Мифы старятся. Но живут в памяти миллионов

Мифы старятся. Но живут в памяти миллионов

Впрочем, не только в политуправленческой цензуре было дело. И даже не в сложностях с вынужденным переписыванием всех учебников и справочников, которые так тревожили корифеев советской исторической науки. К середине 70-х годов рожденная в последние дни Великой Отечественной войны легенда прожила уже 30 лет. В условиях, когда малейшие попытки отдельных правдолюбцев донести до людей подлинные факты надежно перекрывались, эта легенда превратилась в факт общественного сознания, стала одним из очень дорогих сердцу миллионов мифом. А с такими вещами так просто не расстаются.

Не зря все это очень хорошо понимавший военный историк И. Кащеев в своей записке, которую он в августе 1975 г . написал на имя первого заместителя начальника ГлавПУРа генерал-полковника Г. Средина, предлагал прививать правду обществу терапевтическими дозами. Среди мер, которые, по его мнению, дали бы возможность «исправить ранее допущенные ошибки при выпуске мемуаров генерала В. М. Шатилова и других книг, посвященных штурму Рейхстага», значилось издание сборника. Ученый предлагал включить в него тщательно проверенные архивные документы, фотоснимки, воспоминания непосредственных участников штурма, которые бы правдиво рассказали о последнем боевом эпизоде Великой Отечественной войны. В какой-то мере эта идея перекликалась с задачей, которую могла выполнить стенограмма ноябрьской встречи 1961 г ., будь она, конечно, опубликована…

Другая идея И. Кащеева была связана с созданием специальной редакционной группы. Последняя – по замыслу автора – «могла бы подготовить объективную справку о штурме Рейхстага для доклада Центральному Комитету КПСС и Министерству обороны СССР. Такая справка явилась бы ориентировочным документом для многих целей, в том числе для подготовки соответствующих материалов в 12-томную „Историю мировой войны“, „Советскую военную энциклопедию“. Она могла бы быть полезной и для печатных органов, книжных издательств и всех средств массовой информации при подготовке ими материалов по военно-патриотической тематике».

Вера историка в то, что кто-то в ЦК заинтересован в «объективной справке», равно как и надежда, что там благословят «корректирующий Шатилова сборник», диктовались самыми благородными побуждениями. Но были изначально обречены на долгое и безрезультатное «рассмотрение» в инстанции. Ровно за год до этого – в конце апреля 1974 г . – по этой безнадежной бюрократической дорожке прошел упорный М. П. Минин, который направил подробное письмо на имя «лично Леонида Ильича Брежнева». Результат – после долгого ожидания – свелся к ничего не значащим отпискам и формальным встречам с несколькими «ответственными работниками».

Записку И. Кащеева, через руки которого прошли многие воспоминания крупных военачальников – генералов армии и маршалов Советского Союза, постигла точно такая же участь. Ее оригинал так и застрял без движения в бюрократических лабиринтах ГлавПУРа, а копия – в личном архиве самого историка.

А тем временем новые издания и переиздания из противоположного лагеря как шли, так и продолжали свой победный ход к умам и сердцам миллионов советских читателей. Поток этот оказался настолько мощным, что в том же 1975 г . в нем без труда затерялась самая настоящая сенсация: в свет вышла брошюра М. Егорова и М. Кантарии «Знамя Победы». Ее авторы к тому времени изрядно посолиднели. М. Егоров продолжал службу в армии до 1947 г . Потом, явно с подачи ответственных товарищей из больших кабинетов, окончил совпартшколу в Смоленске. Вся эта неестественная, подсунутая ему сверху жизнь где-то Егорова тяготила. Более близкой и понятной была работа на родном Руднянском молочно-консервном комбинате, где хоть немного можно было перевести дух и отдохнуть от нелегкого круглосуточного исполнения роли «лихого знаменосца». Демобилизованный в 1946 г . Мелитон Кантария, видно, тоже не очень-то блаженствовал на мероприятиях, где приходилось потеть и мучительно напрягаться, чтобы как-то складно, не перепутав детали, излагать в стиле «все, что было не со мной, помню». По-настоящему «в своей тарелке» он чувствовал, только очутившись в среде, где можно было оставаться самим собой. Например, на сельском участке, когда работал в колхозе. Или, переехав в Сухуми, где – по деликатной формулировке справочника «Герои Советского Союза» – «занимал должность директора магазина», хотя полгорода знало, что на самом деле он трудился мясником на местном рынке…

Но вернемся к тексту воспоминаний «главных знаменосцев».

Не знаю, что сподвигнуло М. Егорова и М. Кантарию на обращение к мемуаристике и кто помогал им в работе над изданием. Возможно, чашу их терпения переполнили «открытия» в книгах типа журналиста Сбойчакова. Но в своей небольшой книжице они сами написали, что следовали лишь во втором эшелоне. А в первых атакующих рядах шли совсем другие знаменосцы. И даже упоминали в этой связи группу разведчиков капитана Макова, которая «сумела прорваться на крышу и там укрепила свой флаг» [162].

Однако кто читал эту скромненькую, отпечатанную небольшим тиражом книжечку очерков? Страна узнавала о своих героях из массовой, издающейся миллионными тиражами прессы, из мемуаров солидных, украшенных генеральскими погонами авторов.

А там «главные знаменосцы Победы» совершали удивительные подвиги. В одной из них, например, все тот же сержант Егоров за полтора года нахождения в партизанском отряде вместе со своим отделением взял 140 языков – результат, который можно считать мировым рекордом для целой разведроты, причем за всю войну. А М. Кантария, действуя в составе поисковой группы, притащил на себе столь важного «языка», что немедленно получил за это высокую правительственную награду. Хотя – как это следует из имеющихся в архиве документов – был представлен к таковой уже после войны, а главное, совершенно по другому поводу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.