6. АЛГЕБРА СПОРТА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. АЛГЕБРА СПОРТА

Современное состояние отечественной спортивной журналистики (имеются в виду последние семь-восемь лет) во многом отличается от того, что мы знали двадцать — двадцать пять лет назад, когда люди, писавшие о спорте, ограничивались в основном отчетами о соревнованиях, очерками о спортсменах и тренерах, корреспонденциями с мест о состоянии физкультурно-спортивной работы, либо подводили итог того или иного закончившегося спортивного цикла. Теперь не то; теперь понятие «спортивная журналистика» включает в себя самые различные направления. Помимо того, что было в ней (и за минувшую четверть века, естественно, значительно развилось), — это и статьи, касающиеся вопросов организации спортивного движения и учебно-тренировочного процесса (в целом и раздельно по видам спорта), и рекомендации ученых, работающих в области науки о спорте, не говоря уже о статистическом и информационном жанрах.

В информационном жанре, кстати сказать, в последние годы все чаще и чаще в качестве авторов заметок и отчетов о соревнованиях выступают не журналисты, а специалисты в тех или иных видах спорта (либо они же в соавторстве с журналистами). И неудивительно, поскольку общие фразы и шаблонные описания внешних примет спортивной борьбы не устраивают уже читателя.

В последние годы наметился и в некоторой степени даже утвердил себя совершенно новый вид спортивной журналистики. Его можно определить как публицистическую эссеистику. Теоретически задача жанра — задержать внимание читателя на проблемах, которые слишком быстро меняли свое содержание во времени и в информационной спешке не были по достоинству ни оценены, ни синтезированы оперативными жанрами — информацией, репортажем, отчетом. Речь идет о событиях, которые становились подчас вехой в истории того или иного вида спорта, одновременно являясь конечным пунктом одной тенденции и изначальным — другой. Публицистическая эссеистика — свободное размышление, которому присуща предельная ясность изложения и в котором элементы аналитической статьи естественно переплетены с репортажем, а сравнение событий построено на смещении и синхронизации времен, в результате чего взору заинтересованного читателя открывается причинность и закономерность цепи событий. Все это, разумеется, должно быть объединено четкой идейной концепцией автора и может касаться не только внутренней жизни спорта, но и воссоздания ее как журналистикой, так и литературой и искусством.

Таким образом, жанр публицистической эссеистики следовало бы всячески приветствовать, если бы с первых своих шагов он не двинулся по ложному пути. Вместо того чтобы глубоко разрабатывать насущные проблемы той сферы жизни общества, которая называется спортом, он пошел по дорожке, от века определяемой как «взгляд и нечто» и, кстати сказать, давным-давно отринутой во всех остальных областях отечественной журналистики. Еще классики русской литературы смеялись над сочинителями опусов, в которых «разговаривают как-то неопределенно, но с оттенком высшего значения». Вот и современные авторы публицистических эссе на спортивную тему позволяют себе утверждения, не подкрепленные ни доказательствами, ни фактами, ни самой элементарной логикой. И всем им присуща еще одна общая черта: они пишут заведомо усложненным, витиеватым языком. Так и кажется, что автор сам любуется красивостями, выходящими из-под его пера. Благодаря этим красивостям (в сочетании с интересующей многих темой спорта) они находят своих читателей и даже почитателей, которым импонирует такая манера изложения, а разбираться в самой сути прочтенного неохота, да и недосуг.

Типичный пример пахнущего нафталином бабушкиных времен жанра «взгляд и нечто» — статья, или, вернее, публицистическое эссе спортивного журналиста А. Нилина, помещенное в декабрьском номере журнала «Физкультура и спорт» за 1970 год. От претенциозного ее названия «Объемы отражения», через постановку вопроса: «Кто кого — журналистика или искусство?» — и, наконец, до самых последних своих слов: «Секундомер для взявшего старт — компас. И бег стрелки указывает направление», она как в зеркале отражает некоторые тенденции, свойственные именно этому виду спортивной журналистики.

А. Нилин соотносит уровни, с одной стороны, отечественной спортивной журналистики последних лет (в том числе кинодокументального и фотографического ее жанров), а с другой — отечественной же художественной прозы и художественного кинематографа в их соприкосновении с темой спорта. И преимущество во всех отношениях отдает спортивной журналистике. Более того, в сопоставлении с успехами последней художественный кинематограф вкупе с прозаическими произведениями о спорте видится ему в глубоком и тяжком прорыве.

Есть ли, однако, выход из этого прорыва? И каков он конкретно? Автору статьи «Объемы отражения», оказывается, ведомо и это. Но прежде, наверное, следует заметить, что само сопоставление — кто лучше, полнее отражает жизнь спорта, журналистика или искусство, до А. Нилина никем еще у нас не предпринималось. По крайней мере на страницах прессы. Что же касается глубокого прорыва, в котором — применительно к отражению спортивной жизни журналистикой — оказались наши художественная проза и художественный кинематограф, то ликвидация его (прорыва), по мнению А. Нилина, должна проходить исключительно на путях осознания писателями, сценаристами и режиссерами главенствующей роли документального начала.

На сей предмет А. Нилин предложил даже нашим писателям, сценаристам и очеркистам образцы, на которые им следовало бы равняться. «В Советском Союзе, — пишет он, — с очень большим вниманием и благосклонностью приняли английский роман «Такова спортивная жизнь» и одноименный фильм по нему». А. Нилин, правда, тут же и оговаривается, что «роман и фильм не назовешь документом». Но справедливость этой оговорки его ничуть не останавливает, поскольку и Роману, и фильму «Такова спортивная жизнь» свойственна, оказывается, «документальность в высшем смысле». Но позвольте: что это означает — «документальность в высшем смысле»? Может быть, не что иное, как художественную достоверность? Допустим. Но для чего же тогда в качестве ее эталона называть весьма средние по своим художественным достоинствам роман и фильм «Такова спортивная жизнь»? Во всяком случае, и наша и зарубежная профессиональная литературная критика и кинокритика отзывались о них именно так.

Вообще, с примерами А. Нилину положительно не везет. Выдвинув определенные требования и перед нашими прозаиками (в плане всей той же документальности) и заметив, что их произведениям пора становиться «серьезнее, объемнее в художественном, психологическом и воспитательном ракурсах», он и тут указывает на эталон. На сей раз, правда, это уже не безымянный автор романа «Такова спортивная жизнь», фамилии которого наш коллега, очевидно, не упомнил, а сам Хемингуэй. Его очерк «Опасное лето» о бое быков А. Нилин и характеризует как пример глубинного «проникновения в спорт».

Проникновения в спорт... Но разве бой быков — это спорт? Разве хладнокровная, во всех деталях обдуманная и разработанная травля несчастного животного, а затем и его убийство — это честное спортивное соревнование, состязание равных? Конечно, в какие-то моменты рискует собственным животом и матадор. Но разве все вместе это не жестокое, кровавое зрелище, уходящее корнями к гладиаторству? И пусть сегодня в мире у него свои герои и свои миллионы поклонников; пусть в нейтралистских тонах излагают свои впечатления от корриды иные наши повидавшие ее путешественники; пусть восторгался ею Хемингуэй, мечтавший показать бой быков в Москве, — никогда эта кровавая, на потеху толпы забава не была спортом и не является таковым.

Возвратимся, однако, к предпринятому А. Нилиным сравнению уровней, достигнутых, с одной стороны, спортивной журналистикой, а с другой — произведениями прозы и художественного кинематографа, разрабатывающими тему спорта. Дело ведь в конце концов не в том, что, поставив вопрос «кто кого?» и самовольно решив его в пользу спортивной журналистики, наш автор запутался в терминологии и в примерах; удивительней другое: для чего вообще нужно было высасывать из пальца эту от начала до конца надуманную, ничуть не дискуссионную «проблему»? Неужели А. Нилин и вправду не знал, что сопоставление достижений, недостатков, уровней и т. п. журналистики и искусства — предприятие столь же неправомерное, если не сказать бессмысленное, как и сравнение, скажем, результатов соревнований по мотокроссу и конкурса артистов балета?

Журналистика и искусство... Цель той или иной области искусства, которая берет в качестве своей темы жизнь спорта, состоит в том, чтобы воссоздать (в зависимости от жанра) какие-то типичные для той или иной страны явления, показать частицу реальности, изобразив — применительно к спорту и его обусловленность самой жизнью — типические характеры в типической обстановке. Искусство, как метко определил Андре Моруа, — это действительность, упорядоченная художником, несущая на себе печать его темперамента, который проявляется в стиле. У журналистики же иная общественная роль и соответственно иные задачи. Перед спортивной журналистикой, в частности, или, вернее, перед той отраслью ее, которая именуется публицистикой и о которой, собственно, идет Речь в статье А. Нилина, стоит задача дать описание и оценку тем или иным событиям, явлениям, проблемам спортивной жизни (либо их совокупности) в их связи с жизнью и задачами общества.

Конечно, писатель может одновременно быть и журналистом, и тогда эти две профессии являются для него, как сказал один из критиков о Константине Симонове, сообщающимися сосудами. Да и журналист, в свою очередь, ежели у него есть способности к художественному творчеству, может стать писателем, и его путь к писательству лежит подчас через жанр очерка, который в данном случае является как бы переходной формой к созданию художественных произведений. Подчас, но не всегда.

Классик американской литературы Ринг Ларднер начинал как спортивный репортер, обозреватель газеты «Чикаго трибюн», и доскональное знание спортивной жизни США, несомненно, помогло ему в создании знаменитой новеллы «Чемпион». Во Франции среди ежегодно присуждаемых многочисленных литературных премий одной из самых заметных является «Энтералье», которая дается за лучший роман, написанный журналистом. В 1947 году эта премия была присуждена Пьеру Даниносу за роман «Записки господа бога». А начинал он как спортивный хроникер в журналах «Теннис» и «Гольф». Ныне Данинос самый популярный, пожалуй, во Франции сатирик и юморист. Но о спорте он не пишет. Да и Ринг Ларднер ограничился одной лишь названной уже новеллой.

Говоря об успехах нашей спортивной журналистики, А. Нилин избирает в качестве примера работу нескольких лиц, но при этом и хвалит как-то неубедительно, и об имеющихся в их работе, по его мнению, недостатках упоминает вскользь, не затрудняя себя я мало-мальским их разбором. «Виктор Васильев, — читаем в статье «Объемы отражения», — равно успешно (может быть, чуть поверхностно) рассматривает различные спортивные дисциплины. И все же, выделяя главное в его работе, стоит особо сказать о шахматах. Интеллектуальная драматургия отчетов Васильева о турнирах — эскизы будущих очерков. Его «Седьмая вуаль» — попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров».

Попробуем, однако, проникнуть в существо этих оценок. Читаем: «Седьмая вуаль» — попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров». Сказано красиво, но не очень понятно. Неясно, во-первых, удалась ли Васильеву эта попытка или не удалась? Либо, может быть, в одних случаях удалась, а в других нет? Идем (опять же снизу вверх) дальше. «Интеллектуальная драматургия отчетов Васильева о турнирах — эскизы будущих очерков». Снова звучит красиво. Но что это означает: «интеллектуальная драматургия отчетов»? И потом — какие очерки имеются в виду: действительно будущие или уже написанные Васильевым по «эскизам» его отчетов? В заключение мы узнаем, что Васильев «равно успешно рассматривает различные спортивные дисциплины». Но после слова «успешно» — скобки, из которых явствует, что рассматривает он различные спортивные дисциплины, «может быть, чуть поверхностно». Итак, успешно или же поверхностно? Согласитесь, что поверхностность (даже смягченная заключением ее в скобки) остается поверхностностью, то есть дилетантизмом, верхоглядством. А это уже очень серьезный недостаток в работе журналиста. И тут-то, ежели критик всерьез озабочен проблемами его роста и мастерства, более всего требуются развернутые соображения, доказательства.

Должен сказать, что я решительно не согласен с А. Нилиным в оценке работы В. Васильева, которую считаю образцом серьезности, ответственности публициста, обстоятельного и глубокого понимания им спортивной жизни — в ее множественных связях с нравственными и этическими основами советского общества. Вижу в Васильеве и внимательного, тонкого психолога. И никак не могу согласиться с тем, • что Васильев в «Седьмой вуали» сделал «попытку установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров». Ведь тем самым А. Нилин утверждает, что ситуации на доске вызывают у гроссмейстеров те или иные переживания. Но это тривиальная мысль, действительно поверхностное суждение, тогда как Васильев построил свою книгу на защите диаметрально противоположного тезиса. Он показывает, что причины неповторимости каждой партии, сыгранной большими мастерами, коренятся в свойствах человеческой личности, человеческого характера. Иными словами, на материале шахматной игры и глубокого знания личных качеств и творческих биографий многих ее героев Васильев доказал, что и в спорте стиль — это также прежде всего человек.

Перед читателями его книги проходят самобытные характеры. Кто же они?

Виктор Корчной, ведущий единоборство под девизом «Все или ничего!». На турнире претендентов на острове Кюрасао, где участников ждала марафонская дистанция в двадцать восемь туров, Корчной, рванувшись вперед, сам задал себе бешеный темп. Он бежал не оглядываясь, не экономя силы, не рассуждая и, как и следовало ожидать, выдохся на середине дистанции. Три более рассудительных соперника обошли его. Но такова эта отвергающая любой компромисс натура. Лев Полугаевский испытывает обычно смущение в поединках со знаменитыми соперниками, но подавляет его и в конечном счете умеет преодолевать себя. Тигран Петросян, ощущающий зов к шахматным приключениям и отказывающийся от этих порывов ради более рациональных решений. И, наконец, Михаил Таль, показавший, какие колоссальные неиспользованные резервы таят в себе шахматные фигуры, когда ими движет фантазия, для которой риск — необходимое условие борьбы. И тот же Таль, теряющий эту свою силу при встрече с бесстрастным анализом.

Разве все это — «попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров»? Но как можно спорить с А. Нилиным, если он скажет «может быть», «чуть», «попытка» и умолкнет.

Меня в своей статье «Объемы отражения» А. Нилин тоже хвалит. Я еще не видел журнала, когда ко мне позвонил приятель и сказал: «Тебя там хвалят, старик!» Но вот журнал передо мною. Читаю: «Аркадий Галинский, работающий и в прессе и на телевидении, случается, несколько поспешен в оценках. Страсть автора к полемике делает его страницы колючими и кое-кого раздражает. В очерковых же работах он чаще склоняется к комплиментарным преувеличениям. Резкость линии вступает вдруг в противоречие с интонацией. Факт вот-вот выскользнет из реальности. Но Центростремительность замысла сохраняет его. Мысль у Галинского всегда главенствует — можно и спорить с ним, и сколько угодно не соглашаться, но портреты, им предложенные (чаще в профиль, чем анфас), при всех пристрастиях автора рельефны, их не забудешь и не спутаешь».

Отзыв, казалось бы, весьма лестный. У автора и страсть к полемике, и мысль главенствует, и замысел центростремителен, и портреты рельефны, их не забудешь... Чего, спрашивается, еще желать? Тем более что я вполне допускаю, что был, «случается, несколько поспешен в оценках». Не исключаю и того, что мне свойственны были и комплиментарные преувеличения в очерковых работах. Но вот незадача: очерков-то я никогда и не писал. Статьи, обозрения, корреспонденции, репортажи, отчеты с соревнований — это было; очерков же — нет. Вы спросите: но можно ли писать об очерковых работах, оценивать их, ежели их вообще не было?

Выясняется — можно. И вот почему.

Необходимость существования подобного вида спортивной журналистики впервые была публично продекламирована редактором еженедельника «Футбол — хоккей» Л. Филатовым. Рецензируя в третьем номере этого еженедельника за 1967 год книгу М. Стуруа и Б. Федосова «Футбольный Альбион. 1966», он писал: «Нет сомнений, что поздний исследователь поймает авторов на неточностях, упрекнет за опрометчивые выводы, за пристрастные суждения. Ну и не беда». Сказано прямо, откровенно, без обиняков. И тут важно уже не то, что в действительности рецензируемая работа лишена неточностей, опрометчивых выводов и пристрастных суждений. Дело в том, что если бы она даже изобиловала ими, это, по мнению Л. Филатова, не было бы бедой. А между тем это и была бы настоящая беда. Если, конечно, рассматривать спортивную журналистику как занятие серьезное, социально ответственное, а не как забаву для резвых перьев. К слову сказать, Л. Филатов считает, что спорт вообще и футбол в частности — это нечто иррациональное, то есть недоступное ни изучению, ни пониманию. В той же рецензии читаем: «Футбол то и дело поверяют алгеброй, то и дело выжимают его до состояния формулы. А он не поддается, он живет буйно и озорно, щекочет и шутит, бросает в обморок и льет слезы». Стиль, как видите, все тот же. Не слишком понятно и как может футбол лить слезы. Но дело уже, право, не в этом; важнее другое: неужто от спортивных журналистов и вправду не требуется доскональное знание спорта, его «алгебры»? Неужто в основе их работы должно лежать иррациональное начало, стихийное наитие, право на неточности, опрометчивые выводы, пристрастные суждения, иными словами — «право на ошибку»?

Признав за спортивными журналистами «право на ошибку», Л. Филатов как бы отождествляет их роль с ролью критиков произведений литературы и искусства. Это не домысел, не натяжка. Один из главных «вопросов», к которому упомянутая ранее публицистическая эссеистика обращается наиболее охотно — это вопрос о том: искусство ли спорт? Под разными соусами он дискутируется вновь и вновь, так что, не ровен час, малоискушенный читатель может и в самом деле подумать, будто сближение между искусством и спортом уже произошло и нуждается лишь в некоем философском оформлении. И действительно, все, что вращается последние годы вокруг этой «проблемы», так и фонтанирует терминологией искусства, всеми этими «фабулами матча», «драматургия-ми поединка» и т. д. и т. п. А ежели так, ежели спорт — искусство, то почему бы, спрашивается, не обозначить и не закрепить печатно (как это сделал А. Нилин) преимущества спортивной журналистики над произведениями художественной прозы и художественного кинематографа, трактующими тему спорта?

И все-таки спорт не искусство. «Мне кажется, между ними нет никакой связи, нет ничего общего», — писала (кстати сказать, на страницах газеты «Советский спорт») народная артистка СССР Белла Руденко. Это, я думаю, столь же разные области, как, скажем, техника и спорт. Конечно, инженеры могут усовершенствовать спортивный инвентарь и т. п., а динамика спорта способна навести их на какие-то новые технические решения. Гимнастика многое берет у балета, у цирка и т. д., но органической, внутренней связи у спорта с искусством нет. И когда мы говорим или пишем «искусство спортсмена», само понятие искусства выступает здесь лишь как синоним достигнутого спортивного мастерства. Искусство же в ином, художественном смысле... При всей непреложности того, что человек и благодаря искусству, и благодаря спорту может глубже, полнее познать себя, нельзя забывать, что искусство позволяет человеку познать себя духовно, а спорт физически». Конечно, тут можно сказать, что в спортивном воспитании важное место занимают духовные факторы, что правильно поставленный спортивно-педагогический процесс — это не только школа мускулов, но и школа духа. Разве не так? Но и при всем том, отождествление спорта и искусства неверно. Прежде всего потому, что искусство отражает жизнь, а спорт есть не что иное, как сама жизнь. И потому сам является одним из объектов искусства. Оттого же, что кое-кто, как это стало нынче модным, именует свои отчеты и разборы футбольных матчей «рецензиями», авторы их, право же, не вливаются автоматически в семью критиков произведений литературы и искусства.

Между прочим, активизации этого процесса — уподобления, сближения терминологии искусства и спорта — в немалой степени способствовали (хотя и совершенно невольно) некоторые наши заинтересовавшиеся спортом театральные критики. «Я сажусь у телевизора и, не отрываясь, часами смотрю драматическое представление. Уникальное! Потрясающее! Называется оно XIX Олимпийские игры», — писал театральный критик В. Сечин. И высказываний, близких этому или ему подобных, можно было бы привести множество. Не удивительно, что спортивная эссеистика охотно воспользовалась ими. Однако воспользовалась чрезвычайно односторонне, совершенно опуская тот факт, что спорт заинтересовал театральных критиков прежде всего как одна из форм массового зрелища.

«Что это — массовый психоз, одна из аномалий сегодняшнего человеческого сознания? — спрашивал тот же В. Сечин. — Или что-нибудь более органическое в развитии человеческого сознания? Об этом не могут не задумываться современные философы и социологи». И продолжал: «Конечно, это не искусство в прямом смысле слова, хотя сейчас и модно уподоблять спорт искусству. Ведь в спорте, даже когда его эстетическая сторона играет большую роль, главное — борьба». «Сама организация спортивных зрелищ превращает их в своеобразный спортивный театр»,— констатировал театральный критик А. Свободин. Таким образом, столь понравившиеся нашим спортивным эссеистам выражения «спортивный театр», «драматическое представление» и т. п. являли в своем первичном контексте не что иное, как синонимы понятия «зрелище» (точно так же, как в других случаях слово «искусство» выступало применительно к спорту в качестве синонима «мастерства»). Ну как тут не вспомнить философа, сказавшего: «Определяйте значение слов, и вы избегнете половины заблуждений!»

Итак, хоть спорт и искусство сходны между собою в том, что оба они зрелища (и в этом смысле обоюдно подвластны давно известным его закономерностям), однако же при всем том спорт не искусство. Ибо в спорте, как и в жизни, главное: было или не было? А если было, то что именно? Где? Когда? И почему произошло так, а не иначе? Проще сказать, если оценка произведений искусства допускает известную субъективность критика (с которой могут спорить другие), то в спорте эта оценка всегда требует объективности, точного знания. И коль скоро человек, именующий себя спортивным журналистом, ошибается в главных, основных вопросах этой профессии, этой области знания, правомерно осведомиться, а какое, собственно, отношение он имеет к журналистике спорта? Только то, что он пишет о спорте и ему нравится это? И что в силу сложившихся обстоятельств (о них речь дальше) субъективные откровения подобного рода публикуются в спортивной прессе, либо в спортивных отделах газет и журналов общего направления?

Я писал уже о том, что преувеличение достоинств нашей футбольной сборной, захваливание ее игры 1968 года против сборной Венгрии в Лужниках негативно сказалось на дальнейшей подготовке команды, поскольку в матче с венграми решающий перевес был достигнут нашими футболистами с помощью вратаря соперников, совершенно не сыгранного с собственной защитой. Конкретно же дело обстояло так. Первая более или менее острая ситуация (острая, но не голевая) была создана нашей командой лишь на 22-й минуте, когда Банишевский с правого фланга ворвался в штрафную площадь венгров, но и у соперников были, в свою очередь, время и тактические возможности для ликвидации назревавшей угрозы. И вот тут-то, нерасчетливо оставив ворота и бросившись навстречу нашему форварду, вратарь Тамаш (он заменил внезапно заболевшего перед матчем основного вратаря Фа-тера) спутал своим партнерам все. В течение нескольких секунд он сделал целую серию ошибок. Одна из заповедей игры вратаря гласит: «Коль ты вышел из ворот, мяч должен быть у тебя в руках. На худой конец — отбит в поле». Но Тамаш до него даже не добежал. Опытный же Банишевский немедленно направился с мячом к лицевой линии. Это было одно из наилучших решений. Правда, и у Тамаша оставалась еще возможность быть полезным своей команде. Ему тоже следовало бежать не мешкая — уже не как вратарю, а как обыкновенному игроку — к лицевой линии, наперерез Банишевскому, что усложнило бы дальнейшие действия последнего. Однако, потрясенный, очевидно, своими просчетами, он застыл на месте. Банишевский тем временем прострелил с лицевой линии вдоль пустых ворот. К мячу первым поспел венгерский защитник Шоймоши, и острота обстановки казалась уже разреженной. Однако, намереваясь отбить мяч подальше от ворот, Шоймоши сделал слишком резкое движение и срезал его в собственную сетку. 1:0. А на 59-й минуте Тамаш пропускает второй гол со штрафного удара. Опять-таки в результате грубой ошибки. Хурцилава бил метров с 25—27, Тамаш же помог ему тем, что и «стенку» построил неверно, и место в воротах выбрал архинеудачно. В третьем голе, забитом Бышовцем, вины Тамаша, как я Уже писал, не было. Но счет 2:0 в пользу сборной СССР и неверие в собственного вратаря, которого некем было заменить, безусловно, внесли расстройство в игру венгерской защиты.

И уж кто-кто, а редактор такого издания, как «Футбол — хоккей», Л. Филатов, номинально специализирующийся на футболе, обязан был понять не слишком хитрую, в общем, алгебру (а скорее просто арифметику) этого матча. Должен был сознавать ответственность своих оценок. А он пошел по пути восторженных похвал и литературных красивостей. Вот лишь незначительная их часть (из статьи с характерным названием «На высокой ноте»): «Темп и темп, неотступный, азартный, жадный! Так это же старое и грозное оружие советских команд, испытанное во многих ответственных международных встречах, принесшее в свое время не одну яркую победу! В последние годы мы как-то смирились с мыслью, что в скорости и выносливости большинство иностранных команд нас уже догнало и поэтому поиски победных шансов следует вести в иных разделах футбольного искусства. И вот опять ставка сделана на превосходство в движении». И заключал: «Есть игры, память о которых живет годами. Мне кажется, что этот патетический матч мы тоже долго будем вспоминать».

Писать так, находясь исключительно во власти эмоций, а не фактов, значит действительно пребывать в убеждении, что, если «поздний исследователь поймает автора на неточностях, упрекнет за опрометчивые выводы, за пристрастные суждения», — это «не «беда». И уж коли такое «право на ошибку» было самим автором откровенно продекларировано, то зачем, спрашивается, исправлять впоследствии свои ошибки, а тем паче приносить публичные извинения, если «кое-что» оказалось совсем не так?

В данном же случае нашей футбольной сборной 1968 года, чья игра изобиловала существенными недостатками (которые должно и можно было изжить), внушалось — действительно патетически, «на высокой ноте», — что у нее есть применительно к иностранным командам «старое, грозное, испытанное оружие» («Темп и темп, неотступный, азартный, жадный!», то есть «превосходство в движении»), отчего, мол, и «поиски победных шансов в иных разделах футбольного искусства» вести ей как бы уже не следует. Между тем все последующие выступления сборной 1968 года — в отборочном олимпийском матче с командой Чехословакии, полуфинале чемпионата Европы, со сборной Италии и утешительной игре того же чемпионата со сборной Англии за третье место — показали, что ей определенно недоставало и «превосходства в движении», и многого другого «в иных разделах футбольного искусства».

«Надоели дилетанты. Полуслепцы, недомастера, любители в том единственном, прямом своем деле, за которое получают зарплату», — писал известный публицист А. Аграновский. Писал по другому поводу. Но некоторая связь, некоторая общность с тем, о чем мы говорили, все-таки прослеживается. В особенности там, где спорт в целом (и футбол в частности) почитается недоступным для «алгебры», то есть для их точного знания и понимания. «Парадокс как раз в том и состоит, — отмечал философ и публицист Ю. Карякин, — что для дилетанта, в сущности, непознаваем даже не мир, а сама наука о мире, непознаваемы не объективные законы развития, а уже имеющиеся и гигантски увеличивающиеся знания об этих законах. Непознаваемость знания. Уже добытого знания... Нежелание, неумение и боязнь познавать общество и скрылись за фразами о его принципиальной непознаваемости. Дилетант стал пророком, и довольно-таки многословным (ибо должен и продемонстрировать обилие своих знаний, и в то же время скрыть свое незнание). Ищешь порой какие-нибудь сложные причины, какие-нибудь таинственные секреты, почему человек выглядит таким неуловимо относительным и в то же время таким многозначительным. А секрет зачастую банально прост. Да, да. Очень часто за всеми красивыми и умными фразами, демонстрирующими этакую усталость от обильного знания, на деле скрывается простое незнание, обычное невежество, но благородное, так сказать. Дилетант — айсберг без подводной части, которая если и была, то растаяла, поэтому он так легко и кувыркается, но все равно торчит, хочет торчать». Говорилось все это опять-таки по другому поводу, но, согласитесь, подходит и к случаям, рассматриваемым нами.

Надо сказать, что, присвоив себе — причем не явочным порядком, а, так сказать, вполне «официально» — «право на ошибку», сиречь на свободное обращение с фактами, и пристрастность, спортивная эссеистика тем самым негативно повлияла на ту отрасль журналистского дела, которая связана с оперативным освещением состязаний. По большей части футбольных и хоккейных, что тем более досадно, поскольку и до этого ошибок и пристрастных суждений (остававшихся, разумеется, без исправлений и извинений) тут, в общем, было не так уж мало. В последние же годы превзойдено все известное ранее. Особенно это ощущается в описании футбольных и хоккейных матчей на страницах местной прессы. Но и не только местной. Даже на страницах «Советского спорта» в отчетах о футбольных и хоккейных матчах, состоявшихся на местах, чувствуется тенденциозность авторов. Как правило, местные спортивные журналисты, они главным образом живописуют — вне зависимости от исхода матча — действия лишь одной из сторон. Конечно же, той, что ближе их сердцу. Так, если состязание выиграла местная команда, следует подробный рассказ об удачно осуществленных ею тактических замыслах, комбинациях и т. д. и т. п. А коли, напротив, победу одержали гости, упор делается на «непозволительных просчетах», допущенных местной командой. Слов нет, если соперники не ошибутся, гола действительно не забьешь. Но в матче соревнуются, противоборствуя друг другу, две команды, и видеть тут нужно в равной степени обе стороны.

Опытные любители спорта знают, что о фактах необъективного, болельщицки-местнического освещения футбольных и хоккейных соревнований не раз писалось в центральной прессе и не только спортивной. Говорилось об этом и на специальных совещаниях, созываемых время от времени федерацией спортивных журналистов. Но сколько-нибудь существенных перемен пока что нет.

Помню, как на одном футбольном матче защитник местной команды повел буквально охоту за ногами молодого нападающего из приезжей команды, начисто его переигрывавшего. И дело в конце концов кончилось для нападающего драматически. Он был увезен с поля в больницу, а тяжелый перелом ноги навсегда лишил его возможности играть в футбол. Костолом же, в свою очередь, отделался дисквалификацией на пять игр. Но несколькими днями спустя местные футбольные журналисты, словно позабыв о происшедшем, были озабочены лишь одним: нельзя ли пересмотреть чересчур суровое, мол, наказание защитника и поскорее возвратить его в строй своей Команды.

Грешат чем-то подобным и некоторые из местных радио- и телекомментаторов футбола. Грубых выходок «своих» игроков они стараются не замечать и тем более не осуждать. Максимумом строгости тут является пресловутое выражение: «Иванов (или Петров) был не прав». Зато аналогичные поступки гостей отмечаются неукоснительно и с гневным пафосом. Не забуду, как местный телекомментатор Н-ко, когда гол был забит приезжей командой (причем гол бесспорный), просто умолк на несколько минут, охваченный чисто болельщицким потрясением. Негативность такого рода явлений очевидна, особенно если иметь в виду те надежды, которые возлагаются на воспитательную функцию спортивных репортажей — и «письменных», и телевизионных, и радиорепортажей. Те нездоровые болельщицкие страсти, которые бушуют подчас вокруг футбольных матчей, спортивная журналистика вполне может приглушить, направив темперамент болельщиков из русла чисто местнических забот о непременном выигрыше своей команды в область наслаждения зрелищем игры, мастерством спортсменов, тактическим узором передвижений на поле и т. д. Здесь-то и необходимы такие «письменные» отчеты, радио- и телерепортажи, в которых бы не сквозило пожелание выигрыша той или иной стороне, а которые бы оценивали шансы соперников объективно, без излишнего ажиотажа, помня, что советский спорт — это не только школа мышц и скоростей, но прежде всего и главным образом — школа духа. Именно школа духа, которая учит тому, что проигрыш — это вовсе не поражение. Да и вообще, к слову сказать, спортивные репортеры в последние годы слишком уж часто стали злоупотреблять в отчетах о состязаниях (не только футбольных) военной терминологией, что ни в коей мере не способствует объективной оценке происходящего.

Однако объективность, то есть непредвзятый подход к событиям, не следует смешивать с пассивной их регистрацией. Читатель воскликнет: «Но кто же этого не знает?» Верно. Тем не менее эта посылка еще понадобится нам в конкретном разговоре о спортивной журналистике. А сейчас — к практике. Вы знаете, конечно, что в последние годы (еще точнее, в последние семь-восемь лет) едва ли не каждый наш спортивный журналист находит в своей почте приглашения принять участие в очередном референдуме, цель которого, как сообщают его организаторы, состоит в том, чтобы определить главного героя прошедшего спортивного года, так сказать, спортсмена номер один. То ли в мировом масштабе, то ли в европейском, всесоюзном или республиканском — сие зависит единственно от желания устроителей опроса. Да еще от наличия у них средств на переписку: анкеты ведь можно послать и десяти журналистам, можно и пятистам; в пределах одного города или вселенной. Проводят опросы обычно редакции спортивных газет и журналов. Либо спортивные редакции телеграфных агентств, радио и телевидения.

Но как же и с чего все это началось? Вспоминаю один из первых таких референдумов, проведенный редакцией еженедельника «Футбол», которая пожелала определить, кто из наших футболистов, участвовавших в чемпионате страны 1964 года, является самым лучшим. Опросные листки были заблаговременно посланы в разные концы страны ста спортивным журналистам, пишущим о футболе. Десять человек по тем или иным причинам ответов не прислали. Имена девяноста участников референдума были опубликованы еженедельником «Футбол» в том же номере, где сообщалось, что лучшим футболистом СССР 1964 года является Валерий Воронин. Далее приводился список мест со второго (Валентин Иванов) по десятое (Виктор Каневский), образованный, так сказать, уже из «отходов производства».

Валерий Воронин, которого я из вежливости поздравил с успехом, пожал плечами и спросил:

— Скажите, для чего все это делается?

В ту же пору в результате другого опроса спортивных журналистов был определен спортсмен номер один 1964 года вообще. И опять у меня произошел не слишком приятный разговор на эту тему. На сей раз с заслуженным мастером спорта Арамом Ялтыряном, в прошлом знаменитым чемпионом борьбы, а в то время уже тренером сборной страны. Выяснилось, что итоги опроса расстроили его не на шутку, в связи с чем он собирался даже написать его участникам что-то вроде открытого письма.

Напомню, впрочем, результаты этого голосования. Номером один, то есть лучшим спортсменом страны 1964 года, была признана Лидия Скобликова. Сообщение об этом обошло едва ли не все газеты, так как было распространено ТАСС. Дальнейшие места распределились следующим образом: 2) Галина Прозуменщикова, 3) Вячеслав Иванов, 4) Леонид Жаботинский, 5) Тамара Пресс, 6) Валерий Попенченко, 7) Юрий Власов, 8) Валерий Брумель, 9) Ирина Пресс и 10) Антс Антсон.

Ялтырян же негодовал по поводу того, что в списке том не нашлось места для такого известного спортсмена, как борец-тяжеловес Александр Иваницкий, который с 1962 по 1964 год включительно, то есть на протяжении трех лет, не проиграл не то что ни одной схватки, но и не получил даже ни одного штрафного очка, выиграв последовательно чемпионат страны, два чемпионата мира и звание чемпиона Токийской олимпиады.

— Спортивные журналисты должны были бы знать, — волнуясь, говорил Ялтырян, — что в истории мирового спорта ничего подобного не добивался еще никто и никогда. Никто и никогда! Надо ведь понимать, что Александр Иваницкий...

Но тут он подозрительно взглянул на меня, полагая, по-видимому, что я лишь из осторожности сказал, будто сам в референдумах участия не принимаю. Но я поспешил заверить своего собеседника, что дело обстоит именно так.

Свое неудовольствие результатами референдума выразил и другой известный в прошлом чемпион, заслуженный мастер спорта Дмитрий Иванов. Выступая в качестве обозревателя АПН, он писал: «Спортивные журналисты поставили Жаботинского на четвертое место, а Власова на седьмое. Мне кажется, тут допущена ошибка. Если бы лучшего атлета избирали штангисты, большинство бы отдало предпочтение Власову, хоть он и не стал чемпионом Олимпиады». Иванов назвал далее десять лучших штангистов мира 1964 года по собственному выбору. Весовые категории атлетов он во внимание не принимал, и список выглядел у него следующим образом: 1) Власов, 2) Миякэ (Япония), 3) Жаботинский, 4) Башановский (Польша), 5) Голованов, 6) Вахонин, 7) Плюкфельдер, 8) Здражил (Чехословакия), 9) Куренцов и 10) Каплунов.

Главная же цель этой статьи (опубликованной в ряде газет) состояла в том, чтобы доказать: лучший штангист года — Власов, второй — Миякэ, Жаботинский же только третий. Вот, дескать, вам, профанам: хоть Жаботинский и победил Власова в Токио, а все-таки он не первый и даже не второй, а только третий, третий!

Впрочем, все это были лишь цветочки. Ибо тогда же «лучшие спортсмены года» были определены в своих масштабах и спортивными журналистами некоторых союзных республик. В частности, на Украине. И тут спортсменом номер один был признан Жаботинский, хотя во «всесоюзном масштабе» он стоял на четвертом месте, а впереди него, на втором месте, значилась Прозуменщикова (проживавшая в ту пору на Украине). Какие же выводы нужно было из этого сделать? Что Прозуменщикова в своей республике пользуется меньшей любовью и признанием, чем Жаботинский, а за ее пределами почитаема и любима больше, чем он? Так, что ли? Или, может быть, никаких выводов тут вообще не нужно было делать, поскольку, дескать, все это предновогодние забавы, развлечения, пустяки?

Нет уж, позвольте, не забавы, не развлечения, не пустяки. Как и все, что сталкивает и разделяет людей. Ибо молодым людям (а спортсмены, даже самые выдающиеся, в подавляющем большинстве своем люди молодые) надо иметь очень хорошее воспитание, очень серьезное самосознание, чтобы активно противостоять дурману подобных референдумов. Ибо спортивный спор Власова и Жаботинского референдумы пытались превратить в спор личный — самолюбий, амбиций, авторитетов. А полузащитника футбольной команды «Торпедо» Воронина хотели столкнуть в борьбе за популярность с нападающим и капитаном его команды Ивановым. Воронину же и Иванову вместе дали почувствовать преимущество над вратарем Яшиным и т. д. и т. п. А шестнадцатилетнюю школьницу Галю Прозуменщикову заставляли задуматься, почему это в РСФСР и других республиках она более популярна, чем гиревик Жаботинский, а вот у себя дома, на Украине, нет...

В те дни я по делу встретился с Жаботинским. Разговор коснулся и конкурсов. Жаботинский недоумевал:

— Для чего журналисты сталкивают нас лбами с Власовым?

В самом деле, для чего все это делалось? В каких целях? Тем паче что делалось в вызывающем конфликте, прямом противоречии с нормами, правилами самого спорта! Ведь сам спорт, по счастью, не голосование, в котором сильнейшего определяют журналисты, тренеры или болельщики. В спорте сильнее тот, кто занимает первое место. Поэтому в спорте отношения между Власовым и Жаботинским были и в ту пору и прежде предельно ясны. Долгое время в личных поединках побеждал Власов, а последняя их встреча, на олимпийском помосте в Токио, закончилась победой Жаботинского. Вот и все. Что касается японского спортсмена Миякэ, то он, конечно, не был никаким «вторым тяжелоатлетом мира» 1964 года, да и сам на такое звание, понятно, не претендовал. Миякэ действительно обладал феноменальными рекордами в полулегком весе и стал чемпионом Токийской олимпиады в этой категории. Тогда как чемпион этой же Олимпиады Жаботинский и второй ее призер Власов — атлеты тяжелого веса. И никакого соревнования, разумеется, между ними и Миякэ быть не могло. Так что, сетуя на несправедливость распределения мест в списке лучших спортсменов СССР 1964 года, составленном журналистами, заслуженному мастеру спорта Иванову не стоило составлять, в свою очередь, собственную «справедливую» иерархию.

При всем том его статья была по-своему полезна. В ней явственно проступило наружу существо всех референдумов и конкурсов, которое, как видим, в том, чтобы разъединять спортсменов, создавал между ними иерархические различия, окутанные к тому же туманом «общественного мнения». Я понимаю, конечно, что субъективно никто из участников голосований таких целей не преследовал и не преследует. Но объективно... Давайте, впрочем, поставим точки над «i». Всегда ли мы отдаем себе отчет в том, что для человеческой психологии в спорте таятся и опасные подводные рифы? «Как всякий другой инструмент, изобретенный человеком, спорт может быть применен либо для добрых, либо для злых целей, — справедливо писал много лет назад известный английский писатель Олдос Хаксли. — Примененный с добрыми побуждениями, он может научить выносливости и смелости, чувству честной игры, уважению правил, координированным усилиям и подчинению личных интересов интересам всей группы. Употребленный во зло, он может поощрять персональное и групповое тщеславие, жадное желание победы и ненависть к соперникам, нетолерантный культ тела и презрение к тем, кто находится за пределами некой произвольно установленной черты».

Вы победили, выиграли, стали чемпионом — хорошо! А если потерпели поражение, проиграли, заняли последнее место? Что это — плохо? Драматично? Беда? Нет. Даже проиграв, даже заняв в состязаниях последнее место, вы выиграли, победили. Именно так. И это не парадокс, не оригинальничанье, не хорошая мина при плохой игре. Если только вы, конечно, настоящий спортсмен. Потому что быть настоящим спортсменом — это значит не только стремиться к победе, но и сохранять достоинство и боевой дух при поражении. Причем второе не менее важно, чем первое, и закаляет, воспитывает молодежь, быть может, не хуже, чем победы.

Кто-нибудь может, правда, сказать, что наблюдает порой на состязаниях другие картины. Видит слезы на глазах у девушек из проигравшей команды; рослых парней, которые понуро, словно приговоренные к казни, бредут после поражения в раздевалку. Видит попытки иных футболистов спасти проигранную ситуацию при помощи толчков в спину или подножек. Является подчас свидетелем лицемерных апелляций игроков к «своему» зрителю. Наблюдает иногда и откровенно недоброжелательное отношение к сопернику. Да, все это есть и, нечего греха таить, импонирует даже части публики. Но советская спортивная общественность (в том числе, разумеется, и спортивная журналистика в целом) борются с этими явлениями. Поэтому им стоило бы определить свою позицию и относительно той антиспортивной шумихи и возни, которые затеваются всякий раз вокруг произвольных объявлений «лучших спортсменов года», «лучших Футболистов СССР» и т. д. и т. п. Тем более что сам спорт определяет своих лидеров очень точно. И куда как просто. На листе бумаги, справа, указывается ваш спортивный результат (в секундах, метрах, килограммах, очках или баллах), затем, слева, — ваше имя. Значение, разумеется, имеет только запись справа» у имени же сугубо подчиненная роль: оно стоит в списке тем выше, чем лучше ваш спортивный результат. И все. В итоге статистикам спорта известны все пятьдесят, а то и сто лучших результатов мира, Европы, СССР, республик, показанных на всех дистанциях плавания, бега, велосипедных гонок, во всех упражнениях тяжелой атлетики, городков, стрельбы... И никогда ни у кого не возникало на сей счет обид, нареканий, сомнений, споров!