Трудовые армии
Трудовые армии
Из воспоминаний многих джигинских немцев узнаем, что вскоре после приезда в Восточный Казахстан их ожидало (равно как и всех немцев, переселенных с других территорий) новое испытание. Трудовые армии. Хотя сам термин «трудовая армия» ни в одном официальном документе военных лет, отчетах и прочих документах не употребляется. Немцы, мобилизованные на принудительные работы, сами назвали себя «трудармейцами», чтобы отделить себя от той массы заключенных, к которым они фактически приравнивались по условиям содержания и прочим факторам.
Джигинские немцы в трудармии
Из книги «История немцев в России»
«…К концу 1941 года в Сибирь и Казахстан было переселено из европейской части СССР около 800 тысяч советских немцев. Все они влачили жалкое существование и находились на грани жизни и смерти. Отчаяние могло толкнуть их на любой шаг… Мобилизация немцев на “трудовой фронт” решала сразу две проблемы. Ликвидировалась социальная напряженность в местах скопления депортированных немцев, и пополнялся контингент системы принудительного трудового использования…»
Вскоре последовал выход Постановления ГКО СССР № 1123 от 10 января 1942 года «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет». Основные пункты этого постановления звучат так:
«В целях рационального использования немцев-переселенцев – мужчин в возрасте от 17 до 50 лет Государственный комитет обороны постановляет:
1. Всех немцев-мужчин в возрасте от 17 до 50 лет, годных к физическому труду, выселенных в Новосибирскую и Омскую области, Красноярский и Алтайский края и Казахскую ССР, мобилизовать в количестве до 120 000 человек в рабочие колонны на все время войны, передав из этого числа:
А. НКВД СССР – на лесозаготовки 45 000 человек, НКВД СССР – на строительство Бакальского и Богословского заводов – 35 000 человек.
Б. НКПС СССР – на строительство железных дорог Сталинск-Абакан, Сталинск-Барнаул, Акмолинск-Карталы, Акмодинск-Павлодар, Сосьва-Алапаевск, Орск-Кандагач, Магнитогорск-Сара 40 000 человек.
Проведение мобилизации возложить на НКО (т. Щаденко) совместно с НКВД и НКПС.
К мобилизации приступить немедленно и закончить 30 января 1942 года…»
Итак, мобилизация началась. И вновь обратимся к дневникам Эммануила Фельхле. Он пишет о том, как тяжело было выживать в Восточном Казахстане его семье. Но несравненно тяжелее стало, когда их, трудоспособных мужчин, кормильцев, забрали в трудовые армии. С горечью Эммануил Фельхле запишет в своем дневнике, что их семьи остались на чужбине «без топлива, без хлеба, без теплой одежды… Мяса, жира, сахара не было… Как только выжили?», вопрошает Эммануил Фельхле на страницах своего дневника. Три вопросительных знака в конце фразы говорят красноречивее многих слов.
Не менее показательна и история Рейнгольда Штумма, о которой я уже упоминала, – когда несовершеннолетние дети остались одни, без попечения родителей. Может показаться, что история семьи Штумм – исключение из правил. В самом деле, трудно представить, чтобы на законном основании отца и мать оторвали от их малолетних детей, которые, несомненно, нуждались в постоянной родительской опеке. Тем более в условиях жизни на чужбине, среди чужих людей. Но такие случаи были далеко не единичные. И они скорее были правилом, чем исключением.
Из воспоминаний Александра Эрфле
«…Детей было четверо, я самый старший, остальные – от 1 до 4 лет… Вскоре отца забрали в Кировскую область, а мать в Куйбышевскую область. Остались одни. Но люди пропасть не дали, помогали, чем могли… Потом я работал в колхозе, и колхоз помогал… В 1946 году вернулась мать. Отца мы больше не видели…»
Спиритический сеанс с господином Гитлером (Альфред Кох)
– Есть некоторая загадка в том, что вы, практически подойдя к уже пустой Москве, откуда были эвакуированы даже органы власти, остановились и дали Сталину собрать силы…
– На эту тему уже горы литературы написаны. Растянулись коммуникации. Обманули японцы. Рано началась зима. Это вообще была стратегическая ошибка в 1941 году – идти на Москву. Она была не нужна. Ах, если бы я знал в июне 1941-го, что японцы обманут!
Надо было сразу идти на Сталинград. В 1941-м мы бы точно до него дошли. И тогда вся бакинская нефть была бы наша. А без нефти у Сталина не было бы ресурсов для сопротивления. Союзники через северные порты не смогли бы быстро поставить ему столько топлива, сколько требовалось. Нужно было наплевать на все: на Петербург, на Москву. Сразу – с северо-запада на юго-восток. А ворвавшись в Баку, мы бы имели нефть, а с ней я бы точно разгромил русских. И тогда, я уверен, Черчилль вытащил бы из тюрьмы Гесса и начал с ним переговоры. Он бы испугался остаться один на один со мной.
– А почему вы уничтожали сумасшедших? Знаете, никто до вас этого не делал в таком массовом порядке. В этом не было ничего личного, господин Гитлер?
– Я строил нацию здоровых, активных созидателей. Зачем нам сумасшедшие, от которых родятся сумасшедшие? Ведь они чрезвычайно сексуально активны. Что, кормить и плодить идиотов?
У меня тоже есть вопрос: зачем Сталин после войны собирал безногих-безруких ветеранов, увозил их на Валаам и там морил голодом? Людей, выигравших ему войну. Он их стеснялся! Они не были сумасшедшими. Вы его спросите, а не меня, почему я уничтожал идиотов, у которых слюни текут и из-под которых горшок нужно вынимать, потому что они под себя ходят. Причем они просто засыпали от инъекций, а не умирали от голода.
– Вы утверждали, что часть мировой культуры, которую вы называли дегенеративным искусством, человечеству не нужна. Опять тема психического нездоровья.
– Я боролся с теми направлениями в культуре, которые были инспирированы евреями и марксистами. С теми, которые разжижают национальную кровь, которые снижают потенциал нации, ее желание бороться за место под солнцем. Я выступал против тех направлений, которые проповедуют пресловутый «интернационализм», стирание национальных границ. Все это – еврейская пропаганда. С ней я и боролся!
Все эти художники либо сами были евреями, либо находились под их влиянием. Они уничтожали созидательный потенциал народа, обезоруживали его в борьбе с внешним миром. Я же хотел создать монолитный, сильный, сплоченный народ, который боролся бы с трудностями и воспринимал всех немцев как братьев. Вся эта классовая теория, она же разрушает народное тело. И то, что вы до сих пор не можете нащупать, куда двигаться России, это свидетельство 70 лет марксизма. Евреи вас всех перессорили! И поэтому до вас никак не дойдет, что все русские – братья.
– Еще один факт. Вы уничтожили демократию, которая привела вас к власти.
– А вы думаете, если бы коммунисты выиграли выборы в 1933 году, они бы нас пожалели? Или они не распустили бы рейхстаг, как в России в 1918 году Учредительное собрание? Не ввели бы чрезвычайного положения?
– То есть все коммунисты, по-вашему, были целиком подчинены Сталину?
– Безусловно. Они и сами не отрицают, что деньги и убежище им давали в Москве. У Сталина были целые школы, куда приезжали лидеры, мелкие функционеры коммунистической партии Германии, и там стажировались годами. Им давали четкие указания, как действовать, они все были агентами НКВД. Они прекрасно говорили по-русски, у всех были жены и дети заложниками в Москве, которые тут же отправлялись бы в расход, если бы руководство коммунистической партии в Германии не послушало указания Коминтерна, контролируемого Сталиным. Нам такой размах и не снился!
Эта «пятая колонна» была не только в Германии, но и в Италии, Франции, Испании. Вы же знаете, что основу сопротивления режиму Франко составляли коммунисты.
– И с таким врагом, как Сталин, вы заключили мирный договор, считали его союзником, подписали пакт о ненападении.
– Вы странный человек. Жизнь так устроена, что платой за достижение одной цели является отказ от другой. Я видел, что достижение первой цели – восстановление границ рейха и чести немецкого народа – противоречит второй цели: уничтожению коммунизма. Мне нужно было выбрать одну. Я выбрал первую. И пусть Сталин уничтожал бы свой народ и дальше. Это в конце концов не дело немцев – спасать русских от той казни, которую они сами себе придумали.
Но если бы у меня была возможность достигнуть обеих целей, я бы с удовольствием согласился. Но для этого не было ни возможностей, ни ресурсов. Почему я должен один бороться с коммунизмом, то есть решать задачу, стоящую перед всем цивилизованным арийским миром? Англичане и американцы отказались. Напротив, они использовали русское пушечное мясо для решения своих задач.
У них была простая дилемма: либо отправить на войну американцев и англичан, либо дать ресурсы русским, чтобы они своих солдат послали умирать за идеи Англии и Америки. Любой здравомыслящий человек, и я на их месте, поступил бы так же. И Сталин уничтожал миллионы своих людей в мясорубке под называнием «война с Гитлером». А они решили все свои задачи: ослабили Советский Союз, уничтожили рейх и получили десятки лет сравнительного мира, в котором они доминировали. Да, отдав Восточную Европу России. Этой костью она и подавилась: России попросту не хватило на обслуживание всех территорий, которые она контролировала.
– Но вы сильно меняли ценностные установки, корневые начала немецкой нации…
– Да, у меня была миссия. Мне казалось, я знал, чего хочет народ. Народ меня любил – искренне, я надеюсь. Если бы большинство немецкого народа в какой-то момент захотело парламентской демократии, в чем я сильно сомневаюсь, я, конечно, согласился бы на это. Так же, когда я ввел чрезвычайное положение, я знал, что народ этого хочет. Ему надоели вся эта болтовня, правительственная чехарда, непонятный экономический курс, чудовищная безработица, низкий уровень жизни, инфляция. Поэтому я сделал то, что хотел народ.
– Очень похоже на сталинскую систему.
– А что в этом плохого? Вопрос не в том, как это организовано, а в том, какую идеологию несет та или иная партия. Сталин нес одну идеологию, мы – другую. Сталин нес разлад и гражданскую войну в свой народ. А я – идею консолидации и величия нации. Вы чувствуете разницу? Я давал благо своему народу, а Сталин у своего народа его отнимал. Я уничтожал врагов народа, а Сталин уничтожал сам народ. Крестьян – прежде всего.
– Но политически и экономически страны были похожи.
– Я не отказался полностью от рыночной экономики, но в определенных условиях плановая экономика лучше, чем рыночная. Поэтому у нас был план развития инфраструктуры и армии. Соответственно большие госзаказы. И поэтому у нас был экономический рост. Вот и все сходство.
Но у Сталина был рабский труд, а у меня не было ни одного раба в стране. Ни одного немца, который работал бы в лагерях. И мои профсоюзы не были фикцией, в отличие от Сталина. Взять хотя бы программу строительства теплоходов для простых немцев, которые за гроши совершали круизы по Средиземному морю.
И родителей Александра Эрфле, и родителей Рейнгольда Штумма забрали в трудовые армии на законном основании. На основании соответствующих постановлений. Сначала на основании Постановления от 10 января 1942 года забрали из семей мужчин, отцов семейств. А вскоре вышло еще одно Постановление ГКО СССР № 2383 от 7 октября 1942 года «О дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР». В этом постановлении было сказано следующее:
«1. Дополнительно мобилизовать в рабочие колонны на все время войны всех немцев-мужчин в возрасте 15–16 лет и 51–55 лет включительно, годных к физическому труду…
2. Одновременно провести мобилизацию в рабочие колонны на все время войны женщин-немок в возрасте от 16 до 45 лет включительно.
Освободить от мобилизации женщин-немок беременных и имеющих детей в возрасте до 3 лет» (выделено автором).
Таким образом, вскоре в трудовую армию забрали и мать Александра Эрфле, и мать Рейнгольда Штумма.
Все их малолетние дети к моменту выхода Постановления уже достигли возраста трех лет. Это обстоятельство и стало решающим. Таким же это обстоятельство стало и в судьбе многих других немок, чьи дети уже достигли возраста трех лет.
Что должна была чувствовать мать, которой приходится бросать своих малолетних детей и тем самым обрекать их на голодное существование или даже смерть? Риторический вопрос сегодня. Но уклониться от мобилизации ни у матери Александра Эрфле, ни у матери Рейнгольда Штумма возможности не было. Как, впрочем, и у всех остальных немцев, подлежащих мобилизации.
Выдержка из Постановления ГКО СССР № 1123 от 10 января 1942 года «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет»
«…За неявку на призывные или на сборные пункты для отправки, а также в отношении находящихся в рабочих колоннах мобилизованных немцев, за нарушение дисциплины и отказ от работы, за дезертирство из рабочих колонн привлекать к уголовной ответственности с рассмотрением дел на особом совещании, предупреждая, что к наиболее злостным будет применяться высшая мера наказания…»
Впрочем, то же Постановление оговаривает, что «имеющиеся дети старше трехлетнего возраста передаются на воспитание остальным членам данной семьи. При отсутствии других членов семьи, кроме мобилизуемых, дети передаются на воспитание ближайшим родственникам или немецким колхозам. Обязать местные Советы депутатов трудящихся принять меры к устройству остающихся без родителей детей мобилизуемых немцев».
Исключительно гуманное и существенное дополнение к общим условиям мобилизации. Но практически (то есть чаще всего) дети мобилизованных джигинских немцев были предоставлены себе, провидению и великодушию чужих людей.
Из воспоминаний Ванды Андреевны Фладунг
«…У сестры моей мамы было двое детей – двое близнецов трех лет от роду. Но ее все же забрали в трудармию, и близнецы остались на попечении родственников…»
Ванда Андреевна рассказала историю и другой джигинской семьи – семьи своей подруги Марии Беркман. У матери Марии Беркман было четыре дочери, когда ее забрали в трудармию. Мужа расстреляли еще в 1938 году. Ее дочери остались одни, среди чужих людей, в чужом селе. Старшей из дочерей в ту пору было всего 12 лет, и прокормить четверых она была, конечно, не в состоянии. И ей, этой 12-летней девчонке, пришлось принять трудное для себя решение – отдать двух сестер в детский дом, оставив при себе только самую младшую. Похоже, это решение и спасло им жизнь. Во всяком случае, все сестры выжили. И все четыре выросли удивительными красавицами, одна краше другой. И работящими.
Клара Пропенауэр в том году тоже попала в трудармию. И даже одну ночь ей пришлось ночевать в лагере, куда их привезли. Но на следующий же день Клара (отчаянная женщина!) сбежала из этого лагеря. Добралась до деревни, где жили ее родители. Здесь и осталась со своими детьми, в надежде пережить трудные времена. Ей, к счастью, удалось устроиться на работу. И не одна Клара Пропенауэр решалась на такой отчаянный шаг – побег.
Из воспоминаний Валентины Принц
«…Моя мама из поволжских немцев. В 1941 году ее выслали в Восточный Казахстан на поселение, а вскоре призвали в трудармию. Но она вместе со своей подругой сбежала по дороге в трудармию. Скрывались долго. Потом устроились на работу. А это было непросто, так как документов-то у них не было… И долгое время она еще жила без документов, в постоянном страхе…»
Но, разумеется, таких отчаянных женщин было немного. И не всем выпадало такое везение. Прямо скажем, такие случаи были исключением из правил. Женщинам, как правило, приходилось оставлять своих детей, престарелых родителей, немощных родственников, не зная, удастся ли увидеться с ними когда-нибудь вновь. Годы и годы спустя джигинские немки, собираясь по вечерам и вспоминая свою жизнь, не раз возвращались в своих воспоминаниях к этим военным и послевоенным годам. Истории сменяли одна другую. И чаще всего это были печальные, грустные истории.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Мама вспоминала, что уже в ноябре 1942 года ее забрали в трудармию. В день отправления на перроне творилось столпотворение. Мама обратила внимание на женщину, которая пришла к месту отправления с двумя своими детьми. Одному ребенку было не более шести лет, другому – года четыре. Подали вагоны. Женщина хотела садиться с детьми в вагон, но конвоир запретил ей. Сказал, что все равно с детьми ее на месте нового поселения не примут, детей необходимо оставить или в детдоме, или кому-то отдать на воспитание. На что женщина ему отвечала, что обошла уже все детдома, но все они забиты до отказа, детей не принимают. И семей таких нет, что могли бы взять детей на воспитание. Так она помыкалась, пока наконец конвоир не сказал ей, что, мол, нечего делать, придется с детьми тебя везти. “Ты, – говорит он женщине, – поднимайся в вагон, а детей мы тебе подадим”. Та и послушалась. Но как только она оказалась в вагоне, конвоиры закрыли за ней тяжелые двери… Что тут началось! Дети в рев. Женщину ту сняли на следующей станции мертвую. Не пережила такого горя. А что стало с детьми – одному Богу известно…»
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Бабушка рассказывала, что, когда она получила повестку в трудармию, у нее на руках были маленькие дети – мал, мала, меньше. И ей пришлось их оставить на родственников. Не передать словами, как сердце ее разрывалось в то утро, когда пришлось прощаться. Но с собой на станцию она детей не взяла. И позже поняла, как правильно поступила. Потому что многие другие немки взяли с собой детей на станцию, чтобы побыть вместе и те недолгие минуты расставания. Но вот всех мобилизованных женщин рассадили по саням, и прозвучала команда трогаться в путь. И тут началось такое, что бабушка и годы спустя потом забыть не могла. Дети заплакали в голос, зарыдали. К матерям ручки тянут, кричат: “Мама, мама!” Хватают тех за рукава, за подолы платьев, чтобы удержать. Цепляются за поручни саней. Так конвоиры их по рукам плетками хлестали, чтобы пальчики-то расцепились от боли… И матери кричат. И вой стоит невообразимый. Смертный вой…»
Между прочим, мобилизованный не просто был обязан явиться на сборный пункт, но при нем должен был быть обязательный набор необходимых вещей. Перечень этих вещей указан в Постановлении ГКО СССР № 2383 от 7 октября 1942 года «О дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР»:
«…Обязать всех мобилизованных немцев явиться на сборные пункты Наркомата обороны в исправной зимней одежде, с запасом белья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и десятидневным запасом продовольствия…»
Из того, что мы знаем о жизни джигинских переселенцев в ссылке, понятно, что ничего удивительнее этого списка и быть не могло. В условиях, когда немцы едва концы с концами сводили, подобный список более относился к области фантастики. Реальная же жизнь была совсем иной.
Из воспоминаний Алиды Фогель
«…В маленьком селе Бородино нас приютила русская семья, дали маленькую комнатку, но ни денег, ни вещей не было – по дороге все ушло… Печку топить нечем было. Зима холодная выдалась… Питались чем придется, кто что подаст. Дети были холодные и голодные. От голода умер младшенький Володенька. Леночка, дочь, по вечерам спрашивала: “Мама, мы сегодня ничего кушать не будем?” – “Нет, доченька, нечего есть”. – “А завтра?..” Уложу спать, а сама ночью нанимаюсь на работу. За кусок хлеба. Чтобы дети не умерли с голоду…»
Откуда же, право, могла появиться, в частности у джигинских немцев, возможность «явиться на сборные пункты Наркомата обороны в исправной зимней одежде, с запасом белья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и десятидневным запасом продовольствия…»? Где они могли все это взять? Вопрос.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– Но ведь на практике получалось, что социализм – это санкционированная государством полунищета для большинства населения.
– Но слушайте, а какая нам досталась страна?
– Страна вам досталась разная.
– Вы своего Бунина почитайте! Он писал, что кругом чернозема по локоть, а не бывает пяти лет, чтобы голода не было. Вот какая страна нам досталась в 1917-м. С чудовищно низким уровнем развития сельского хозяйства, с огромным, растущим населением, с высокой рождаемостью и детской смертностью. 50 % населения моложе 16 лет. Как в Кении. С практически полным отсутствием промышленности – не надо себя обманывать. С нижайшим уровнем жизни, как сейчас в Эфиопии. Голод, эпидемии, чудовищная детская смертность, неграмотность фантастическая, полное отсутствие здравоохранения, полное отсутствие системы образования! Полное отсутствие государства как такового! Развал полный! И вы говорите, что из этой страны мы слепили ту, которая народ держала в нищете…
Да как вам не стыдно! Вот сейчас вы живете – через что вы только не прошли! У вас тут и перестройка была, и Ельцин, и развал СССР – но вы ни разу не голодали! Вы хоть один завод построили после 1991 года? Вы живете на том, что я построил! Фактически я кормлю эту страну до сих пор! Так что не зря мои портреты тут опять появились!
– Я не спорю с тем, что ваша политика сделала деревенскую страну более цивилизованной…
– Да я их читать научил! А сколько я вузов создал! А профессура нынешняя – ее кто создал, царь, что ли? Вся царская профессура на пароход погрузилась и слиняла!
– Все-таки жизнь человека, если брать историческую перспективу, зависит в первую очередь от мотивации. Мотивация «жить хорошо» после вас исчезла. Осталась мотивация «жить как все»… Я говорю про то, что при капитализме у человека есть правильная мотивация. А при социализме она все-таки исчезает.
– Меня глубоко оскорбляет то, что желание урвать лучший кусок – это единственный движущий стимул человека! Неужели у него нет доброй воли, чтобы без принуждения хорошо трудиться? Неужели мы не можем воспитать такого человека? Почему мы не верим, что такого человека можно сделать?
– Потому что ему надо что-то дать взамен.
– Мы ему дадим взамен счастье! Счастье жить в коллективе, в котором тебя любят, который ты уважаешь. Счастье пользоваться любым знанием, накопленным человечеством.
– А как же его желание быть лучше всех? Самым первым?
– А вот это желание нужно подавлять! Это желание очень плохое.
– Но вы же лично хотели быть самым первым…
– Слушайте, я 40 лет прожил при капитализме. Я плоть от плоти этого строя. Но мне хватает ума понять, что можно построить мир более счастливый и хороший. А вы считаете, что если вы лично заражены этими инстинктами, то и мы все не можем произвести людей другого рода. А такие люди существуют. Среди ученых было много таких людей. Мне кажется, что те пионеры, 1923 года рождения, которые погибли во время войны, они могли бы стать такими людьми… Если бы не было войны, многое было бы по-другому…
– Но вы же строили страну исходя из того, что вам нужна эта война…
– Я строил страну исходя из того, что она будет орудием мировой революции. Вы поймите, вы мыслите какими-то странными горизонтами. Это Хрущев, дурак, сказал, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. Я мыслил другими масштабами. Сначала создание мощной мировой державы. Когда я говорю «мировой державы», это не значит уровня Советского Союза или Соединенных Штатов. А мировой – это значит единой, во всем мире. Нет государств! Мощная страна. В которой работают государственные капиталистические корпорации. Потом государственная программа воспитания нового человека, которая может длиться столетия! Но постепенно, шаг за шагом, поколение за поколением, воспитывать этого человека. На базе созданной материально-технической базы коммунизма.
Маркс говорил: коммунизм – это прыжок из царства необходимости в царство свободы. Давайте же сделаем этот прыжок! Я сейчас очень жалею, что остался в истории таким прагматиком. На самом деле я мечтатель еще больше, чем Троцкий! Я очень романтичный человек. Я же, в отличие от Троцкого, получил религиозное образование. А он только гимназическое. Поэтому я мечтать-то умею серьезнее, чем Троцкий. И мощнее.
Другая история раскрывается перед нами на страницах дневника Эммануила Фельхле. Он в составе группы других ссыльных немцев был отправлен в Кировскую область, Кайский район. Здесь располагался Вятлаг НКВД, где осуществлялись лесозаготовки. В своем дневнике Эммануил Фельхле запишет: «…Мы, трудармейцы, прибыли в Кировскую область в феврале 1942 года… Вольного населения там не было. Небо и лес, ни рек, ни полей…»
То, что условия жизни и работы в трудовых лагерях Кировской области были нечеловеческие, тем более на лесоповале, тому у меня есть свидетельство близкого для меня человека. Моей бабушки, Пелагеи Федоровны Бариновой. Семья бабушки была раскулачена перед войной и направлена на поселение в Кировскую область. Но ссыльным было позволено за свой счет и своими силами построить себе там дом, иметь хозяйство. Бабушка моя, тогда еще совсем молодая девчонка, была определена на работу – ее отправили на лесоповал. Работать на лесоповале летом, весной, осенью – тяжело. Но зимой для этой работы могло быть только одно определение – каторжная работа. Требовалась незаурядная физическая сила, чтобы справляться с теми нормами, которые были определены для работников.
Эммануил Фельхле пишет, что для всех условия были очень тяжелые, нормы выработки завышенные, никто их выполнить физически не мог. «А хлеб давали от выработки…» Суточная норма составляла 300–400 граммов хлеба. Кроме того, два раза в день, утром и вечером, давали суп. Но суп этот был без жира и мяса. К этому моменту, как отмечает Фельхле на страницах своего дневника, из 114 человек, высланных в трудовую армию Кировской области, в живых остался только 41 человек. Позже умерли еще более 20 человек. Сам Эммануил Фельхле пробыл в лагере один год и два месяца, после чего «был актирован как слабый».
Еще раз отметим, что из 114 человек, по свидетельству Эммануила Фельхле, в живых осталось не более 20 человек. Страшная статистика получается. Но, возможно, в этой истории с мобилизованными джигинскими немцами мы имеем дело с тотальным невезением? Неблагоприятное во всех отношениях стечение обстоятельств, которое коснулось только группы джигинских немцев, но не распространялось на всех остальных мобилизованных немцев? И высокая смертность в лагерях, о которой свидетельствует Эммануил Фельхле, исключение из правил?
Но снова обратимся к книге «История немцев» (хрестоматия), где среди многих документов приведена и справка ГУЛАГа НКВД от 31 августа 1942 года. Справка эта не только не опровергает записи Фельхле, но и подтверждает их.
Выдержки из книги «История немцев в России»
«Изучение представляемых лагерями НКВД данных о естественной убыли из рабочих колонн мобилизованных немцев показывает, что в ряде лагерей с этим вопросом обстоит крайне неблагополучно.
Наибольшее число убывших в текущем году немцев относится за счет умерших и демобилизованных инвалидов и вовсе непригодных к труду.
По неполным данным, в течение января – июля 1942 года только по 5 лагерям с общим списочным составом на 1 августа с.г. в 43 856 чел. мобилизованных немцев умерло 5181 чел.
…Причинами такой высокой смертности является ослабление рабочего фонда, доведение его до состояния инвалидности и непригодности к труду…»
«Ослабление рабочего фонда, доведение его до состояния инвалидности и непригодности к труду…» Кажется, это и есть те факторы, которые вполне объясняют причину высокой смертности и среди джигинских немцев в лагерях. Подумать только, что мобилизации подвергались люди, которые до этого перенесли нечеловеческую дорогу в товарных вагонах, а потом были помещены в жестокие условия жизни на новом месте. Полуголодное существование, непосильный труд, разлука с родными и постоянная тревога за них, положение изгоев, нищета и прочее – разве этого недостаточно для того, чтобы организм нормального человека не имел сил и возможности бороться за жизнь?
Приведу еще одно свидетельство о том, что такое была трудовая армия в те годы.
Из воспоминаний Вольдемара Фладунга
«…У нас однажды в Зыряновске появился новый сосед. Так вот, отец ему как-то стал рассказывать о своей жизни в трудармии, о том, что к пленным лучше относились, чем к ним… Сосед слушал молча. А потом вдруг спрашивает: “А ты, Василий Иванович (так звали моего отца), человечину когда-нибудь ел?” Мой отец опешил от такого вопроса. “Конечно, нет!” – “А я ел. А кто не ел человечину, тот так там и остался, в трудармии”…»
Своя трудовая армия была и у Иды Готлибовны Балько. Иду Балько, как мы помним, отправили на Урал, где и определили на работу в угольной шахте. А фактически это была каторга.
Главная задача определилась сразу – выжить. Просто выжить. Из еды – килограмм клеклого хлеба на сутки, кипяток и тарелка щей в обед. Правда, как с грустной усмешкой замечает сегодня Ида Готлибовна, для таких щей и ложка не нужна была. Получалось, что хлеб был самым существенным питанием. Его выдавали вечером, перед сном. Драгоценный продукт клали под подушку, чтобы утром распределить на весь день. Но до утра хлеб не «доживал». Не могли уснуть до тех пор, пока не съедали весь хлеб до последней крошки. А утром – кружка кипятка и на работу.
Работали по 12 часов в сутки. На морозе в 50–60 градусов. Долбили замерзшую угольную породу, разгружая эшелоны. Тяжелая работа, которую не каждому мужчине была под силу. После работы было одно желание – спать. Ида Готлибовна, возвращаясь к тем страшным дням, говорит, что сама сегодня не понимает, как удалось ей тогда выжить. Сильные мужчины не выдерживали часто тех испытаний и бросались на рельсы под эшелоны с углем. Каторжная работа и медленное умирание убивало любое живое чувство. Все разговоры в редкие минуты отдыха сводились к одной теме – о еде. Вот уж тут-то вспоминали все. И что к каким праздникам готовили. Перед глазами Иды вставали милые сердцу картины детства: Джигинка, родительский дом, ожидание праздника. Только эти воспоминания и давали возможность выжить и надежду на то, что счастливые дни вернутся. Ида в то время еще не знала, что родители ее умерли в Казахстане от голода в 1944 году. Что ее младший брат, оставшийся без попечения родителей, долгое время жил подаяниями. Потом добрые люди устроили его на работу пастухом. Это и спасло его. Правда, те же добрые люди все же проводили грань между ним, маленьким немцем (читай, врагом народа), и собой. Потому ночевать в дом его не приглашали. Так и спал юный пастух вместе со своими подопечными в хлеву. Но всего этого Ида не знала и знать пока не могла. Это давало ей возможность надеяться, что родители ее живы-здоровы и скоро, очень скоро она сможет их увидеть. И они еще будут счастливы.
Возвращаясь к условиям содержания Иды Балько в трудовой армии на Урале, можно сказать, что они точно соответствовали тем условиям, которые были оговорены в «Положении о порядке содержания, структуре, дисциплине и трудовом использовании мобилизованных в рабочие колонны немцев-переселенцев» от 12 января 1942 года.
Выдержки из «Положения о порядке содержания, структуре, дисциплине и трудовом использовании мобилизованных в рабочие колонны немцев-переселенцев» от 12 января 1942 года
«…Внутренний порядок
1. Мобилизованные немцы размещаются казарменно в бараках по колоннам. Каждая колонна размещается в одном или двух смежных бараках.
2. Внутренний порядок в бараках устанавливается согласно расписанию, утвержденному начальником отряда или лагеря…
3. Вокруг бараков (дворов) устанавливается ограждение – зона, которая охраняется военизированной охраной ГУЛАГа. Выход из зоны с момента утренней и до вечерней поверки разрешается по пропускам или в строю. Внутри зоны и в бараках хождение свободное.
4. Утром после подъема и вечером перед сном проводится проверка наличия людей по спискам колонны…
Дисциплина
В отряде, колонне, бригаде устанавливается строгий воинский порядок. За нарушение внутреннего распорядка, за неисполнение поручений или распоряжений начсостава отряда, колонны или бригадиров, за невыполнение производственных норм и за порчу инструмента или лагерного имущества на мобилизованных немцев могут налагаться следующие дисциплинарные взыскания:
• личный выговор или предупреждение;
• выговор перед строем;
• денежный штраф;
• назначение на самые тяжелые работы;
• арест в дисциплинарном порядке до 20 суток;
• строгий арест на 10 суток – стоимость содержания за время ареста удерживается из заработка подвергшегося наказанию;
• предание суду…
Порядок содержания арестованных при строгом аресте
• Арестованный содержится в одиночной камере и ни на какие работы не выводится.
• Должен спать на голых нарах.
• Горячую пищу получает через день.
• В дни неполучения арестованным горячей пищи арестованному выдается хлеб, чай и вода.
• Прогулки устанавливаются один раз, продолжительностью 30 минут, под наблюдением вооруженного выводного…»
И так далее.
Из рассказа Иды Готлибовны следует, что были и военизированная охрана, и бараки, и невозможность покидать территорию зоны без сопровождения, и утренние-вечерние поверки, и наказания, и прочее. Все было. В точном соответствии с инструкцией.
Некоторые потепления во взаимоотношениях с лагерным начальством наступили только в 1946 году. Уже закончилась война, а трудармейцы все так же по команде, в сопровождении военизированной охраны ходили на работу и с работы. Когда же зону все-таки открыли, это казалось невероятным счастьем. Первое ощущение свободы было связано с походом на рынок. Без сопровождения конвоя! Когда после ряда лет однообразной бесцветной жизни, скудной пищи на тебя вдруг обрушивается рынок с его несметными сокровищами (хотя какие такие особенные сокровища могли быть на послевоенном рынке маленького уральского городка?), то можно было сойти с ума от счастья. Просто сойти с ума. Ида Готлибовна вспоминает, что накупили они в тот день «всего-всего». Это «всего-всего» состояло из горсточки (ложки, щепотки) разной вкусной снеди: сметаны, муки, крупы, жира, яиц, соли и прочего. Когда Ида с подругами вернулась в барак, то первым делом приготовили штрудели. Готовили их своими руками, любовно, со знанием дела, с подсказками и советами друг друга, с глотанием голодной слюны и воспоминаниями о счастливой жизни «до». Пожалуй, это был первый день в трудовой армии, когда девчонки легли спать сытые. Просто сытые. И это уже было счастье.
Похожая история, связанная с трудовой армией, была и в жизни Альмы Карловны Герман.
Только трудовая армия ее была на лесоповале. Впрочем, вскоре по состоянию здоровья ее перевели на более «легкую» работу – ей доверили охранять территорию станции, где производили погрузку леса. Сюда, кстати, помимо леса прибывали вагоны и с разным другим товаром. Например, прибывали вагоны с солью. Поскольку вагоны стояли на станции подолгу, то у Альмы было время для того, чтобы набрать соли. А соль по тем временам была дефицитом. Эту соль Альма переправляла в бараки, где джигинские немки уже ждали ценный груз. Соль выгодно продавали жителям деревень или меняли на продукты и вещи. Примерно то же самое проделывалось и с шерстью. Словом, бесстрашная Альма снабжала всем необходимым целый барак, в котором жили джигинские немки. Спасала от голодной смерти, другими словами. Когда же ее комиссовали по состоянию здоровья, то она немедленно сорвалась к своему мужу, который в то время отбывал ссылку в Омской области. Добиралась и пешком, и поездами, и на пароме, и на машинах. Иной раз думала, что живой добраться ей не суждено. Но все же добралась и до Омской области, и до того села, где жил и работал ее муж.
В первое время было невероятно тяжело. Жилья нет, хозяйства нет. Но потихоньку и дом выстроили, и хозяйством обзавелись. Дом Альмы и Вольдемара между тем вскоре стал знаменит на всю округу. Своим гостеприимством. Не было такого бедняка, неприкаянного, несчастного, какой бы национальности он ни был, которого бы здесь не обогрели, которому бы не дали приют, кусок хлеба. Альма Карловна вспоминает, что в их доме иногда ступить было негде – везде люди спят. Кто проездом у них останавливался, кто так жил.
Семья Герман на поселении в Омской области
Своя история была и у Клары Пропенауэр, воспоминания которой также приводятся на страницах этой книги. Это ей удалось однажды убежать из трудовой армии. Но вскоре ей-таки пришлось подчиниться очередному приказу и отправиться на лесоповал. Только уже на этот раз ей было разрешено взять с собой своих детей. Клара описывает время, проведенное в трудовой армии, в своих дневниках довольно подробно. Это был долгий и трудный путь выживания вопреки. Самоотверженный путь. Отважная Клара каждый день боролась за свою жизнь и жизнь своих детей. Много было откровенно страшного, несовместимого с тем, что можно называть человеческой жизнью. Но из всей череды испытаний того времени особенно ей помнился день, когда она с сестрой хоронила своего отца. В тот день была сильная пурга, беспрестанно шел снег. Почти вся семья ее в это время болела тифом, помощи ждать было не от кого. И Клара с сестрой повезли хоронить отца вдвоем. Пока на быке довезли гроб до места, могила уже была вся засыпана снегом, и пришлось похоронить отца прямо в снег… Вздохнуть свободнее она смогла только после воссоединения с мужем, Андреем Пропенауэром, который разыскал свою семью по возвращении из трудармии. Это был счастливый день – день встречи. Счастливейший. В тот день соседка постучала в окно и крикнула, чтобы встречали мужа. И Клара вдруг обмякла вся, потерялась. Потом встрепенулась, заметалась по комнате в поисках валенок, чтобы встретить мужа. Мечется по комнате и все твердит: «Где же мои валенки-то?!» А дети ей кричат: «Мама, мама, так вы же в валенках!..» Так растерялась вдруг смелая Клара от неожиданного счастья. И нужно было время, чтобы привыкнуть к этому ощущению счастья и заботы. Но это время теперь уже у них было.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.