Немецкая школа

Немецкая школа

В 1912 году в Джигинке была построена школа. Школа разместилась рядом со зданием кирхи и составляла вместе с ней единый архитектурный ансамбль.

Из книги «История немцев России»

«…Школа и образование играли важнейшую роль в жизни немецких и меннонитских колоний, что во многом объяснялось традициями, заложенными еще на исторической Родине – в Германии. Немецкими переселенцами Новороссии, как и Поволжья, школа рассматривалась как один из важнейших рычагов воспитания молодого поколения…»

Джигинская школа была светлая и просторная. Немцы не пожалели средств на ее строительство, и если в здании школы и не было величественности кирхи, то были ее основательность и (отчасти) роскошь.

Из книги «История немцев России»

«…Колонисты, будучи рачительными хозяевами, затрачивали большие средства на развитие и содержание системы образования. Это было обусловлено традицией всеобщего обязательного образования, напрямую связанной с религиозными потребностями немецкого общества: школа должна была готовить детей как к конфирмации, так и к потребностям быстро меняющейся социально-экономической ситуации в южных регионах России…»

Первой учительницей в джигинской школе была дочь проповедника Эммануила Дейка Елизавета Дейк. В дальнейшем общество нанимает на работу еще нескольких учителей. Основные предметы, которые преподавались в школе, были опять-таки традиционными для немецких школ: в начальной школе изучали основы арифметики, чтение, письмо, географию, закон Божий.

В школе поддерживалась образцовая чистота. С этой целью ученики в классах обязательно переобувались в так называемые «шлеры» (специальная обувь на деревянной подошве).

Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)

– Вы любили Германию, не будучи немцем, вы хотели рисовать, но стали героем войны, а потом – политиком. Противоречия!

– Ну да, лидеры моего масштаба часто бывали инородцами. Тот же Сталин, за которым пошел русский народ, был грузином. Или Наполеон, который повел Францию к бесконечной череде побед, будучи корсиканцем.

А что касается меня, то я всегда видел искусственность разделения моего народа на два государства. Мне казалось смешным, когда австрийцы называют себя австрийцами, а не немцами. Да, баварцы называют себя баварцами, пруссаки – пруссаками, саксонцы – саксонцами. Гайдн, Бах, Бетховен, немецкие писатели – все они спокойно функционировали внутри этой огромной феодальной чересполосицы, и совершенно невозможно определить, чьим писателем был, например, Гете. Или тот же самый Бетховен, который половину жизни прожил в Германии, половину – в Австрии.

Поэтому внутренний протест против такого положения дел был внутри нации. И в 1938 году 90 % населения на плебисците проголосовало за присоединение к Германии. Вспомните тот триумф, с которым я въехал в родную Вену!

– Как вы видели свою судьбу после Первой мировой войны?

– К тому времени я понял, что будущее Германии только в консолидации нации вокруг национальной идеи, вокруг защиты государства и укрепления национального духа. Мы выдвинули лозунг «Кровь и почва» и вокруг этого лозунга формировали наше движение. Мы не хотели допустить прихода к власти коммунистов и марксистов: печальный опыт России был нагляден. На первом этапе, даже до так называемого пивного путча, это удалось. С помощью, конечно же, генерала Людендорфа, с помощью Гинденбурга, с помощью фрайкора и Густава Носке немецкие ветераны войны не позволили коммунистам захватить власть ни в Гамбурге, ни в Берлине, ни в Мюнхене. Я входил в одну из таких ветеранских организаций, а потом вступил и позже возглавил Национал-социалистическую рабочую партию: если находиться в обороне, то рано или поздно проиграешь. За народное счастье нужно биться с врагами нации, с теми, кто отобрал у нее землю, имущество и честь. Значит, первый враг Германии – Польша, а второй – Франция.

– То есть это была идея реванша?

– Я не считаю идею «забрать свое» идеей реванша. Я хотел воссоединения с Восточной Пруссией, хотел получить обратно Верхнюю Силезию, Мемель, Лотарингию, Эльзас. Я хотел выгнать французов из Рура. Ведь они в 1923 году оккупировали Рур.

По Версальскому договору Германия должна была платить чудовищные контрибуции и репарации. И однажды Германия оказалась просто не в состоянии заплатить очередной транш, и французы ввели войска в Рур, где производилось 50 % немецкой стали и добывалось 70 % немецкого угля. Фактически они отобрали у нас всю индустрию. Они занялись прямым государственным грабежом. Просто вывозили немецкое имущество оттуда. Люди начали умирать от голода. Именно тогда фактически началось восстание против французских оккупантов.

Почему у вас в начале 1930-х люди умирали от голода? Потому что Сталин отобрал у крестьян все зерно и продал его за границу. То же самое и у нас. Французы вывезли все, включая продовольствие. Люди начали гибнуть. Тогда, кстати говоря, коммунисты объединились с нацистами, вместе создали боевые отряды и фактически начали партизанскую войну. Редчайший случай. И тогда руководители Веймарской республики заявили: мы приостанавливаем выплату контрибуций и репараций. И лишь угроза народного восстания заставила оккупантов сесть за стол переговоров.

Французская армия ушла, а выплаты были пересмотрены. Но даже после этого Германия еще в течение шести лет платила репарации. Дополнительно к тому, что уже было уплачено, она заплатила 16 миллиардов золотых рейхсмарок.

Ничего, кроме ненависти и сплочения нации, это принести не могло. Французы сами себе придумали казнь. И они ее получили в 1940 году. Причем немцы с ними поступили намного гуманнее, чем они с немцами. У них не было голода. На территории Франции не было ни одного восстания.

– А к Польше какие у вас были претензии?

– Территориальные. Это была наша земля. Вот хотя бы Восточная Силезия. Вновь созданная Польша с 1919 года претендовала на нее. Германия обратилась к Англии и Франции с предложением: оставьте нам Восточную Силезию, и мы заплатим 30 миллиардов золотых рейхсмарок репараций. Те ответили: «Проведите там референдум».

Референдум, проведенный в 1922 году под международным контролем, дал такой результат: 60 % населения были за то, чтобы остаться в составе Германии. Что же сказали эти оплоты народовластия? Решение было следующим: Восточную Силезию отдать полякам, а 30 миллиардов репараций оставить! Вот цена их приверженности народному волеизъявлению. А уже в следующем году Германия физически не смогла выполнить график платежей, и началась оккупация Рура.

В целом версальская система да это просто комедия! Восточную Пруссию сделали анклавом! Это же насколько нужно не знать немцев, их историю, их самосознание, их честь, чтобы всерьез поверить, что они с этим смирятся!

Когда я уже стал канцлером, у меня к полякам была только одна просьба: дайте построить экстерриториальную дорогу в Восточную Пруссию и Данциг. Поляки, подталкиваемые англичанами, отказали. Это была главная причина возникновения напряженности между нами.

Да, наша гордость была ущемлена тем, что немецкую землю какие-то дяди из Америки, Лондона и Парижа вдруг решили отдать Польше, но я не ставил вопрос, чтобы ее вернули. Ни по Пруссии, ни по Силезии, ни по Мемелю, или, как его потом назвали, Клайпеде, который отдали вдруг откуда ни возьмись появившейся Литве.

Я ставил вопрос лишь об экстерриториальной трассе. Ответ – чудовищная пресса в Польше, обещание Англии и Франции включиться в войну и бесконечные провокации на польско-германской границе, завершившиеся убийством поляками немцев на радиостанции в Гляйвице. Тогда наше терпение лопнуло. Мы начали поход для присоединения исконных немецких земель к рейху.

– Вот Рур, где из-за французов начался голод. А что же остальная Германия? Как она реагировала на это?

– В Руре было прямое французское управление. Но голод был везде, так как репарации платила вся Германия. И движение против оккупации Рура – это было восстание по всей Германии. Но наши враги были только в Руре. Вот баварец – против кого он должен был выступать? Там не было оккупантов. Если бы они появились, их бы зарезали.

То восстание, которое мы подняли в Мюнхене вместе с генералом Людендорфом, «пивной путч», было направлено против берлинского правительства, которое проводило политику соглашательства вместо того, чтобы возглавить народное восстание.

Дальше. Почему я закладывал в программу партии будущую войну? Это просто. Я ее не закладывал. Участие в восстании 1923 года программным для нас не было. Просто мы поняли, что должны быть вместе с народом. Я же всегда был готов использовать минимальный шанс на мирное решение. Но история такого шанса Германии не дала.

Нет, я не голубь мира. Я знал, что разговаривать о возврате наших земель можно только с позиции силы. Но я и не ястреб. Однако, если б у нас не было сильной армии, национальной консолидации и четких принципов, нас не стали бы слушать. Если бы мы не дали ясно понять, что все равно добьемся своего, мы бы не получили ни Судеты, ни Чехию и не воссоединились бы с Австрией…

Да, я развивал армию, но ни в 1923-м, ни в 1933 году не говорил, что нам нужно воевать. Я говорил, что нам нужно возродить экономику, поднять уровень жизни, отменить все ограничения на вооружение. И только тогда быть готовыми к возможной войне. Быть готовыми к войне и призывать к войне – это не одно и то же. Это ложь, что я голодный народ призывал к войне. Я сначала его накормил, одел, обул.

Из книги «История немцев России»

«…Уже в начале XIX века в немецких колониях сложилась специфическая система обучения. В начальных классах (восьмилетках) учились мальчики и девочки в возрасте с 7 до 14 лет, до конфирмации. Официально учебный год длился с 1 сентября до 1 (или до 15) мая. Но фактически он сокращался, так как дети помогали родителям в сельскохозяйственных работах… Основными чертами немецкой школы в колониях были:

• всеобщая обязательность обучения для всех без исключения детей школьного возраста;

• руководство школой со стороны пастора;

• тесная связь школы с общиной колонии, которая практически без помощи правительства содержала ее на свои средства, а значит, и руководила ею…»

На одной из фотографий начала XX века, сделанной в Джигинке, можно видеть учителей того времени. Интеллигентные, одухотворенные лица. Ничто даже отдаленно не напоминает о том, что это учителя обычной сельской школы, а не какой-нибудь гимназии в большом городе.

Кстати, стоит заметить, что до 1914 года немецкие дети обладали самым высоким уровнем грамотности в России.

Разумеется, воспитание и образование ребенка не ограничивалось только временем, проведенным в школе. Это был «круглосуточный» процесс, поскольку к воспитанию детей и в немецких семьях относились очень серьезно. Авторитет отца и матери был непререкаемым. И семьи у немцев, как правило, были большие – по 8-10 человек. С 2-3-летнего возраста девочек учили ведению домашнего хозяйства. Мальчиков обучали основам земледелия, военному делу. Вот, например, бесхитростное свидетельство того, как и из чего складывалась жизнь обычной джигинской семьи.

Документ о конфирмации

Когда юному сельчанину исполнялось 15 лет, то ему выдавался документ о конфирмации. К этому знаменательному событию и родители, и дети подходили со всей торжественностью, а документы о конфирмации хранили потом в семье как самую драгоценную реликвию. Под особенным контролем были дела сердечные – юноши и девушки могли собираться вместе только по праздникам и в выходные дни. В случае же возникновения взаимных симпатий влюбленные два-три года до свадьбы встречались в доме родителей невесты.

Школьные учителя Джигинки, фотография сделана в 1910 г.

Из воспоминаний Клары Пропенауэр

«…Я родилась в 1911 году в селе Михаэльсфельд, сейчас Джигинка. У нас была большая семья: папа, мама, девять детей – четыре брата и пять сестер – Вероника, я, Зельма, Милли и Мария, Альфред, Рейнгард, Соломон, Эдуард. Своей земли у нас не было. Отец брал в аренду у родственников землю, и вся семья работала – пахали, сеяли, убирали. Урожай делили пополам. При доме огород посадили, держали корову, свиней, птицу. Топили камышом, соломой, стирали руками. Работали с утра и до вечера всю неделю. Помню, как мы работали еще маленькими девчонками, на поле помогали собирать кукурузу, семечки, фасоль для богатых людей. Они нам платили по 30 копеек в день, это было хорошо. Мама нам на эти деньги красивые платья купила, она сама шила. Мы не отличались от богатых девчат…

В субботу женщины убирали в доме, а воскресенье все уходили в церковь. Потом, с обеда старые люди в гости ходили, веселились. А молодежь собирались по группам, танцевали, песни пели. Все были такие жизнерадостные…»