3. Нет блага на войне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Нет блага на войне

Есть такой афоризм: многие не задумываются только потому, что им это и в голову не приходит. Может быть, и советские руководители, прежде чем отдавать приказ солдату нажимать на курок, также не задумывались о последствиях просто потому, что им и в голову не пришло предположение, что финны посмеют оказать сопротивление.

Возникает, естественно, вопрос, видел ли Сталин в войне против Финляндии единственный выход из конфликтной ситуации? Конечно, он предпочел бы удовлетворить свои претензии без применения оружия. Почему же в сложной и противоречивой ситуации начавшейся второй мировой войны советское руководство все же решилось начать военные действия против Финляндии?

Вот как ответил на этот вопрос еще в то время, по свежим следам событий, Л. Д. Троцкий: «Наступление на Финляндию находится как будто в противоречии со страхом Сталина перед войной. На самом деле это не так. Кроме планов есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошел на союз с Гитлером. Чтобы застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на Балтийском побережье. Однако сопротивление Финляндии угрожало свести все стратегические выгоды к нулю и даже превратить их в свою противоположность. Кто, в самом деле, станет считаться с Москвой, если с ней не считается Гельсингфорс? Сказав «А», Сталин вынужден сказать «Б». Потом могут последовать другие буквы алфавита. Если Сталин хочет уклониться от войны, то это не значит, что война пощадит Сталина»[435].

Итак, ранним утром 30 ноября 1939 г. крупные силы советских войск пересекли границы Финляндии. Их продвижение в глубь страны, где в течение нескольких часов им не оказывали сопротивления, означало фактически «необъявленную войну». В тот же день президент К. Каллио сделал следующее заявление: «В целях поддержания обороны страны Финляндия объявляет состояние войны».

Уже сама эта акция советского правительства означала нарушение норм международного права. Действия сталинского руководства противоречили советско-финляндскому мирному договору 1920 г. и договору о ненападении 1932 г. Советское правительство нарушило также собственную конвенцию (так называемый договор Литвинова), заключенную с соседними государствами в июле 1933 г. К этому документу присоединилась тогда и Финляндия. В нем определялось понятие агрессии и четко отмечалось, что никакими соображениями политического, военного, экономического или какого-либо другого характера нельзя будет обосновать или оправдать угрозы, блокаду или нападение на другое государство-участника[436].

Вместе с тем такая акция означала и нарушение внутригосударственного права, поскольку Конституция СССР 1936 г., которая в правовом отношении хотя и была далека от совершенства, допускала возможность объявления Верховным Советом СССР только «состояния войны», но никак не «войны» как таковой. Причем объявление состояния войны предусматривалось исключительно в двух случаях: при вооруженном нападении на Советский Союз и при необходимости выполнения международных договорных обязательств по взаимной обороне от агрессии. К советско-финляндской войне ничего подобного отнести нельзя, и ее следует квалифицировать как неправомерный акт великой державы против малой соседней страны.

Какие же цели преследовало советское правительство, предпринимая войну против Финляндии?

В ряде официальных советских заявлений кануна и начала войны речь шла о сугубо конкретной цели – безопасности Ленинграда, которая могла быть обеспечена передвижкой границы на 20–25 км. Но в таком случае возникает вопрос: почему же советское руководство и особенно военные деятели считали дополнительное расстояние в 25 км столь спасительным для судеб Ленинграда? Потому (и это усиленно пропагандировалось в печати), что при существовавшем тогда расстоянии от границы до Ленинграда в 32 км финны могли бы обстреливать город артиллерией. Но это совершенно беспочвенные утверждения, так как финская армия для подобных акций не располагала артиллерийскими орудиями необходимого калибра. Вообще ее материальную часть в то время составляли образцы оружия преимущественно еще старой русской армии. Что же касается артиллерии, то из орудий крупного калибра имелись 105-миллиметровые немецкие полевые пушки образца 1930 г. и зенитные орудия[437]. Даже если бы было возможно их установить непосредственно на границе (что, конечно, абсолютно исключалось), то они могли бы поразить цели, находившиеся лишь посередине расстояния до Ленинграда.

Ознакомление с первым оперативным приказом войскам Ленинградского военного округа за подписью командующего К. А. Мерецкова и члена военного совета А. А. Жданова показывает, что цели предстоящей операции выходили далеко за рамки обеспечения безопасности города на Неве. В нем шла речь не только о том, чтобы «перейти границу и разгромить финские войска», но и формулировалась такая политическая цель, как освобождение «финского народа от гнета помещиков и капиталистов»[438]. Маловероятно, что подобную политическую цель командование ЛВО сформулировало без согласования с политическим руководством страны.

В последующие дни в советской пропаганде, особенно среди войск действующей армии, тезис об «обеспечении безопасности Ленинграда» как будто был напрочь забыт, подчеркивалась лишь «освободительная миссия» Красной Армии в Финляндии[439]. Вот какие заголовки отчетов о проходивших тогда по стране многочисленных митингах трудящихся в поддержку решительных мер советского правительства против белофиннов пестрели в советских газетах: «Ответить тройным ударом!», «Дать отпор зарвавшимся налетчикам!», «Долой провокаторов войны!», «Уничтожить гнусную банду!», «Безмерная наглость!» и т. д. и т. п. Известный в те годы поэт Вас. Лебедев-Кумач накануне и в течение первых дней войны опубликовал в «Известиях» несколько стихотворений, в которых также не стеснялся в выражениях, «гневно осуждал финских поджигателей войны». Его стихотворение «Велик народный гнев и ярость велика» начиналось следующим четверостишием:

Кровавые шуты! Довольно вам кривляться, –

Пришла пора закрыть ваш гнусный балаган!

Мы не позволим вам по-хамски издеваться

Над трупами рабочих и крестьян![440]

Пропагандистскими штампами, направленными на разжигание страстей, стали тогда такие выражения, как «белофинские бандиты», «финская белогвардейщина», «Бело-Финляндия» и другие. Развернутая в СССР пропагандистская кампания носила примитивный характер, ибо исходила из нереалистичного предположения, будто трудящиеся Финляндии при поддержке Красной Армии готовы свергнуть «власть капиталистов и помещиков».

Подобная пропаганда была exitare fluctus in simpulo, т. е. бурей в стакане воды. Она была похожа на «старого пройдоху» из «Стихотворения в прозе» И. С. Тургенева, рекомендовавшего упрекать своего противника в тех грехах, которые сам за собой знаешь: «…упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собой чувствуете. Негодуйте …и упрекайте!»

Каким же путем советское руководство стремилось достичь поставленных целей?

Конечно же, оно, как и правительство любого другого государства, при решении спорных вопросов предпочитало мирный путь, потому что иной путь всегда сопряжен с определенным риском. Если бы это было не так, то оно нашло бы достаточно поводов, чтобы предпринять военную акцию против Финляндии не в преддверии зимы, а гораздо раньше, как это произошло в Прибалтике. Но применение вооруженной силы в решении спорного территориального вопроса никогда нельзя оправдать невозможностью его решения мирным путем. Это императив современного международного права. И тем не менее Сталин, Молотов и Ворошилов пошли на его грубое нарушение.

«План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии» (так он именовался официально) был разработан командованием ЛВО и подписан командующим К. А. Мерецковым и начальником штаба Н. Е. Чибисовым 29 октября 1939 г., т.е. тогда, когда еще продолжались переговоры[441].

Основные силы округа на Карельском перешейке были объединены в 7-ю армию (9 дивизий) под командованием командарма II ранга В. Ф. Яковлева. В соответствии с приказом наркома обороны от 17 ноября 1939 г. задача армии состояла в том, чтобы за 8–10 дней овладеть укрепленным районом на Карельском перешейке и, развивая наступление, разгромить финскую группировку в районе Сортавала – Виипури (Выборга). По выполнении этой задачи в зависимости от обстановки быть готовыми развивать наступление на Хельсинки[442]. Но столица Финляндии не была пределом. Об этом свидетельствует следующее указание: при выходе к шведской и норвежской границам границы не нарушать и не допускать провокаций. Военнослужащих шведской и норвежской армий на границе приветствовать отданием чести[443].

Севернее (между Ладожским озером и Баренцевым морем) на фронте протяженностью около 1 500 км предусматривались действия крайне слабых по своему составу и не полностью укомплектованных 8-й армии (4 дивизии) комдива И. Н. Хабарова, 9-й армии (3 дивизии) комкора М. П. Духанова (с середины декабря – комкора В. И. Чуйкова) и 14-й армии (2 дивизии) комдива В. А. Фролова[444]. Сухопутные войска должны были поддерживать авиация и часть сил Краснознаменного Балтийского флота (флагман флота II ранга В. Ф. Трибуц) и Северного флота (флагман флота II ранга В. П. Дрозд).

Задача Балтийского флота состояла в том, чтобы захватить флот Финляндии и не допустить его ухода в нейтральные воды, подавить береговые батареи в Койвисто, захватить остров Гогланд и другие острова, прекратить морские сообщения в Финском и Ботническом заливах между Финляндией и Швецией. Авиация флота должна была наносить удары по морским базам в Хельсинки, Котка и Виипури, избегая бомбардировок населенных пунктов, не занятых крупными силами противника, и крупных мостов[445].

В целом группировка советских войск к началу войны составляла 240 тыс. человек (в боевых войсках), 1 915 орудий (всех калибров), 1 131 танк и 967 боевых самолетов. Группировка финских войск насчитывала тогда 140 тыс. человек, 400 орудий, 60 танков и 270 боевых самолетов. На Карельском перешейке была сосредоточена армия генерала X. В. Эстермана, насчитывавшая 7 пехотных дивизий, 4 отдельные пехотные бригады и 1 кавалерийскую, а также несколько отдельных пехотных батальонов. Севернее Ладожского озера до Баренцева моря были развернуты незначительные силы финских войск[446]. Это означает, что финское командование удачно расположило свои войска на самых опасных направлениях. Степень мобилизованности в стране была весьма высока – 18% от численности населения, или более 600 тыс. человек[447].

Вот как описывает в своих мемуарах Н. С. Хрущев настроение, царившее в Кремле в канун и начале войны с Финляндией: «Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями… Тогда Сталин говорил: «Ну вот, сегодня будет начато дело».

Мы сидели довольно долго, потому был уже назначен час. Ожидали, Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель – это обезопасить нас с севера.

Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить. Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах»[448].

В первый день войны советская авиация подвергла бомбардировке военные объекты в районе Хельсинки. Но из-за навигационных ошибок бомбы упали и в центр города. Имелись разрушения и человеческие жертвы. Правда, с 3 декабря воздушные налеты на объекты глубокого тыла Финляндии Главное командование Красной Армии категорически запретило. Только месяц спустя, когда обстановка на фронте сложилась не в пользу Красной Армии, Ворошилов, Сталин и Шапошников подписали приказ, который гласил: «Бомбардировочной авиации наносить систематические и мощные удары по глубоким тыловым объектам: административным, военно-промышленным пунктам, железнодорожным мостам, железнодорожным узлам, портам, транспортам противника»[449].

Действия войск в первые же дни войны показали неэффективность существовавшего тогда фактически фронтового управления. Оно было ликвидировано, и с 9 декабря непосредственное руководство действующими армиями, Балтийским и Северным флотами взяла на себя созданная Ставка Главного командования Красной Армии. В ее состав входили нарком обороны Ворошилов (главнокомандующий) и члены Ставки – нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов, начальник генштаба Шапошников и Сталин. Мерецков был назначен командующим войсками 7-й армии (членами Военного совета были Н. Н. Вашугин и А. А. Жданов)[450].

С начала декабря тяжелые бои развернулись по всему фронту. В эти дни на одном из приемов в Берлине советские дипломаты самоуверенно заявили американскому корреспонденту Уильяму Ширеру, что через три дня в Финляндии все будет кончено[451]. Однако большой успех был отмечен только на Крайнем Севере, в полосе наступления 14-й армии. Ее войска при поддержке кораблей Северного флота продвинулись вперед на 150–200 км и легко овладели финской частью полуостровов Рыбачий и Средний, а также городом Петсамо. Но армии, действовавшие в Центральной Карелии, продвинулись лишь на 35–80 км. В итоге кровопролитных боев войска 7-й армии на Карельском перешейке сумели вплотную подойти к главной полосе линии Маннергейма. По ее дотам вели огонь 203–280-миллиметровые орудия резерва Главного командования. На Суммском направлении впервые был применен опытный тяжелый танк КВ. Но прорвать оборону финнов так и не удалось.

О реакции Сталина на неудачи наших войск в первый период войны Хрущев рассказывает следующее: «Сталин очень негодовал. Военные объясняли, что они не знали о создании финских укреплений на Карельском перешейке. Они назывались линией Маннергейма. Стали обвинять разведку.

Все это объединилось в главное обвинение Ворошилову – он нарком обороны. За военное поражение обвинять, собственно, больше и некого было. Ворошилов виновен, он не предусмотрел.

Наш морской флот действовал против финского. Казалось бы, соотношение должно быть не в пользу финнов, но наш флот плохо работал. Я помню такой доклад у Сталина. Наши не опознали шведский корабль и приняли за финский. Наша подводная лодка попыталась потопить его, но не смогла этого сделать. Немцы это наблюдали и потом, чтобы уколоть, предложили оказать помощь: «Что же у вас так плохо? Даже не смогли потопить корабль? Может быть, вам требуется помощь?..»

Одним словом, нарастает тревога. Померк ореол непобедимости нашей армии – «если завтра война, мы сегодня к походу готовы…». Если с финнами не можем справиться, а вероятный противник у нас посильнее, то как же с ним мы будем справляться?

Таким образом, финская война показала очень большие наши слабости, неумение организовать ведение войны»[452].

Неудачи советских войск на первом этапе войны были вызваны прежде всего пороками самого плана войны, который был рассчитан на молниеносную армейскую операцию, исходил из явной переоценки возможностей советских войск и недооценки боеспособности войск противника. Командование не предусматривало возможность ведения продолжительных боевых действий в условиях суровой зимы, потому что войска были недостаточно обеспечены зимней одеждой и соответствующим снаряжением. Не хватало минометов, автоматов и других видов новейшего вооружения. Было слабо отработано взаимодействие разных родов войск, особенно сухопутных частей с авиацией.

На безобразия, которые были вскрыты в 7-й армии, действовавшей на главном направлении, указывал Ворошилов в письме Сталину и Молотову от 21 декабря 1939 г. Он отмечал, что дороги забиты, пехоты как организованной силы на фронте нет, а болтается почти никем не управляемая масса людей, которая при первых же выстрелах беспорядочно разбредается в топи, по лесам. Пехота несет большие потери от шальных пуль.

Командиры и политсостав, отмечал далее Ворошилов, были настроены на легкий поход на Финляндию (подобно польскому). Поэтому многие полки идут в бой с единицами пулеметов, остальные ждут «прорыва», чтобы торжественно двинуться на Виипури. У Мерецкова дела в хаотическом состоянии. Положения на фронте он не знает, считая, что все идет хорошо. Ворошилов сообщал, что он предупредил Жданова, чтобы тот не доверял болтовне Мерецкова, больше требовал от командования, и в первую очередь от самого командующего. Военный совет 7-й армии ничего не предпринимает для наведения порядка, в связи с чем Мерецков от имени Ставки был предупрежден, что если он не наведет порядка в войсках, будет снят и отдан под суд[453].

Нередкими были случаи, когда небольшие группы финнов внезапными ударами наносили нашим войскам ощутимые потери, совершая рейды в их тылы. Так, в частности, произошло с 70-й и 138-й дивизиями 7-й армии. Из-за отсутствия элементарного порядка, разведки, твердого управления и при слабом использовании артиллерии эти дивизии были застигнуты врасплох группой финских разведчиков в ночь с 22 на 23 декабря. За отсутствие распорядительности в частях и порядка в тылах Ставка Главного командования объявила Мерецкову и всему военному совету выговор[454].

Естественно поэтому, что в личных письмах фронтовых командиров Ворошилову обращалось внимание на плохую организацию боевых действий и беспорядок в войсках. Так, полковник Н. П. Раевский, кавалерист, участник гражданской войны, назначенный в конце декабря 1939 г. командиром стрелкового полка в 8-ю армию, писал Ворошилову, что многие молодые командиры, только что закончившие училища, не имея опыта, бессмысленно гибнут. Он возражал против того, чтобы в суровых зимних условиях фронта для службы в медицинских учреждениях привлекались женщины. Полковник докладывал о случаях паники в наших войсках, о недостаточном количестве автоматов, тогда как финны хорошо ими вооружены.

В заключение Раевский пишет: «Я переживаю позор, когда узнаю, что нашу доблестную Красную Армию, вернее, ее отдельные войсковые части и даже соединения, белофинские бандиты окружали и пытаются еще окружить. Подумать-то только, что горсточка, козявка белофинских банд окружает (иногда даже с успехом) войска Красной Армии и нашей же тактикой наносит значительные неприятности»[455].

В конце декабря 1939 г. дерзким маневром немногочисленные финские части окружили и разгромили только что прибывшую с Украины 44-ю стрелковую дивизию. Было нанесено поражение также 155-й и 130-й стрелковым дивизиям. За неудовлетворительное управление войсками 8-й и 9-й армий были сняты с должностей их командующие комдив И. Н. Хабаров и комкор М. П. Духанов. Новыми командующими соответственно были назначены командарм II ранга Г. М. Штерн и комкор В. И. Чуйков.

По свидетельству К. А. Мерецкова, медленное продвижение советских войск вызвало крайнее недовольство Сталина. Он упрекал командующего в том, что неудачный ход войны против Финляндии негативно сказывается на «нашей внешней политике, ведь в эти дни на нас смотрит весь мир». Он потребовал добиться перелома в ходе боевых действий[456].

30 декабря 1939 г. Главный военный совет принял решение приостановить наступательные действия и предложил вызванному из отпуска Б. М. Шапошникову заново спланировать новую наступательную операцию с целью прорыва линии Маннергейма и достижения цели войны. Шапошников доложил Совету, по существу, тот же план, который он разработал несколько месяцев назад, и Сталин принял его. Вопросы дальнейшего ведения войны подверглись тщательному рассмотрению на специальном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), состоявшемся в первых числах января 1940 г.[457]

К этому времени советские войска перешли к обороне, а на Карельском перешейке был создан Северо-Западный фронт. В его состав стали прибывать значительные подкрепления, преимущественно из Западного и Киевского особых военных округов. Они пополнялись средствами усиления, и прежде всего артиллерией большой мощности, танками и авиацией. С учетом опыта предыдущего периода по прорыву укреплений противника войска на протяжении января интенсивно вели учения.

«Говоря о первом периоде финской войны, – вспоминает Маршал Советского Союза А. М. Василевский, – надо добавить, что при огромных потерях, которые мы там несли, пополнялись они самым безобразным образом. Надо только удивляться тому, как можно было за такой короткий период буквально ограбить всю армию. Щаденко, по распоряжению Сталина, в тот период брал из разных округов, в том числе из особых пограничных округов, по одной роте из каждого полка в качестве пополнения для воевавших на Карельском перешейке частей»[458].

НКВД было предложено создать ряд лагерей для финских военнопленных, которых к февралю 1940 г. ожидалось около 20 тыс. Но их оказалось в двадцать раз меньше. Поэтому после заключения мира один из лагерей (Южский) был заполнен советскими военнослужащими, вернувшимися из финского плена[459].

Командующим войсками фронта был назначен командарм I ранга С. К. Тимошенко, начальником штаба – командарм II ранга И. В. Смородинов, членом Военного совета – А. А. Жданов. В состав фронта вошли 7-я армия (12 дивизий) К. А. Мерецкова и образованная 25 декабря 13-я армия (9 дивизий) комкора, в последующем командарма II ранга В. Д. Грендаля. Для обхода укрепленной линии с юго-запада на Карельском перешейке была создана резервная группа Ставки под командованием комкора Д. Г. Павлова в составе трех стрелковых дивизий, танковой бригады и кавалерийского корпуса. Она имела задачу через Финский залив по льду выйти в глубокий тыл выборгской группы противника[460]. 11 февраля 1940 г. из войск, выделенных из 8-й армии и действовавших на северном побережье Ладожского озера, была сформирована 15-я армия (командующий – командарм I ранга М. П. Ковалев).

Хотелось бы обратить внимание на высокую насыщенность действующей армии кавалерийскими частями, а также лошадьми в стрелковых дивизиях для обеспечения нужд артиллерии и тылов. Использование кавалерии в зимнее время при отсутствии подножного корма, да еще в условиях Карельского перешейка, где кавалерия вообще не могла действовать, было поразительной глупостью. Подобная практика использования кавалерии несомненно исходила из доктринёрских взглядов Ворошилова и Буденного. Ведь требовал же нарком Ворошилов в 1934 г. на XVII съезде партии «раз и навсегда покончить с вредительскими «теориями» о замене лошадей машиной, об «отмирании лошади»[461]. Именно он назвал кавалерию «победоносной и сокрушающей вооруженной силой».

В целом в состав действующей армии от Баренцева до Балтийского моря входило до 40 дивизий с общей численностью личного состава 957 675 человек (на 1 февраля 1940 г.)[462]. На Карельском перешейке было создано превосходство над противником: более чем двойное – по пехоте, почти тройное – по артиллерии и абсолютное – по танкам и авиации[463]. Партийно-политическая работа в войсках была направлена на воспитание высокого наступательного порыва, инициативы, на разъяснение «антисоветской сущности политики финских правящих кругов и миролюбивой политики Советского Союза».

С обеих сторон шла также интенсивная психологическая война, в расположение войск противника забрасывались миллионы листовок. В финских листовках содержался призыв к красноармейцам убивать своих командиров и политработников, сдаваться в плен или возвращаться домой. «Ваш Сталин говорит, что он не хочет ни пяди чужой земли, а сейчас послал вас сражаться за чужую землю», – писалось в листовках. Советская же пропаганда призывала финских рабочих и крестьян в солдатских шинелях вместе с доблестной Красной Армией выступить против финских помещиков и капиталистов.

Подготовка нового наступления шла быстрыми темпами, ибо его задержка грозила вмешательством в войну на стороне Финляндии Англии и Франции, что создало бы для Советского Союза новые трудности и расширило бы фронт войны.

3 февраля 1940 г. Военный совет фронта окончательно утвердил план операции. 11 февраля 1940 г. войска фронта перешли в наступление и прорвали главную полосу линии Маннергейма. Для развития успеха в прорыв были введены подвижные (танковые) группы. После перегруппировки войска 7-й армии 28 февраля возобновили наступление, вынудив противника отступать по всему фронту. Они форсировали по льду Выборгский залив, перерезали шоссе Выборг – Хельсинки, завершив тем самым прорыв линии Маннергейма.

На втором этапе войны боевые действия по-прежнему проходили в тяжелейших условиях необычно суровой зимы, когда мороз иногда доходил до 40–45 градусов. Глубокий снег до 2 м толщиной исключал продвижение войск, и особенно техники, вне дорог. Многие воины, особенно прибывшие из южных районов страны, не были подготовлены для ведения боевых действий на лыжах в озерно-лесистой местности. Большую помощь действующей армии оказывали трудящиеся Ленинграда. На заводах города по заказу фронта изготовлялись новые средства борьбы и защиты – миноискатели, бронещитки, бронесани, санитарные волокуши и др.

Борьба была ожесточенной. Советские воины проявляли героизм, стремились наилучшим образом выполнить приказ и быстрее закончить войну. Конечно же, следует проводить четкую разделительную линию между неправедными целями, которые преследовали Сталин и его окружение в этой войне, и героизмом советских воинов, которые повиновались приказам командования и добросовестно выполняли свой воинский долг. Созданные штурмовые группы дерзко атаковали господствующие высотки, занимали доты и дзоты, отражали контратаки противника. Для развития успеха использовались подвижные группы. Например, в 7-й армии их было три. Они создавались на базе танковых бригад, усиленных стрелковыми батальонами и саперами. В 13-й армии одной из таких групп командовал полковник Д. Д. Лелюшенко[464].

Самоотверженно действовали войска, наступавшие на Выборгском направлении. Части 50-го корпуса под командованием комбрига Ф. Д. Гореленко 2 марта 1940 г. пробились к тыловой оборонительной полосе финнов северо-восточнее города. Одновременно передовые части 34-го корпуса комдива К. П. Пядышева достигли южных окраин Выборга. В эти дни вся страна узнала о героизме воинов 70-й стрелковой дивизии под командованием комдива М. П. Кирпоноса. По льду Выборгского залива они обошли Выборгский укрепрайон и внезапно атаковали его.

Финские войска оказывали наступавшим упорное сопротивление. Они умело создавали систему укреплений, до последнего солдата защищали огневые точки. Финские снайперы причиняли немалый урон мелким группам красноармейцев. Финны применяли разнообразные приемы борьбы. Весьма эффективной была финская тактика изматывания советских войск действиями мелких высокоманевренных отрядов и разведчиков-лыжников, которые пробирались в глубокий тыл советских войск. По свидетельству участников этой войны, финский солдат-одиночка был непревзойденным бойцом. В этом отношении он превосходил советского солдата.

В первый период войны, когда еще теплилась надежда на то, что советские войска прекратят наступление, моральный дух финских солдат был высоким. Их поддерживало местное население. Они были убеждены, что защищают правое дело. Но с февраля 1940 г. на фронте ширились пораженческие настроения. Надежда на благоприятный исход войны покидала финскую армию.

К 12 марта войска 7-й армии овладели частью Выборга, и оставшиеся в живых его защитники отступили в северном направлении. Войска 13-й армии развивали наступление на Кексгольм. Для Финляндии обстановка была безнадежной, и ее представители 12 марта подписали в Москве мирный договор, в соответствии с которым 13 марта с 12 часов военные действия прекращались.

Народ Финляндии тяжело переживал постигшую его трагедию. Многие газеты вышли в черных рамках, везде на зданиях были приспущены знамена. Маннергейм издал последний приказ по армии, в котором благодарил солдат за мужество и героизм в защите родины. Это примечательный документ своего времени, и он достоин того, чтобы его текст привести по возможности полнее.

«Солдаты славной армии Финляндии!

Между нашей родиной и Советской Россией заключен мир, суровый мир, по которому Советской России отходит почти каждое поле боя, где вы пролили свою кровь за все, что мы считаем для себя дорогим и священным.

Вы не желали войны, вы любили мир, труд и жизнь, но вас втянули в борьбу, в которой вы совершили подвиги, и они будут сотни лет украшать страницы истории.

Вас 15 000, тех, которые ушли на поле боя и, вернувшись, не увидели своего родного крова, а сколько тех, которые навсегда потеряли способность трудиться! Но и врагу досталось от вас, и не ваша вина в том, что несколько сотен тысяч (цифра значительно преувеличена. – М. С.) осталось лежать на снегу, устремив полный боли взгляд в звездное небо. Вы не ненавидели их и не желали им зла, вы лишь следовали суровому закону войны: убивай или умри сам…

Я благодарю солдат всех родов войск, которые в честном соперничестве совершали подвиги с первого дня войны. Благодарю за смелость, которую вы проявили в борьбе с многократно превосходящими силами противника, вооруженного частично неизвестным нам оружием, за стойкость, с которой вы вгрызались в каждую пядь родной земли…

На почетном месте в суровое время войны стоят те тысячи рабочих, которые добровольно работали, не отходя от станка даже во время налетов авиации, и создавали все необходимое для армии. Благодарю тех, кто, изможденный огнем противника, производил вооружение для фронта. Благодарю их от имени Отечества»[465].

Обе стороны в этой войне понесли тяжелые потери в людях и боевой технике. Советские войска потеряли убитыми 53 522 человека и без вести пропавшими 16 208 человек (часть из них оказалась в плену). Были ранены 163 772 человека, обморожены – 12 064 человека, наряду с боевыми санитарные потери (больные) составляли 55 041 человек. В плену оказалось более 5 тыс. советских воинов[466].

Советские войска понесли серьезный урон в боевой технике и вооружении. Так, военно-воздушные силы фронта потеряли 540 самолетов. Характерно, что боевые потери составили менее 50%, остальные – следствие аварий и катастроф. Велики были потери и в танках. Только 7-я армия при прорыве главной полосы линии Маннергейма лишилась 1 244 танков. В беседе с послом США Таннер однажды заявил, что в первые месяцы войны финны захватили у русских вооружения больше, чем получили от дружественных стран[467].

Советский народ вынужден был затратить на эту войну немалые денежные средства – более 7,5 млрд. руб., из которых на вооружение было израсходовано свыше 1,9 млрд.[468]

Советское руководство, как вспоминает Н. С. Хрущев, было крайне огорчено большими потерями Красной Армии в людях и материальных средствах. «Сталин лучше нас знал состояние Красной Армии и, видимо, сделал тогда вывод, что мы не подготовлены к «большой войне». Об этом свидетельствовала наша «малая» война с Финляндией. Она была очень кровавой, очень тяжелой для нас. Мы с трудом разбили Финляндию и понесли огромные жертвы. Я говорю – «с трудом». Это, конечно, условно. Ведь наши резервы ни в какой степени не могут равняться с финскими. Но я даю такую оценку потому, что если взять Советскую страну и Финляндию и сравнить те жертвы, которые мы понесли в той войне, то это, конечно, могло произойти только в результате нашего неумения и неподготовленности к организации военных действий. А мы должны бы, если уж воевать, с ходу разбить финнов и таким образом продемонстрировать боеспособность нашей армии. А мы продемонстрировали как раз обратное: малые способности и слабость наших ударных сил…»[469].

Финские войска, ведя оборонительные бои (по их официальным данным), потеряли меньше – убитыми 19 576 человек, пропавшими без вести – 3 273 человека и ранеными 43 657 человек. Число финнов, попавших в плен, было крайне невелико – всего 1 100 человек. Например, войска 13-й армии, действовавшие на главном направлении, за весь период войны взяли в плен лишь 18 унтер-офицеров и 51 солдата[470]. После заключения мира они вернулись на родину. В связи с условиями их пребывания в советском плену финские пленные претензий к советским властям не имели.

Что же касается советских военнопленных, то Маннергейм требовал такого обращения с ними, которое соответствовало бы Гаагским конвенциям. Часть пленных была размещена в сельскохозяйственных районах и помогала крестьянам. Офицеры, как правило, освобождались от работ и получали нормальное довольствие. Возвращаясь на родину, несколько групп военнопленных направили Маннергейму письмо с благодарностью за гуманное обращение с ними.

Подлинная трагедия ждала советских военнопленных по возвращении на родину. Они подвергались не только унижению и издевательствам со стороны органов НКВД, но и физической расправе. Ведь здесь их считали изменниками Родины[471].

Об этом, в частности, свидетельствует следующий эпизод. В январе 1940 г. действовавшая на Ухтинском направлении, т. е. в самом узком месте Финляндии, 44-я стрелковая дивизия была окружена финнами и почти вся взята в плен. Командиру дивизии комбригу Виноградову и некоторым работникам его штаба удалось вырваться из окружения и возвратиться к своим. Как рассказали свидетели этих событий, перед строем оставшихся вне окружения 500 бойцов командование дивизии было расстреляно.[472]

Трагически сложилась и судьба самих военнопленных. После заключения мирного договора все они были возвращены советской стороне и в товарных вагонах с забитыми окнами под усиленной охраной частей НКВД проследовали в советские лагеря как «предатели, нарушившие присягу». Выборочные опросы жителей в тех населенных пунктах, откуда они были призваны в армию, показали, что к началу Великой Отечественной войны и позже их судьба не была известна. Подобная практика в отношении советских военнопленных приобрела массовый характер в Великой Отечественной войне, но тогда уже речь шла не о нескольких тысячах, а о миллионах наших воинов.

Большие потери советских войск в этой войне объясняются не только особенностями театра боевых действий, упорством финнов в обороне, недостатками в организации боя, но и тем, что Сталин и действовавшее от его имени высшее командование не считалось с потерями, которые нередко были неадекватны достигнутым результатам. Вот один из множества эпизодов.

Как было сказано выше, 12 марта 1940 г. между СССР и Финляндией был заключен мирный договор, по которому военные действия прекращались с 12 часов 13 марта и граница севернее Ленинграда отодвигалась за Выборг. Но в день подписания договора за город еще шли ожесточенные бои. Казалось, что стоило советскому командованию подождать еще одни сутки и наши войска вступили бы в Выборг без боя и лишних жертв. Однако по приказу Сталина они предприняли штурм города-крепости, который продолжался два часа, и с немалыми жертвами взяли его на рассвете 13 марта под тем предлогом, как пишет К. А. Мерецков, чтобы продемонстрировать финнам, что, мол, дорога на Хельсинки для советских войск открыта, а также чтобы предотвратить возможное вмешательство Англии и Франции[473]. Эти соображения, разумеется, учитывались, но в действительности Сталин руководствовался прежде всего престижными соображениями. К тому же до войск, чтобы не расхолаживать их боевой дух, как и до всего советского народа, текст уже 12 марта подписанного мирного договора в то время не был доведен.

«Я не знаю, – писал в мемуарах Н. С. Хрущев, – сколько, но, видимо, войск наших там полегло значительно больше, чем это было предвидено планом»[474].

В ходе войны как Финляндия, так и Советский Союз добивались достижения своих целей не только боевыми действиями войск, но и политическими средствами. Но не все из них, как оказалось, ослабляли взаимную нетерпимость, бывало и наоборот – обостряли ее.

Опыт истории подтверждает, что, если заговорили пушки, то это еще не значит, что дальнейшее кровопролитие неотвратимо и что дипломатам в подобной ситуации делать нечего. Сам акт объявления войны вовсе не обязательно должен сопровождаться фактическими военными действиями. Международное право допускает, что даже в последний момент перед открытием огня стороны могут попытаться найти путь для сохранения мира и такие попытки следует поощрять. Если же государство – инициатор войны – отказалось от поиска такого пути, то оно однозначно нарушило международное право.

К сожалению, именно так поступило советское правительство. Уже на второй день войны финская сторона предложила вернуться к status quo ante bellum (к предвоенному состоянию) и продолжить переговоры с Советским Союзом. Таннер посоветовал тогда президенту Каллио пойти на перемирие, создать кабинет мира и возобновить переговоры. Он объяснял это тем обстоятельством, что раньше подобного шага народ не понял бы, теперь же, после первого воздушного налета, его настроение изменилось[475]. 1 декабря новое правительство Финляндии во главе с Р. Рюти было образовано. Прежний премьер-министр лидер социал-демократов В. Таннер, которого Молотов назвал «злым гением советско-финляндских отношений», стал министром иностранных дел. А прежний глава внешнеполитического ведомства Финляндии Э. Эркко был направлен в Швецию в качестве посланника[476].

На первом же заседании нового правительства Маннергейм нарисовал весьма неприглядную картину состояния финской армии: пехотные части обеспечены боеприпасами лишь на 2 месяца боев, легкая артиллерия – на 21–24 дня, а тяжелая – только на 19 дней. Надежды получения боеприпасов от других стран через Швецию нет. Он поддержал предложение Таннера о перемирии и о просьбе к Швеции о посредничестве[477].

Советское правительство никак не отреагировало на эти примирительные шаги, предпринятые в Хельсинки, и маховик войны стал раскручиваться все энергичнее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.