<ОФИЦИАЛЬНОЕ ПИСЬМО гр. Л. А. ПЕРОВСКОМУ или кн. П. А. ШИРИНСКОМУ-ШИХМАТОВУ или гр. А. Ф. ОРЛОВУ.>{1}

<ОФИЦИАЛЬНОЕ ПИСЬМО гр. Л. А. ПЕРОВСКОМУ или кн. П. А. ШИРИНСКОМУ-ШИХМАТОВУ или гр. А. Ф. ОРЛОВУ.>^{1}

<10–18 июля 1850. Васильевна.>

Ваше сиятельство милостивый государь.

Скажите мне откровенно, можно ли и прилично ли ввести государя наследника в мое положе<ние>. Признаюсь, никогда бы не посм<ел> я просить о каком-либо вспомоществов<ании>, если бы не жило во мне твердой уверенности, что я долг заплачу и что не будет <2 нрзб.>. [Две первые фразы вписаны над зачеркнутой: покуда к вам прибегаю более за советом, чем с просьбой] Обстоятельства мои таковы, что я должен буду просить позволенья и даже средств проводить три зимние месяца [В подлиннике: месяцы] в году в Греции [Дальше над незачеркнутым текстом вписано: обстоятельства мои такого рода, что мне нужно жить] или на островах Средиземного моря, или где-нибудь [Дальше над незачеркнутым текстом вписано: так же, как осенние и летние внутри России] на Востоке невдали от России. Это не прихоть, но существенная потребность моего слабого здоровья и моих умственных работ. Я пробовал переломить свою природу и, укрепившись пребываньем на юге, приехал было в Россию с тем, чтобы здесь заняться и кончить свое дело, но суровость двух северных зим расстроила снова мое здоровье. Не столько жаль мне самого здоровья, сколько того, что время пропало даром. А, между тем, предмет труда моего не маловажен. [Сочинение мое вовсе не маловажно. ] В остальных частях «Мертвых душ», над которыми теперь сижу, выступает русский человек уже не мелочными чертами своего характера, не пошлостями и странностями, [не каким<и>-ни6удь пошлостями и странностями, случайно к нему приставшими] но всей глубиной своей природы и богатым разнообразьем внутренних сил, в нем заключенных. Если только поможет бог произвести всё так, как желает душа моя, то, может быть, и я сослужу службу земле своей не меньшую той, какую ей служат все благородные и честные люди на других поприщах. Многое нами позабытое, пренебреженное, брошенное следует выставить ярко, в живых, говорящих примерах, способных подействовать сильно; о многом существенном и главном следует напомнить человеку вообще и русскому в особенности. Поэтому мне кажется, что я имею некоторое право поберечь себя и позаботиться о своем самосохранении. Принужденный поневоле наблюдать за своим здоровьем, я уже заметил, что тот год для меня лучше, когда лето случалось провести на севере, а зиму на юге. Летнее путешествие по России мне необходимо потому, что на многое следует взглянуть лично и собственными глазами. Зимнее пребывание в некотором отдаленьи от России, на юге, тоже необходимо (не говоря уже о потребности для здоровья): точно так же, как тому, кто бы хотел обозреть выстроенное в равнине войско, необходимо подняться на возвышенье, откуда бы всё видно было, как на ладоне, точно так же писателю, приобыкшему созерцать, бывает необходимо временное отдаленье от предмета, который он видел вблизи, затем, чтобы лучше обнять его. У меня же это преимущественная особенность моего глаза. [у меня это в особенности важно: я уже испытал природу своего глаза] Присоветуйте, придумайте, как поступить мне, чтобы получить беспошлинный пашпорт и некоторые средства для проезда. Состоянья у меня нет [Я состоянья не имею] никакого; жалованья не получаю ниоткуда; небольшой пенсион, пожалованный мне великодушным государем на время пребыванья моего за границей для излеченья, прекратился по моем возвращеньи в Россию. Конечно, я бы мог иметь средства, если бы решился выдать в свет мое сочинение в неготовом и неконченном виде — но на это не решусь никогда. Есть слава, богу, совесть, которая не позволит мне этого даже и в таком случае, если бы я очутился в последней крайности. Всякому человеку следует выполнить на земле призванье свое добросовестно и честно. Чувствуя, по мере прибавленья годов, что за всякое слово, сказанное здесь, дам ответ там, я должен подвергать мои сочиненья несравненно большему соображенью и осмотрительности, чем сколько делает молодой, не испытанный жизнью писатель. Прежде мне было возможно скорее писать, обдумывать и выдавать в свет, когда дело касалось только того, что достойно осмеянья в русском человеке, только того, что в нем пошло, ничтожно и составляет временную болезнь и наросты на теле, а не самое тело, но теперь, когда дело идет к тому, чтобы выставить наружу всё здоровое и крепкое в нашей природе и выставить его так, чтобы увидали и сознались даже не признающие этого, а те, которые пренебрегли [бросили] развитие великих сил, данных русскому, устыдились бы, — с таким делом нельзя торопиться. Такая работа не совершается скоро. Много нужно для этого созреть и умом и душой и быть в отдаленьи от всего, возмущающего высокое настроение духа, много нужно тайных молитв, сокровенных сильных слез… словом, много того, чего я не могу объяснить, что и объяснять мне неприлично.

Мне кажется, если бы доставлена была мне возможность в продолженьи трех лет сделать три летние поездки во внутренность России и три зимние пребывания вне ее под благорастворенным климатом юга, всегда действовавшим освежительно на мои силы и творческую способность, — такое благодеяние не пропало бы даром. Сверх мной упомянутого большого сочинения, я бы мог окончить тогда ту необходимую и нужную у нас книгу, мысль о которой меня занимает с давних времен и за которую (дай только бог сил исполнить, как хочется) многие отцы семейств скажут мне спасибо. [В черновой редакции далее начато: Всем нам уже известно, сколько бедствий и беспорядков в Русской земле произошло от собственного нашего неведения земли своей. [Это неведенье земли кладется] Книгу, которая бы знакомила русского еще с детства с землей своей, ибо едва ли не главною причиной всех нестроений и внутренних беспорядков есть неведенье русских собственной земли своей, [которое] точно как бы [именно] с умыслом кладется в основу нашего воспитанья в тот [именно] возраст, который называется детским, но в который живей воображенье и всё, что раз взошло, остается навеки. ] Нам нужно живое, а не мертвое изображенье России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России еще в то первоначальное время его жизни, когда он отдается во власть гувернеров-иностранцев, но когда все его способности свежее, [Когда его способности свежи] чем когда-либо потом, а воображенье чутко и удерживает навеки всё, что ни поражает его. Такую книгу (мне всегда казалось) мог составить только такой писатель, который умеет схватывать верно и выставлять сильно и выпукло черты и свойства народа, [Далее начато: который в то же время дар] а всякую местность со всеми ее красками поставлять так ярко <и> выставить так живо, чтобы она навсегда осталась в глазах, который, наконец, имел бы способность сосредоточивать сочиненье в одно слитное целое так, чтобы вся земля от края до края со всей особенностью своих местностей, свойствами кряжей и грунтов врезалась бы как живая в память даже [еще] несовершеннолетнего отрока и было бы ему очевидно даже [еще] во младенчестве, какому углу России что именно свойственно и прилично, и не пришло бы ему потом в голову, придя в зрелый возраст, заводить несвойственные ей фабрики и мануфактуры, доверяя иностранным промышленникам, заботящимся о временной собственной выгоде. И точно таким же образом чтобы ему еще во младенчестве видны были в настоящем виде качества и свойства русского народа со всем разнообразьем особенностей, какими отличаются его ветви и племена, чтобы еще во младенчестве ему было видно, к чему именно каждый из этих племен способен вследствие орудий и сил, ему данных, и обращал бы он внимание потом, когда приведет его бог в зрелом возрасте сделаться государственным человеком, на особенности каждого из них, уважал бы обычаи, порожденные законами самой местности, и не требовал бы повсеместного выполненья того, что хорошо в одном угле и дурно в другом.

Книга эта составляла давно предмет моих размышлений. Она зреет вместе с нынешним моим трудом и, может быть, в одно время с ним будет готова. В успехе ее я надеюсь не столько на свои силы, сколько на любовь к России, слава богу, беспрестанно во мне увеличивающуюся, на споспешество всех истинно знающих ее людей, которым дорога ее будущая участь и воспитанье собственных детей, [на споспешествование своими сведениями добрых и умных людей] а пуще всего на милость и помощь божью, без которой ничто не совершится и начинанье наискуснейшего погибнет вначале. Если необыкновенность просьбы моей, уже зависящей от необыкновенности моих обстоятельств, затруднит вас дать совет мне, тогда поступите так, как, может быть, и без меня научит вас благородное сердце. Представьте это письмо прямо, как оно есть, на суд его императорского величества. Что угодно будет богу внушить его [ему] монаршей воле, то, верно, будет самое законное решение. Во всяком случае великодушный государь не прогневается на своего верного подданного, от всех сил стремящегося принести пользу [который от всех сил стремится принести от себя на пользу] родной земле своей, столь драгоценной его монаршему отеческому, многолюбящему сердцу.