Репрессии, 1937–1938 годы
Репрессии, 1937–1938 годы
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И тут нагрянула беда, да еще какая. Вроде бы между нами были шпионы, немецкие агенты. И начал каждую ночь приезжать черный ворон и забирал по 5–6 человек…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В начале 1937 года над Джигинкой прошла черная туча, пошли аресты. Ночью приезжали сотрудники НКВД, арестовывали по 7–8 человек, увозили, и никто не знал, за что их арестовывают… Боялись даже спросить о них. Через неделю-полторы опять это повторялось. И так весь 1937 год и начало 1938 года…»
Когда читаешь эти свидетельства, то возникает только один вопрос – почему? Вопрос наивный, его не принято задавать. Вся страна в то время задыхалась и билась в конвульсиях от доносов, репрессий, расстрелов… Какие могут быть вопросы?
Но в данном конкретном случае, когда окунаешься в документальные материалы о репрессиях 1938–1937 годов в Джигинке, все же неотступно начинает преследовать все тот же наивный вопрос: «Почему?..»
В 1937 год Джигинка вошла победительницей. Абсолютной победительницей. Крепкая комсомольская организация, авторитетная партийная ячейка. Джигинский колхоз им. Карла Либкнехта вышел в колхозы-миллионеры и прочно удерживает занятые позиции. Стахановское движение бьет рекорды за рекордами. Многие жители – ударники труда, неоднократно премированы, награждены, отмечены на самом высоком уровне. Благоустройство села – выше всяких похвал. И даже переходящее Красное знамя района – у Джигинки. Жители села после многих страшных и голодных лет упорного труда смогли наконец вздохнуть свободнее, стали счастливее.
И вот в начале 1937 года начинаются аресты. Арестовывают преданных, надежных, лучших. Чем это можно было объяснить?
Цитата, которую я приведу ниже, к Джигинке не имеет почти никакого отношения. Хотя кто знает…
Из книги Л.Д. Троцкого «К истории русской революции»
«…По рассказу бывшего начальника советского шпионажа в Европе Кривицкого, огромное впечатление на Сталина произвела чистка, произведенная Гитлером в июне 1934 года в рядах собственной партии.
– Вот это вождь! – сказал медлительный московский диктатор себе самому…»
Чистки, произведенные в Джигинке, потрясают воображение. Потрясает и количество арестованных. Потрясает и дальнейшая судьба арестованных. И судьба их семей, оставшихся на воле, к слову, тоже потрясает. Потому что каждую отдельную трагедию следует умножать раз в пять-шесть. А может, и больше. Дети, жены, старики-родители… Кто измерил меру их горя в те дни? И для чего все это было? И почему?
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Сперва бывших богатых крестьян забирали, потом зажиточных, а потом и бедных. В том числе забирали и женщин. Это длилось два года – 1937-1938-й. Брали самых крепких, хороших людей, остались старики и подростки. Всех немецких учителей забрали. И ни один человек не вернулся. А мы, оставшиеся, боялись даже спросить… Люди бесследно исчезли. После 1956 года люди начали писать, искать своих родных. И получали один ответ – расстрелян по такой-то статье. Месяц, число. Вот и все. Без вины ушел каждый третий немец…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Посадили 132 человека. Из них вернулись Герман Эдуард, Руфф Гельтмут, Штумм Эдуард, Мильц Т., Шельске Саша, Фельхле Эммануил Яковлевич…»
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В результате за это время были арестованы и бесследно исчезли только из Джигинки 135 человек. В том числе все бригадиры четырех полеводческих бригад, бригадир виноградных бригад, заведующий конефермой и самые лучшие работники колхоза. В школе были арестованы четыре учителя, в том числе директор школы. В сельском совете – зам. председателя, секретарь, кучер. Никто не знал, за что и почему. Каждый человек боялся, что и до него очередь дойдет. Так оно продолжалось до 1938 года…»
Из воспоминаний Александра Эрфле
«…Вечером к его дому подъехал черный воронок, дяде было предъявлено обвинение… Взяв с собой краюху хлеба, сала и еще кое-что, он попрощался с семьей. И его увезли. Больше его никто не видел. Утром к нам прибежала его жена, заплаканная, и все рассказала. Отец мой, Вениамин Данилович, боялся даже спросить, где брат. Вот так и жили, каждый день ожидая, что вот-вот постучат в нашу калитку. После 1937–1938 годов люди немного успокоились, занимались хозяйством, работали, но жили в боязни…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Если бы вы победили, во что должен был превратиться СССР?
– Я считал, что СССР так или иначе должен был распасться на некоторое количество территорий. В частности, Украина и Прибалтика должны быть отделены, Финляндии нужно было вернуть ее территории. Белоруссия должна войти в состав генерал-губернаторства, как она, впрочем, и вошла. Средняя Азия, Закавказье все должны были рано или поздно развалиться…
Относительно коренной России у меня не было каких-то специальных планов. Было слишком много дел, чтобы я думал еще и об этом. Мне нужна была нефть. Я много думал о Кавказе, а остальная часть меня занимала только как территория, где Сталин мог продолжать сопротивление. Отчасти меня интересовали крупные промышленные центры, хотя я не считал советскую промышленность завидным трофеем. Тем более что, отступая, русские все заводы и инфраструктуру взрывали. Тактику скифской войны они использовали еще при Наполеоне.
– Но в России планировался, наверное, какой-то политический режим?
– Идея была такая: территории, которые пригодны для сельского хозяйства, будут обрабатываться. Безусловная отмена колхозов, открытие заново церквей, пусть они молятся своему православному Богу. Создание оккупационной администрации на основе местных кадров. Впрочем, все это я и сделал на оккупированных территориях. Наверное, я обложил бы их налогами в пользу рейха. Но для какого-то серьезного вмешательства во внутренние дела нужен огромный потенциал, и я не думаю, что потенциала немцев хватило бы, чтобы обслуживать в режиме оккупационной администрации такие огромные территории…
– Вы не дали бы русским единой государственности?
– Пожалуй, я не позволил бы им создать единое государство. Пускай там было бы пять, десять, пятнадцать каких-то достаточно независимых государств. Чтобы они не смогли накопить серьезного потенциала для сопротивления рейху. Впрочем, не могу судить наверняка. Меня интересовали лишь реальные ресурсы – нефть… А это Баку, Иран, Ирак, Персидский залив.
Ах, если бы реализовался мирный сценарий и никакой войны с Советами не было! Мы бы все эти ресурсы, включая нефть, получили в режиме торговли. И мы же это получали начиная с 1939 года. Если бы Сталин продолжал поставлять нам нефть, зерно, руду, этого было бы абсолютно достаточно. Но он решил, что для него наступил удобный момент, чтобы напасть…
– После начала войны союз с Советами развалился. Что, появился другой план?
– С самого начала русской кампании все пошло к чертям собачьим! Я все же надеялся, что Черчилль не будет помогать Сталину, ведь, судя по его многолетней риторике, он был убежденным антикоммунистом и всегда призывал к «крестовому походу против СССР». Оказалось, что эта его болтовня – ловушка, чтобы натравить меня на Советы.
Потом японцы не сдержали слова и не ударили с востока, что позволило Сталину перебросить десятки дивизий под Москву и остановить нас. Впрочем, это вы хорошо знаете.
Неожиданной была и та жестокость, с которой Сталин с самого начала относился к своему народу. Это не укладывалось ни в какие нормы не только гуманности, что, на мой взгляд, вещь субъективная, но и рационального поведения.
Во-первых, отступая, русские расстреливали всех, кто у них сидел в тюрьмах и лагерях, оставив нам едва присыпанные землей тысячи трупов.
Во-вторых, они взрывали не только свои новенькие заводы и шахты, но и всю инфраструктуру – водопровод, канализацию, мосты, дороги. Это было странно, поскольку наше наступление это вряд ли могло серьезно задержать, а вот жизнь собственно русского населения превратилась в ад.
В-третьих, они сожгли почти весь урожай, отобрали у населения и угнали на восток весь скот, отравили колодцы. Зачем? Нанося нам едва ощутимый вред (ведь на нас работали все крестьяне Европы), они обрекли своих собратьев на голод и смерть.
В-четвертых, с приходом холодов они стали забрасывать в наш тыл полубезумных подростков, которые сжигали целые деревни, оставляя тысячи людей на улице, без припасов и теплых вещей. Многие из них погибли.
В-пятых, Сталин абсолютно не жалел своих солдат. Все 1941 и 1942 годы он гнал миллионы безоружных людей в атаку без всякого шанса на минимальный военный успех. Наши пулеметчики за день убивали по нескольку тысяч человек. Многие из них от этого сходили с ума.
Весь этот аттракцион мазохизма нельзя было предусмотреть заранее. На вермахт это произвело гнетущее впечатление. Солдаты выглядели подавленными. Невозможно понять: зачем русские это делали?
Политический же план родился бы по раскладу победы. Если бы в эту победу внесли свой существенный вклад русские войска – РОА, казачьи дивизии Краснова и Шкуро, сформированные из местных полицейские силы, если бы население приняло нас без партизанского движения, так, как это было на Украине, – радушно, как освободителей, если бы все так и было, если бы Сталин не начал инспирировать партизанщину, забрасывая в наш тыл диверсионные группы, то мы понимали бы: у нас есть союзники среди местного населения и им можно передать внутреннее администрирование этими территориями. Но не требуйте, чтобы у меня был план на 50 лет. Такого плана не было!
– Но русские никогда не смирились бы с потерей суверенитета и самостоятельности.
– Да? А территория, которая управляется большевиками, истребляющими свой народ, самостоятельна? Что проиграли бы русские, если они получали бы право ходить в церковь и в связи с разгоном колхозов получали бы каждый свою землю? Выбирайте, что лучше: когда вам без конца твердят о том, что вы живете в самой передовой стране мира, и при этом держат за скотину или вам указывают на ваше истинное место в культурном развитии и при этом не мешают строить пристойную жизнь? Меня всегда поражало, что русские упорно выбирают первое…
Я всегда считал, что Сталин был враждебен не только рейху, но и народу, которым он управлял. То, что народ его терпел, – это проблема этого народа, а не моя. И для меня совершенно очевидно, что я пришел с освободительной миссией.
Из воспоминаний Альфреда Коха
«…Мужем уже упомянутой моей тетки Ольги (они поженились в конце 1950-х) был Владимир Эрфле 1929 года рождения. Перед войной он стал сиротой, и его взяла к себе жить русская женщина по фамилии Анисютина. И он взял ее фамилию. Поэтому в 1941-м его не выслали, поскольку посчитали русским. Когда пришли немцы, они его угнали в Германию. Там он работал в крестьянском хозяйстве конюхом. Рассказывал, что к нему хорошо относились, поскольку он свободно говорил по-немецки и сказал, что на самом деле он – немец. В 1945-м он, 15-летний мальчишка, сказал, что хочет вернуться на родину и, натюрлих, угодил в фильтрационный лагерь. Нужно ли объяснять, что после этого он оказался не в Джигинке, а на кемеровских шахтах, где и проработал (еще раз – натюрлих) до 1956 года. После реабилитанса он встретил в Восточном Казахстане (это недалеко от Кузбасса) на свинцово-цинковом руднике Зыряновска мою тетку, на которой и женился.
Сразу после отставки Хрущева, году в 1965-м, когда немцам разрешили вернуться в свои деревни, они вернулись в Джигинку. Уже с двумя дочерьми. Естественно (то есть натюрлих), никто им дома не вернул. Они строились заново. Дядя Володя так и не выучился читать и был неграмотный. Помер он лет десять назад, нестарым еще человеком. У него были огромные рабочие руки с невероятного размера бицепсами. Он был невысокий и молчаливый. Меня называл Фредди, по-русски говорил неважно, тихим ласковым голосом.
Сиротой он стал после посадки своего отца. Скорее всего, это был упомянутый здесь дядя Александра Вениаминовича Эрфле, брат Вениамина Даниловича…»
Из воспоминаний Алиды Фогель (Кроль)
«…Вечером, когда на гулянье собиралась молодежь, между ними шныряли какие-то люди, что-то подслушивали, вынюхивали. А на следующий день у кого-нибудь во дворе было горе. Ночью приезжал “черный воронок” из Анапы. Заходили в дом и предъявляли обвинение в измене Родине. Больше ничего не говорили. В доме стоял плач жены, детей, стариков… Через день – опять облава. Люди между собой перестали общаться. Каждый ждал своего рокового часа.
В сельском совете знали, что идут поголовные аресты, но председатель сельского совета Пропенауэр А.Я. ничего сделать не мог…»
Из воспоминаний Александра Тильмана
«…Я остался сиротой, и меня взяла к себе папина мать в Джигинку… Благодаря тому, что у нее была корова и она получала марки из Германии от Красного Креста, мы не бедствовали. Но за эти марки пришлось заплатить моей тете Ирме. Она была учительницей младших классов, комсомолка. В 1938 году были арестованы учителя, они были осуждены по статье 58. Арестовали и тетю Ирму в Анапе. От такого горя бабушка умерла в 1938 году, и мне пришлось потом жить у дяди Готлиба. В 1938 году был взят и посажен без суда и следствия дядя Готлиб. Мы не знаем, куда он выслан, и вообще не знаем о нем ничего…»
Такие вот истории. Кстати, о помощи российским немцам, оказываемой из Германии. Действительно, такая помощь оказывалась.
Из статьи В. Хаустова «Репрессии против советских немцев до начала массовой операции 1937 г.»
«В 1933–1934 годах, когда резко обострившееся социально-экономическое положение в стране привело к массовому голоду в ряде регионов, резко возрос поток помощи советским немцам из-за рубежа от таких организаций, как “Союз зарубежных немцев” и “Братья в нужде”. По данным Главного управления государственной безопасности, в 1934 году советским немцам, компактно проживавшим на Украине, в Северо-Кавказском крае и Республике немцев Поволжья, было передано более 600 тысяч марок и 14,5 тысячи долларов. Дипломаты, иностранные специалисты, представители церкви привозили деньги, а затем активисты этих организаций в СССР передавали их самым нуждающимся. Очень скоро распространители материальной помощи подверглись массовым арестам. Только за 1934 год было арестовано около 4 тысяч российских немцев…»
Таким образом, сама эта помощь зачастую ставила советских немцев под удар. Боялись не только деньги получать, но даже письма. Вообще всего боялись. Особый страх испытывали те джигинские немцы, у которых были родственники за границей. В Америке, например. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что страх этот зародился не в 1937–1938 годах. Раньше, гораздо раньше.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…В 1912 году мои дедушка и бабушка Михаил Гросс и Доротея Кальмбах с сыном Рейнгольдом уехали в Америку. Мне было в то время восемь месяцев. Они в Америке арендовали землю в кредит на 20 лет и выслали нашим родителям документы на бесплатный проезд. Но, пока наши родители все оформляли, границу закрыли. И так мы и остались в родном Михаэльсфельде (Джигинке). С Рейнгольдом переписка длилась до 1928 года, пока границу не закрыли… Мне уже было 18 лет, когда они прислали нам 25 долларов, но мой отец пошел на почту и вернул деньги обратно. Ведь в то время многих посадили в тюрьму за это и даже расстреляли. Потому отец не стал их письма получать, а вернул все обратно…»
Все же однажды отец и мать Клары Пропенауэр получили весточку из Америки.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Семья Шредера Фридриха вернулась из Америки. Фридрих Шредер привез фотографии. На фотографиях – Рейнгольд и его жена (нарядные, очень красивые), дом, который они построили на собственной земле, комбайн, трактор и много такого, что мы и не понимали. Отец мой сильно боялся, и мама все в огороде закопала. И документы на бесплатную поездку в Америку, и фотографии – все сгнило в земле. И моя мама до самой смерти плакала, что она своих родителей не видела…»
Отец Клары не зря боялся, как оказалось, но все же эта история не имела для его семьи неприятных последствий. В отличие, скажем, от семьи Фридриха Шредера, который привез фотографии из Америки.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И уже в 1937 году этого Шредера и всех его сыновей – Отто, Рудольфа и Густава – посадили и расстреляли. А сам Фридрих Шредер уже старый был, его не тронули. И он очень жалел, что вернулся и потерял своих сыновей и дети их остались сиротами…»
Аресты людей проходили внезапно. На глазах ошеломленных родственников. И чаще всего это были расставания навсегда.
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Когда дедушку моего забрали в 1937 году, то бабушке и другим женщинам, у которых арестовали мужей, сказали, что они могут передать своим мужьям посылочки. И жены отправились в Новороссийск, где на то время содержались их мужья. Прождали они под стенами новороссийской тюрьмы до рассвета. И все время их обнадеживали, что посылочки у них возьмут. А на рассвете им сказали, что мужей их уже увезли в Краснодар. И посылочки так и не взяли. Большая часть тех женщин своих мужей так и не увидела никогда…»
Дальнейшая судьба большинства из тех, кого препровождали в Краснодар, была предопределена – их ожидал приговор «тройки» и расстрел.
Из «Книги памяти Краснодарского края»
«…Штумм Вильгельм Вильгельмович
Родился 29.04.1914, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; колхозник кол-за им. К. Либкнехта. Проживал: с. Джигинка. Арестован 21 марта 1938 г.
Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 28 августа 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации…
Приговор: расстрел. Расстрелян 12 сентября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО.
Штумм Вильгельм Яковлевич
Родился 28.01.1902, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; колхозник. Проживал: с. Джигинка.
Арестован 16 марта 1938 г.
Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 28 августа 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации…
Приговор: расстрел. Расстрелян 12 сентября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г. военный трибунал СКВО.
Штумм Иван Фридрихович
18.12.1916 г.р., с. Джигинка Анапского р-на; немец; б/п; образование начальное; колхозник. Проживал по месту рождения. Арестован 02.04.1938 г. Предъявленное обвинение: “являлся участником немецкой фашистской организации, проводил контрреволюционную агитацию”. Комиссией НКВД СССР 18.07.1938 г. назначена ВМН – расстрел. Приговор приведен в исполнение 08.08.1938 г. в г. Краснодаре. Верховным Судом РСФСР 09.02.1961 г. дело в отношении Штумма И.Ф. прекращено за отсутствием состава преступления. Реабилитирован.
Штумм Христиан Готфридович
24.12.1890 г.р., с. Джигинка Анапского р-на; немец; б/п; образование начальное; колхозник. Проживал по месту рождения. Арестован 03.04.1938 г. Предъявленное обвинение: “систематически проводил контрреволюционную агитацию, участник фашистской организации”. Комиссией НКВД СССР 18.07.1938 г. назначена ВМН – расстрел. Приговор приведен в исполнение 08.08.1938 г. в г. Краснодаре. Верховным Судом РСФСР 09.02.1961 г. дело в отношении Штумма Х.Г. прекращено за отсутствием состава преступления. Реабилитирован.
Штумм Вильгельм Фридрихович
Родился 26.05.1913, Анапский р-н, с. Джигинка; немец; образование начальное; б/п; печник. Проживал: с. Джигинка.
Арестован 21 марта 1938 г. Приговорен: Комиссия НКВД СССР и прокурора СССР 18 июля 1938 г., обв.: являлся участником контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстрелян 8 августа 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО.
Штумм Берта Адамовна
Родилась в 1891 г., Анапский р-н, с. Джигинка; немка; образование начальное; б/п; колхозник кол-за им. К. Либкнехта. Проживала: с. Джигинка.
Арестована 11 июня 1938 г. Приговорена: тройка УНКВД Краснодарского края 5 октября 1938 г., обв.: являлась участницей контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстреляна 17 октября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирована 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО…»
Штумм Берта Адамовна была арестована 11 июня 1938 года. Нужно сказать, что в тот день было арестовано немало джигинских немцев. Среди них был, в частности, и Биркле Михаил Александрович.
Из «Книги Памяти Краснодарского края»
«…Биркле Михаил Александрович
Родился 11.06.1891 г., Молдавия; немец; образование начальное; б/п; кузнец колхоза им. К. Либкнехта. Проживал: Анапский р-н, с. Джигинка.
Арестован 11 июня 1938 г. Приговорен: тройка УНКВД Краснодарского края 28 сентября 1938 г., обвинение: являлся участником контрреволюционной организации… Приговор: расстрел. Расстрелян 15 октября 1938 г. Место захоронения – Краснодар. Реабилитирован 9 мая 1960 г., военный трибунал СКВО…»
11 июня 1938 года Михаил Александровичу исполнилось 47 лет. Это был день его рождения. Все, что осталось сегодня в семье Биркле от деда, – его фотография. На этой фотографии он запечатлен в форме поручика царской армии. И фотография эта сделана предположительно в 1914–1917 годах. Молодой, бравый офицер. Усики молодцевато подкручены, взгляд смелый. Похоже, и эта страничка биографии Михаила Биркле не была забыта, когда ему выносился суровый приговор.
Из воспоминаний Людмилы Биркле
«…Моя мама рассказывала мне, что дед Михаил Биркле попал в дальнейшем в тюрьму города Краснодара. Там ему было предложено подписать бумаги, что он согласен с предъявленными обвинениями. Обвинение же было связано с политическими вопросами. Деда обвиняли в том, что он является участником контрреволюционной организации. Дед наотрез отказался подписывать, говоря, что никакого отношения он, простой кузнец, к политике не имеет. И его расстреляли. Хотя когда в 1960-е годы мы получили первую справку о реабилитации, то в ней было сказано, что Биркле Михаил Александрович погиб спустя 10 лет после ареста, в трудовом лагере. И только из справки о реабилитации, которая пришла уже в 1993 году, мы узнали, что деда расстреляли в Краснодаре 15 октября 1938 года. То есть через пять месяцев после ареста…»
Предъявленные обвинения, похоже, казались Михаилу Биркле настолько абсурдными, что он надеялся своим отказом убедить и своих обвинителей в этой абсурдности. Вместе с тем, отказываясь подписывать бумаги с предъявленным ему обвинением, он уже одним этим ставил под сомнение то, что обвинители его правы. А это уже проблема. И в таких случаях, похоже, у обвинителей находился более действенный способ убеждения. Расстрел. «Нет человека – нет проблемы».
Жизнь в Джигинке замерла. В прямом смысле. То есть она, эта жизнь, вроде бы и была. Но затаилась. Чтобы ее не вычислили, не определили, не опознали, не уничтожили. Отныне отношения людей определял страх. Стало больше недоверия, беспокойства, горя. И забот стало несравненно больше.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Были арестованы самые крепкие и работящие люди. И это сильно отразилось на работе колхоза. До этого была возможность по воскресеньям давать колхозникам выходные. Но теперь, когда было уничтожено столько рабочих, и речи быть не могло, чтобы иметь время на отдых. Народ работал с раннего утра до поздней ночи, все планы и обязательства выполнялись. Первенство по району держалось у нас, и Красное знамя переходящее оставалось у нас…»
Если бы только оно, это знамя, было защитой, иммунитетом, охранной грамотой против арестов. Но нет же. Вот список только некоторых арестованных в 1937–1938 годах: Янцен – учитель физики; Пейльман – учитель; Каспрехт – учитель; Кнауэр – директор школы; Бартэл – учитель; Веймер Отто Готлибович – учитель; Качкевич, еврей-аптекарь; Кенерт Иван Христианович – горный инженер; Фельхле Гильда Ивановна – учительница; Уиклокиди Иван Христофорович; Кох Альфред Давыдович – учитель и т. д.
Нередко арестовывали целыми семьями. Так, была арестована почти вся семья Шельске: Шельске Вольдемар (Владимир) Христианович, Шельске Александр Христианович, Шельске Теодор Христианович и сам Шельске Христиан, их отец. Имена для Джигинки знаменитые. Иоганну Шельске, который когда-то привел в эти места первых переселенцев из Бессарабии, и в страшном сне, вероятно, не могло присниться, что эта земля, с которой он связывал надежды на будущее счастье, станет однажды Голгофой для его потомков. Статистика семьи Шельске такова: из четверых арестованных только Александру Шельске удалось выжить. Только Александру выпал жребий избежать расстрела и не погибнуть в трудовой армии.
В целом же по Джигинке из 135 арестованных в 1937–1938 годах в живых осталось не более 10 человек. В некоторых источниках звучит цифра и того меньше – 5–6 человек. Кого-то расстреляли почти сразу, кого-то осудили и препроводили в трудовые лагеря… Лагеря – это была та же казнь, но в режиме замедленного времени. Немногие выживали. Направляли осужденных в Кировскую область на лесоповалы, на Урал, в Казахстан, в Магаданскую область.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…В конце 1938-го было затишье. Людей теперь не брали, не арестовывали, и люди стали немного веселее…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.