Глава XIV. Монастырь Даший-Лхунбо

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIV. Монастырь Даший-Лхунбо

1. Путь из Лхасы в Даший-Лхунбо[84]

Во время моего пребывания в Лхасе я сделал две экскурсии, одну – в главный город провинции Цзан, Шихацзэ, а другую – в древний город-монастырь Цзэтан, находящийся на реке Цзанбо-чу в южной части провинции Уй. Теперь последовательно опишу их.

30 сентября 1900 г. я в сопровождении одного бурятского ламы, служившего мне толмачом, выехал в главный город провинции Цзан, Шихацзэ. Дорога из Лхасы идет по правому берегу реки Уй. Верстах в 11–12 от Лхасы, там, где эта река близко подходит к правобережным горам, на скалистом горном носу в древности находился знаменитый замок Донхар, который до возвышения Поталы владычествовал над Лхасой и ее окрестностями. В настоящее время от него остались только развалины, изображенные на концовке этой главы. У подножия замка на скале высечено изображение будды Шакьямуни.

По западную сторону от этих развалин, на берегу реки, находится маленькая деревня, большинство жителей которой торгуют мясом на базаре монастыря Брайбун.

С этого места начинается широкая долина Додлун, которую монголы чаще зовут Ямбачжань, по названию одной из ее верхних падей – плодородной и населенной местности Центрального Тибета. На реке этой долины, называемой Додлун-чу, построен довольно большой каменный мост.

Путь чрезвычайно каменист, и мы после пятичасовой езды шагом остановились в местности Ньетан в доме тибетского крестьянина, которого рекомендовали мне знакомые в Лхасе. Рекомендация эта нам оказала ту услугу, что нас пустили в дом и приготовили нам чай и кушанье из наших продуктов, а ночью хозяин бесплатно прокараулил наших лошадей, привязав на длинных веревках на выжатой ниве. Местность Ньетан известна в истории тибетского буддизма своим монастырем, где знаменитый проповедник XI в. Чжово-балдан-адиша (994—1067)[85] прожил 9 лет. В настоящее время монастыря уже нет, а указывают в особом сумэ большой субурган, в котором, по уверению местных жителей, находится прах сего проповедника. В некотором отдалении от него находится сумэ с большой статуей Тары (по-тибетски – Дол-ма).

1 октября мы двинулись далее по тому же правому берегу Уй-чу. На этом пути река местами очень близко подходит к правобережным скалистым горам, потому приходится ехать по голым скалам и опасным обрывам. Ближе к устью долина расширяется, а река отходит к левобережным горам и там, соединившись с рекой берега Цзанбо-чу, уходит на юго-восток. У горного носа левого Цзанбо-чу находится замок Чу-шур-цзон. Пройдя далее по левому берегу реки Цзанбо, мы заночевали в деревне Чжала-са после 9,5-часового движения. Так как здесь мы не могли найти постоялого двора, то попросились в дом одного крестьянина и купили у него соломы для лошадей. Утром же уплатили за топливо один каган (3,5 коп.).

2-го числа тут же, против названной деревни, переправились на карбазах через реку Цзанбо-чу. У карбазов, по-тибетски – чуйшинда, в буквальном переводе – «водяной деревянный конь» (длина около 5 саженей ширина в кормовой части около 2 саж., а в носовой – около сажени, дно плоское, и животных ставят прямо на него), на носу – изображение лошадиной головы. Весел пять: 4 по бокам и 1 на корме. За перевоз мы уплатили по 0,5 монеты с лошади со всадником, после чего перевозчики просили «на водку» не менее настойчиво, чем в нашем отечестве.

Далее мы ехали по правому берегу реки Цзан и верст через пять вступили в правобережную ее падь (Ба-цза), оттуда поднялись на высокий перевал Ганба-ла, что значит перевал Нога. Кстати заметим, что тибетцы, по-видимому, любят давать перевалам названия частей тела. Так, существуют еще перевалы: на север от Лхасы – Го-ла (перевал Голова), еще далее – Чаг-ла (перевал Рука), на юг от Лхасы – Го-ган-ла (перевал Головы и Ноги). Поднимались на перевал с северной, сравнительно отлогой, стороны ровно 3 часа, и с вершины открылся вид на озеро Ямдок. Ночевали мы после 6,5-часовой езды в деревне Рамалун (Козье ущелье, или Козья долина), находящейся тут же под перевалом на берегу озера Ямдок-цо, или Яр-брог-мцо в литературе, в переводе значит «верхнее уединенное озеро», или «озеро верхних пастбищ».

Название, без сомнения, указывает на высокое местоположение озера, хотя бы над уровнем воды соседней Цзанбо-чу (Брамапутры). Затем, окрестные горы этого озера, в особенности те, которые заключены в кольцо его, покрыты травой и поныне служат скорее для пастбищ, чем для пашни. Округ этого озера с пастушеским населением, отделяющий две провинции, Уй и Цзан, являлся всегда особенно уединенным. В перечне округов Тибета писатели отмечают, как перечислено выше, таковых в Уе и Цзане по 6 и уже 13-м прибавляют округ Ямдока. Люди избегают употреблять воду из этого озера, говоря, что в нем погибло много непальцев во время войны с тибетцами, следовательно, вода осквернена, хотя она пресная.

3-го мы ехали по северному берегу озера, который очень пустынен, в неглубоких боковых падях видны были площадки, когда-то занятые пашнями. Ближе к северо-западному концу озера находится старинный замок Балдэй-цзон (что в живой речи звучит как Байдэ-цзон), около него обычная деревня с пашнями поблизости. Замок этот находится как раз между двумя провинциями: Уй и Цзан. Местность по северному берегу озера, являющаяся соединением двух провинций, служила, по-видимому, полем враждебных столкновений независимых удельных владельцев; здесь происходили сражения между чжунгарами и цзанцами, а также между непальцами и тибетцами[86]. На северо-западном краю озеро разветвляется на два рукава, из коих один направляется на юг, а другой – на северо-запад и выпускает из себя реку Рон, по которой и лежал наш дальнейший путь. После 8-часового движения в продолжение дня мы остановились на ночь в деревне Цзатан (Травянистая равнина). Тибетцы очень неохотно пускают к себе путников на ночлег, и лишь выгода продать соломы и получить за топливо заставляет отводить для них какой-нибудь навес или сарай по соседству с домашними животными.

4-го путь наш, шедший вниз по реке Рон, оказался чрезвычайно трудным по своей каменистости, крутым подъемам и спускам в овраги. Долина чрезвычайно узка и мало населена. Деревушки ютятся лишь при устьях боковых падей и на обрывистых берегах, где есть какая-нибудь возможность для хлебопашества. После шестичасовой езды от места ночлега мы пришли в деревню Чу-срин-ха, где много холодных и горячих минеральных ключей. Температура горячих ключей, по-видимому, чрезвычайно высока: я, по крайней мере, не мог долго продержать руки в воде, текущей по деревне из ключа. Сделав отсюда двухчасовой путь, остановились ночлегом в местечке Тамбэйса, как называли нам вообще эту местность.

5 октября нам встретился на пути ронский замок Ринь-бун-цзон (Замок кучи драгоценностей), игравший в истории уделов немалую роль. Далее, после 3,5-часовой езды, мы достигли небольшого монастыря ронского Чжямчэня, где главной святыней, как показывает название, является медная статуя Майтреи около 5 саж. вышины. Она изображает Майтрею в сидячем положении со сложенными под себя ногами в девятилетнем возрасте. Через 1,5 часа после выезда из монастыря мы прибыли к реке Цзан. Река в этих местах течет между высокими горами и имеет крутые обрывистые берега. Дорога часто поднимается на крутые скалы, когда они близко подходят к реке, не оставляя промежутка между собою и берегом реки для проезда. Говорят, что весьма труден и даже непроходим путь по берегам реки Цзан, ниже устья названного ущелья Рон. По нему с грехом пополам может пройти лишь пешеход или привычный порожний осел. После девятичасового пути за день остановились на ночлег в деревне Дагдуха.

6-го ехали по местам уже более удобным, так как долина реки Цзан расширяется, причем сама река течет многими руслами, разнося повсюду песок и ил. Песчаные берега долины, по-видимому, служат причиной малой населенности здешних мест. После 8,5-часового пути мы с трудом выпросили у одного хозяина дома в местности Кушарну позволение заночевать у него, но нас не впустили во внутренний двор, а отвели место под небольшим навесом за воротами.

7-го мы вышли очень рано и после семичасовой дороги достигли монастыря Даший-Лхунбо, где остановились в доме халхаского мицана и прожили до 20 октября.

2. Монастырь Даший-Лхунбо

Основателем монастыря Даший-Лхунбо был ученик и последователь Цзонхавы, Гэндунь-дуб, который считается, как известно, первым далай-ламой и жил с 1391 по 1475 гг. Он родился в цзанской деревне Гурмару, вблизи Сакьяского монастыря, от отца Гонбо-дорчжэ и матери Намчжид. По преданию, родители во время его младенчества были ограблены ворами и он вырос в бедности и прислуживал сначала у лам в монастыре Нартане. Вскоре он попал под покровительство настоятеля этого монастыря Дувба-шейраб, который посвятил его в убаши (по-тибетски – гэнен) и заставил учиться. 15-ти лет Гэндунь-дуб был посвящен в гэцулы, а 20-ти – в гэлоны.

На 24-м году своей жизни, т. е. в 1414 г., он отправился в Уй и в монастыре Даший-донха впервые встретился с Цзонхавой, который сразу же приблизил его к себе и не разлучался с ним до конца жизни. В то время он учился у Чжялцаба и хранителя винаи Дагба-чжялцан. После смерти Цзонхавы он учился и учил в разных местах и, пробыв в Уе всего 12 лет, он в 1426 г., как сказано выше, возвратился в Цзан вместе с Шейраб-сэнгэ. Здесь он всюду проповедовал «желтошапочное» учение и в 1447 г. нашей эры положил основание монастырю Даший-Лхунбо.

Основанный таким образом монастырь находится на южной стороне горного мыса при впадении в реку Цзанбо-чу правобережного притока, называемою Цзанбо-шяр, или Чжян-цзе-чу, который также называется Нянчу. Даший-Лхунбо имеет почти четырехугольную форму, и окружность его не более 2,5 версты. Удаленный от реки, он пользуется водой из колодцев. Когда подъезжаешь к монастырю, то первыми бросаются в глаза пять золотокровельных храмов, стоящих по одной линии с востока на запад. Они почти одной формы и содержат в себе субурганы пяти банчэн-ринбочэ (официально – банчэн-эрдэни).

Стены этих зданий сложены из каменных плит и окрашены в коричневый цвет, крыши в китайском стиле, из золоченых листов красной меди. Они строились в разное время с востока на запад, так что могила первого банчэня находится на восточном краю, а пятого – на западном. Заключенные в них субурганы почти одинаковой величины, но разной отделки; особенной роскошью выделяется субурган пятого банчэня Данбий-ванчуга, умершего или, вернее, убитого в цветущем возрасте.

Между усыпальницами первого и второго банчэней находится дворец сих перерожденцев. На восточных внешних воротах его висит обычная синяя доска, жалуемая маньчжурскими богдоханами высочайше утвержденным кумирням.

Дворец этот сами монахи зовут Гадам-побран. На восточной стороне, рядом с дворцом, находится здание цокчэнского дугана, главной святыней коего считается статуя Шакьямуни, вылитая еще при Гэндунь-дубе. На северо-восточном краю монастыря выдается громадная стена-щит, выстроенная с пустым пространством внутри, с окнами и дверью с боков. Эта стена предназначена для выставления на ней большого изображения будд в день годового праздника. Название ее на месте у меня не оказалось записанным. Waddell на с. 273 своего «The Buddhism of Tibet or Lamaism» дает по Турнеру[87] название «Go-ku-pea», или «Kiku Tamsa». Первое слово, вероятно, тибетское, гой-ку-пэб – «пришествие изображения на материи», а второе, кой-ку-тамса – «место для натягивания образа».

Монастырь этот, по образцу лхасских, делится на факультеты, из коих 3 богословских и 1 тарнистический.

Богословские дацаны суть:

1) Шяр-цзэ, первым хамбо которого был Шандон-димэд, изучает цан-нид по толкованиям сэраского Даньба-дарчжяй; 2) Чжил-хан, принявший за руководство толкования банчэня Шаньдибы-лодой-чжялцан; 3) Тойсам-лин, первым настоятелем которого называют Димэд-шенень, пользуется при изучении цан-нида толкованиями брайбунско-гоманского Агван-цзондуя и сэраского Чже-бцзун-ба; 4) тарнистический дацан называется Агпа и почти сходен с лхасскими дацанами Чжюд. Он был основан первым банчэнем Ловсан-чойчжи-чжялцанем, хотя и был задуман еще основателем монастыря Гэндунь-дубом в память своего учителя Шейраб-сэнгэ, специалиста по тантре и основателя дацанов Чжюд.

Духовных во всех дацанах насчитывается до четырех тысяч в следующем отношении: 700, 1000, 2000, 300 чел. Постоянно живущих монахов в Даший-Лхунбо едва ли более 2500.

Главой монастыря является перерожденец банчэн-эрдэни, который назначает по одному настоятелю в каждый дацан с пожизненною властью. Административно-судебная власть над всеми монахами поручается одному цокчэнскому гэбкою; хозяйственная часть монастыря находится в руках правителей дел банчэня.

Цан-нидское учение здесь не играет, по-видимому, такой важной роли, как в вышеупомянутых монастырях Сэ-нбра-гэ-сум, так как на занятия этим учением здесь собираются лишь однажды в день, и то на короткое время, тогда как «собраний» в цокчэне бывает по три ежедневно. Впрочем, должно заметить, что здешние богословские факультеты славятся изучением части богословия, касающейся логики. Единственная ученая степень, получаемая здесь за изучение цан-нида, называется качэнь, хотя банчэнь может дать и другие степени.

Диспуты по обрядности отличаются тем, что оба диспутанта стоят, надевши шапки, и заканчивают свои слова ударами в ладони, тогда как в Сэ-нбра-гэ-сум отвечающий постоянно сидит, надевши шапку, а задающий вопросы стоит без шапки.

По одежде здешние монахи отличаются от лхасских: сапогами, сходными с сапогами лхасских монахинь и женатых лам, и желтым цветом мантий (дагам).

Материальная обеспеченность монахов и не столь строгая дисциплина в монастыре едва ли не объясняются тем, что трудно было основать общину нового учения Цзонхавы среди народа, приверженного «красношапочникам», без некоторых уступок, а главное без обильной сравнительной выдачи содержания монахам. Здешний монах может небедно прожить на хлеб и деньги, выдаваемые из казны банчэня.

3. Город Шихацзэ

Почти в одной версте на северо-восток от монастыря, на отдельной горке, находится полуразрушенный старинный замок Шихацзон, или Ши-хацзэ, носящий еще название Сам-дуб-цэ, принадлежащий прежде светским правителям этой провинции. Говорят, что Цзанба, владелец этого замка, оказал упорное сопротивление Гуши-хану[88], которому стоило немало труда взять замок. В настоящее время в нем помещается канцелярия судилища местных светских жителей. Как повсюду в Тибете, у замка были, конечно, сгруппированы светские жители, строившие свои жилища у подножия скалы, на которой стоял замок (цзэ). Такие поселения называются «низом» (шод) замка. Шихацзэйский «низ» представляет в настоящее время значительный городок с жителями около 5 тысяч душ, состав которых таков же, как в Лхасе, разница только в том, что здесь больше земледельческого населения.

Между монастырем и шодом находится китайская крепость с небольшим гарнизоном, состоящим из китайцев, природных и рожденных от тибетянок. У основания западной стены крепости беднота вырыла себе в горе жилища-конуры.

Далее между крепостью и шодом находится торговая площадь (по-тибетски – том), где происходит ежедневный базар, продолжающийся часа три (от 9 до 12). Торговцы ежедневно выносят сюда товары из города и раскладывают их на земле, застлав ее предварительно подстилками; затем они сами садятся подле товаров и торговля начинается. Европейские товары те же, что и в Лхасе. Из местных произведений этот город славится своими металлическими изделиями, между которыми упомянем о подстаканниках с крышками, приготовляемых из белой меди, привозимой из Индии и отчасти из Китая, вошедших с недавнего прошлого в моду у тибетцев, а также о копьях около 4 аршин длины, состоящих из железного наконечника, длинного древка, обмотанного железной проволокой, и острия на нижнем конце для втыкания в землю. Их изготовляют самым первобытным ручным способом.

Копье среднего качества на месте стоит от 4 до 5 монет. Во время посещения базара мы заметили, что копья охотно покупаются пришельцами из окраинных кочевых племен Тибета. На рынке нас поразила масса нищих из преступников, приговоренных к вечным кандалам и колодкам. Они очень надоедают своим нахальным попрошайничеством и, как говорят, не отказываются воспользоваться удобным случаем для кражи и даже дневного грабежа. Такой порядок объясняют тем, что им не дают казенного содержания, а выпускают днем собирать милостыню и питаться ею; ночью их держат в заключении. Здесь в обращении те же монеты, что и в Лхасе.

К характеристике местного базара нелишне прибавить, что ежедневно на здешнем рынке я встречал одного идиота, мужчину лет 25, ходившего совершенно голым, держа в руке небольшой рожок. Буйств он никаких не производил, но занимался накладыванием песку в свой рожок. Про дальнейшие операции его с рожком я не осмеливаюсь здесь говорить… Характерно то, что вся публика, не исключая и женщин, не стеснялась смотреть и смеяться на его идиотские выходки, а напротив, ту или другую выдумку его старались объяснить предзнаменованием чего-либо нового, потому что этот идиот, по их понятиям, не простой человек, а какой-нибудь перерожденец. Смотря на этого идиота и слушая толки о нем, я невольно вспоминал юродивых нашего отечества и отношение к ним простого народа.

4. Загородные дворцы Банчэней

К востоку от шод, на самом берегу реки Цзанбо-шяр (вернее, Нянчу), находится один из загородных дворцов банчэней, окруженный обширным садом и домами для служащих. Внутри сада самые здания дворца окружены другой стеной, на главных воротах которой, обращенных к восточной реке, висит надпись на четырех языках: монгольском, китайском, тибетском и маньчжурском, имеющая на всех языках одинаковый смысл: «Всему покровительствующий храм»; на других, второстепенных, воротах – надпись уже на одном китайском языке, которую, пожалуй, можно перевести как «Законы (религии и мира) величественно согласны».

По-тибетски этот дворец называется просто Гун-чжоб-лин. Во дворе несколько зданий, в числе коих главное место занимает храм, название которого и вывешено на главных воротах; здесь банчэн дает аудиенции высшим представителям духовной и светской власти, а также принимает поклоняющихся богомольцев. Рядом с этим храмом находится дом, где банчэн проводит обыденную жизнь свою. В саду на цепи – молодой слон и два тибетских медведя, в конюшнях – любимые породистые лошади банчэня, вывезенные из Европы через Индию.

Дворец этот служит летним и осенним местопребыванием банчэня, зиму он проводит в монастыре, а весну – в другом загородном дворце, находящемся на юго-запад от монастыря на расстоянии почти одной с половиной версты. Мы ходили осматривать этот дворец, но ворота его были заперты, и мы не могли никого увидеть. Было лишь заметно, что дворец этот менее роскошен, чем упомянутый выше, восточный. На внешних воротах китайская надпись: «Весеннее поселение десяти степеней (бодисатв)». Я не уверен в правильности перевода, так как 2-й иероглиф на надписи испорчен временем. Тибетцы этот дворец называют Дэчэнь-побран – «великого спокойствия дворец». Мы, как простые богомольцы, конечно, не могли получить доступа для осмотра внутренности этих дворцов, а внешний вид их не представляет ничего замечательного и является лишь шаблонной архитектурой тибетских кумирен.

5. Банчэн-Ринбочэ

Одним из трех великих лам иерархии современного ламаистского мира, как известно, является хозяин монастыря Даший-Лхунбо, перерожденец банчэн-ринбочэ, коих монголы и официальный язык пекинского правительства зовут банчэн-эрдэни. Генеалогию или, точнее, поколения перерождений знаменитых лам ламаисты выводят от времен будды Шакьямуни, а ближайшим образом – от современников основателя ламаизма Цзонхавы. Так, говорят они, что банчэн-эрдэни был во времена Цзонхавы его учеником Хайдуб-гэлэг-балсаном; далай-лама – другим его учеником Гэндунь-дубом и, наконец, ургинский хутухта – Чжамьян-чойрчжэ-даший-балданем. Но, как известно, в первое время у последователей Цзонхавы не было в обычае отыскивать и воздавать почести перерожденцам. Культ их начался гораздо позднее, и, в частности, первым банчэнем считается лама Ловсан-Чойчжи-чжялцань, который родился в долине Рона в 1570 г. На 14-м году своей жизни он был посвящен в духовенство и на 30-м году избран в настоятели Даший-Лхунбоского монастыря.

В 1603 г., по прибытии из Монголии в Тибет четвертого далай-ламы Иондан-чжямцо и при принятии им обетов гэлона, Чойчжи-чжялцань был духовником его. Затем он сопровождал далай-ламу во время путешествий по Тибету, а в 1616 г. ему было суждено совершить погребальные обряды над прахом этого монгольского далай-ламы. В следующем году Чойчжи-чжялцань сделался настоятелем Сэра и Брайбуна, затем был духовником и учителем пятого, великого далай-ламы Агван-Ловсан-чжямцо. Учитель и ученик, как известно, составили тогда союз против светских правителей Тибета и призвали на них оружие монгольского завоевателя Гуши-хана. Подавив при помощи последнего своего противника Цзанба, Чойчжи-чжялцань возвратился в Даший-Лхунбо и сделался хозяином монастыря. Умер он в глубокой старости, на 93-м году жизни, в 1663 г., оставив 4 тома сочинений.

Имя второго банчэня было Ловсан-ешей. Он родился в 1664 г. и, согласно Waddell’ю, умер в 1737 или в 1739 г. и оставил после себя 3 тома сочинений.

Третий, знаменитый банчэн, современник императора Цянь-луна, родился в 1740 г. и назывался Балдан-ешей. Он был замечательно способный дипломат и писатель. В своих сочинениях (7 томов) он, между прочим, развил мысль, на которую намекали его предшественники, что банчэн будет 25-м ханом Ригдан-дагбо, который будет главенствовать над буддистами в так называемой «северной войне Шамбалы», в которой буддисты будут сражаться с иноверными (лало). Писатель конца XVIII столетия, не раз вышецитированный Лондол-лама, в своих сочинениях говорит, что в Шамбале в 1777 г. исполнилось царствованию 19-го хана Намнона («весьма давящий»), по исчислению астролога Пугба, 51 год, а по исчислениям Хайдуб-гэлэг-балсана (известный ученик Цзонхавы) и Будона (знаменитый ученый и писатель XIV в.) – 92 года. Каждый хан властвует там 100 лет.

После Намнона до 25-го хана должно пройти 5 столетий, в течение коих будут по порядку следующие 5 наследственных ханов: 1) Доббо-чэ («Великосильный»), 2) Магагба («Беспрепятственный, Неудержимый»), 3) Мии-сэнгэ («Людской лев)», 4) Ванчуг-чэнбо («Великий, Полновластный») и 5) Таий-намчжял («Бесконечно (вполне) победоносный»). Сыном последнего будет 25-й хан Шамбалы Ригдан-дагбо. Во время его царствования, по одним исчислениям, на 51 году, а по другим – на 8 году, т. е., по нашему летоисчислению, в 2335 г. по Р. X., произойдет война между буддистами и лало. Сначала будут побеждать лало, но конечная победа останется за Ригдан-дагбо, который лично примет участие в сражениях. Война Шамбалы – нечто похожее на приход еврейского Мессии и второе пришествие Христа у христиан.

Затем Балдан-ешей задумал приобрести почести от пекинского правительства, для чего сам стал просить аудиенции у Цянь-луна. При проезде в Пекин через Цайдам, Кукунор и Монголию он своею тактичностью и умением угодить всем обворожил и ламаистов, и магометан. Предания о нем еще свежи в этих местах. Наконец, в первой осенней луне 1780 г. он получил аудиенцию у императора, на которой выразил свои верноподданнические чувства в более рабской форме, чем того требовал церемониал двора. Здесь он получил почетный титул банчэн-эрдэни и был признан третьим перерожденцем банчэней. Однако ему не было суждено возвратиться с полученными почестями на родину, так как он умер в средней зимней луне того же года в Пекине, и в следующем году был отправлен в Тибет лишь его прах.

Четвертый банчэн, также известный своими многотомными сочинениями (8 томов), именовался Данбий-ньима («Солнце религии»). Он родился в 1781 г. и в 1784 г. был утвержден в звании банчэн-эрдэни. Умер он в 1854 г.

Пятый банчэн Данбий-ванчуг (1855–1881) был, по-видимому, человек очень своехарактерный и замечательно способный. Он, будучи по званию главой «желтошапочного» учения в этой стране, соседней с влиятельной «красношапочной» сектой сакья, не довольствовался своим учением и с увлечением занялся законоучениями названной секты. Эти свои занятия, на которые уже смотрели косо его окружающие, он довел до того, что открыто принял некоторые посвящения (наставления) от Сакья-пандиты. Это переполнило чашу терпения его приближенных, а также монахов монастыря Даший-Лхунбо. Последние подняли мятеж и смуты, сведения о которых дошли до лхасского правительства, которое потребовало от банчэня объяснений. Предводительницей недовольных была родная мать банчэня, женщина, умевшая, по-видимому, с большим искусством разжигать страсти, потому что банчэн однажды, как говорит предание, в досаде воскликнул: «Ах, как хорошо было бы иметь немую мать!»

Часть недовольных составила заговор против жизни банчэня, но исполнение их преступного замысла предупредила мать его, отравив своего сына. Он оставил после себя 2 тома сочинений.

Нынешний, шестой, перерожденец, родившийся в 1882 г., имеет полное имя Ловсан-тубдань-чойчжи-ньима-гэлэг-намчжял, или, как проще называют его, Гэлэг-намчжял. Родиной его была область Лхоха, т. е. южная часть провинции Уй. Говорят, что он родился от одной немой или косноязычной женщины, жившей прислугою в зажиточном доме.

6. Представление Банчэню

Я представлялся ему или, вернее, получил от него благословение 11 октября. Еще ранее, 9-го числа, я внес в дворцовое казначейство банчэня 5 ланов местных монет. На другой день было сообщено, чтобы мы пришли во дворец Гун-чжоб-лин 11-го числа ранним утром,

В назначенный день в 8 часов утра я со спутником и другими монгольскими богомольцами был уже у дворца банчэня. Нам сообщили, что время поклонения еще не пришло, а потому придется немного подождать. Обычно скучное время ожидания я посвятил осмотру дворца и сада. На северо-восточной стороне дворца, за внутренней оградой, стоит небольшой домик, где, как объяснили мне, живет мать банчэня. Действительно, через некоторое время из этого дома вышла хорошо одетая женщина с прислугой. Она, смотря на нас, стоящих у внешних ворот дворца, о чем-то объяснялась с сопровождавшей ее женщиной посредством знаков пальцами и каких-то непонятных звуков, произносимых ею. Это была мать банчэня.

Наконец, около 11 часов, настало время поклонения. Нас впустили во внутренний двор, а затем ввели во дворец во второй этаж, прямо в зал для аудиенций. Когда мы вошли туда, банчэн сидел уже на своем высоком троне в полном облачении «желтошапочного» иерарха, т. е. в желтой мантии и желтой шапке цзонхавинского образца; по бокам, немного впереди трона, стояли двое лам-прислужников. Боковые стороны залы были полны сидящими высшими ламами и светскими чиновниками в желтых халатах. Банчэн выглядел почти отроком. Темноватое лицо его было широко в верхней части и очень узко в нижней.

Глаза не особенно большие, нос также, лоб широкий. Нас подвели прямо к трону. Я был, понятно, первым, и мне последовательно подавали мандал (символическое изображение всего мира), статуэтку Будды, книгу и, наконец, субурган. Я же подавал эти вещи банчэню. Он едва дотрагивался до них и ставил в сторону. Мои товарищи подходили с подношением только хадаков и получали благословение. После этого началось угощение чаем и рисом – точно так же, как описано выше при поклонении далай-ламе, только банчэн не осведомлялся о нашем благополучном прибытии.

После окончания чаепития мы сделали по три земных поклона и сели в ряд перед троном банчэня для выслушивания учения. Он прочитал нам по книжке очень бегло и громко сочинение третьего банчэня «ёй-монлам», что значит «Благопожелания Шамбалы». Оно содержит молитву банчэню, чтобы он, когда будет предводительствовать буддистами в священной войне Шамбалы с еретиками (лало), взял молящегося в число своих воинов. Лишь только он окончил чтение, нетерпеливые церемониймейстеры громко провозгласили «Уходите прочь!» и выпроводили нас, размахивая своими кнутами, производящими большую панику между богомольцами. Нам пришлось поспешно сбежать по той узкой лестнице, по которой несколько минут назад мы поднимались с некоторым почетом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.