация. Его право было придумывать, но нельзя выдавать за реальность.

Сейчас принимаю сильнейшее снотворное — иначе от возбуждения не засну».

19 ноября. «В третьем часу — Ермолинский... Мы пообедали и сели сначала за правку его статьи — чего он никак не ожидал, но соглашался на все, хотя был явно обижен. Закончив, я сказала:

— Если ты хочешь, чтобы я приняла твою статью целиком, переведи прямую речь Миши в косвенную. Ты не передаешь его интонации, его манеры, его слова. Я слышу, как говорит Ермолинский, но не Булгаков. И, говоря откровенно, мне определенно не нравятся две сцены, одна — это разговор якобы ты журналист, а вторая — игра в палешан. Причем я не могу себе представить, где же я была в это время, что я не помню этой игры!

Он стал уверять, но я стояла на своем. Этого не было. Не знаю, каковы будут результаты». (ОР РГБ, фонд 562. 30. 1)

Результатов, как известно, не было. Статья, которую разбирает Е.С., к этому времени уже была опубликована («Театр», 1966, № 9), встречена с восторгом, и вдохновленный успехом Ермолинский после смерти Е.С. «припомнил» и другие подробности...

Бесконечные домыслы переписываются без какой бы то ни было критики из статьи в статью, из книги в книгу. Российские исследователи приучены беспрекословно верить слову напечатанному. Доверчивость литературоведов свободного мира к русским публикациям необъяснима.

Еще болезненней проблемы текстов. Нельзя исследовать писателя, не зная в точности, что именно и как он написал.

Кое-что сделано: в 1989 году, в упомянутом выше двухтомнике прозы Булгакова, появились впервые восстановленные по всем доступным источникам подлинные тексты «Мастера и Маргариты», «Белой гвардии», «Собачьего сердца». Для Собрания сочинений (1989—1990) текст «Мастера и Маргариты» был заново вычитан мною, а драмы и комедии Булгакова вычитаны и выправлены петербургской группой текстологов.

Но в этом же московском Собрании сочинений «Белая гвардия» снова дана в невыправленном варианте, с множеством искажений; «Собачье сердце» — как будто это не имеет ни малейшего значения! — не в последней, а в предпоследней редакции; «Театральный роман» — без какой-либо сверки с рукописью; повесть «Тайному другу» — с небрежными опечатками. Рассказы снабжены пометой в комментарии: «Печатается по первой публикации», хотя на самом деле многие из них перепечатаны с публикаций 70-х годов, вместе с опечатками и не всегда совершенными поправками, сделанными в 70-е...

Это никого не волнует. В России снова перепечатывают, а на Западе, вероятно, переводят Булгакова с дефектных изданий. И исследователи в своих сочинениях продолжают ссылаться на старые, заредактированные, полные опечаток тексты...

И, наконец, архив.

Увы, даже самым добросовестным образом восстановленные тексты Булгакова не вполне точны: уже в 70-е годы, в государственном хранилище России — в Отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, были утрачены последняя корректура «Белой гвардии» и драгоценные страницы последней редакции «Мастера и Маргариты». Есть основания предполагать, что и рукописи «Театрального романа» сохранились не полностью. Я так и не смогла добиться расследования и розыска, а булгаковедение отнеслось к этому поразительно равнодушно.

Нет уверенности в том, что полностью сохранена и другая часть булгаковского архива — в Рукописном отделе ИРЛИ (Санкт-Петербург).

Как известно, архивы в советской России были подведомственны КГБ и контролировались этим учреждением. Архив Михаила Булгакова в Отделе рукописей БЛ — тоже. Теперь КГБ переименован, каких-то служащих уволили на пенсию, другие пересели из кресел в кресла. Но хорошо отлаженный, привычный контроль над архивом Булгакова сохраняется; штат служащих в Отделе рукописей тот же, прошедший выучку КГБ и воспитанный в пренебрежении к авторскому праву заточенного в их хранилищах писателя. Доступ квалифицированному специалисту к рукописям Михаила Булгакова, всегда очень затрудненный, теперь снова и прочно закрыт. И служащие Отдела рукописей могут позволить себе все.

Из бессмертных и тем не менее беззащитных черновых тетрадей «Мастера и Маргариты» служащий ОР БЛ В.И.Лосев составил никогда не существовавший роман «Великий канцлер»: соединил куски из разных редакций — так, чтобы это выглядело «кругло» и казалось законченным романом. Кое-где «поправил» не устраивавший его булгаковский стиль. Озаглавил это все так, как никогда Михаил Булгаков не озаглавливал свой роман. И, наконец, снабдил свое деяние комментарием, в котором, в числе прочего, заявил: «Самые первые рукописи более созвучны авторскому замыслу, поскольку они не были еще подвержены самоцензуре». То есть, потрясающую историю романа — подвиг бесстрашной мысли, подвиг самоотреченного творчества — представил как историю сделки писателя со своей совестью, как историю приспособленчества и создания такого варианта романа, который можно было бы без опасений «представить наверх».

Эта кошмарная компиляция выдержала ряд изданий (начиная с 1992 года). Включалась в книги Булгакова вместо «Мастера и Маргариты». Переводилась на иностранные языки.

Затем из оставшихся черновых тетрадей тот же В.И.Лосев соорудил — опять-таки из трех разных, несочетаемых редакций — новый роман под названием «Князь тьмы» («Неизвестный Булгаков». — Москва, «Книжная палата», 1993).

А потом сделал то же с «Белой гвардией»: из разных — оставшихся от разных редакций — кусков скомпоновал мифическую «раннюю редакцию окончания» «Белой гвардии» и вместе с главами все того же «Великого канцлера» опубликовал в книге с эффектным названием: Михаил Булгаков. Из лучших произведений (Москва, «Изофакс», 1993) [11].

А лакуны? Ну что же, конечно, есть и лакуны. Например, история замысла пьесы «Адам и Ева» — ведь черновики этой загадочной пьесы не сохранились. История «Бега», также дошедшего до нас в законченном виде, без черновиков. История «Белой гвардии» и тайна замысла этого романа...

И есть целые темы, настолько обширные, что их лакунами не назовешь: исчезнувшая библиотека Михаила Булгакова... Булгаков и музыка...

1995