РАБОТАЕМ ПРОФЕССИОНАЛЬНО Ю. Азаров, кандидат педагогических наук
РАБОТАЕМ ПРОФЕССИОНАЛЬНО
Ю. Азаров, кандидат педагогических наук
КОНФЛИКТ ПЕРВЫЙ
В Артеке вожатые работают совершенно профессионально. Смена расписана по часам, каждый день разбит на микрочасти: и за всем стоит чёткая организация. Разумеется, эта организация в том случае воспитывает, если окрашивается своеобразием детских и вожатских голосов, если педагог-вожатый придает этой организации свою неповторимую направленность, сумеет вдохнуть в нее свою живую душу, внесет свой порыв, свои искания, свою страсть.
Много вот слов я сказал: и страсть, и порыв, и душа. А из чего они складываются? В каких деталях сказываются? Можно что-либо предвидеть?
Наверное, индивидуальных схем проявления творчества нет. И все же что-то общее есть: один жить не может без конфликта, а другой живёт исключительно бесконфликтно, но оба творят. Один строг до предела, другой мягок и уступчив, но оба требовательны к детям — бывает ведь и такое. Один сам вмешивается в какое-нибудь сложное разбирательство, а другой ждёт, чтобы «случай» проанализировали сами ребята. Один поэтичен и эмоционален, а другой рассудочен, рационален и всячески избегает «образов и красивых фраз». Все эти индивидуальные особенности, на мой взгляд, лишь могут основательно украсить детское общение, если, разумеется, знать специфику проявления этих индивидуальных особенностей. Больше того, эти особенности в воспитывающем коллективе могут взаимно дополнять друг друга: ведь не случайно опытные руководители ставят на один отряд двух как бы разных вожатых: одного, скажем, размашистого и увлекающегося, а другого — сдержанного и несколько педантичного. Да, собственно, оно и без специальной расстановки всегда получается так, что в отряде оказываются совершенно разные люди. И очень часто в первое время начинаются конфликты: идет та естественная рабочая «притирка», без которой не может быть выработан единый подход к детям, к применению воспитательных средств.
В Артеке я встретился с очень интересными и разными вожатыми. О них я и расскажу…
Сейчас Антон Трофимюк — вожатский лидер. О нем говорят так: «За один день у него все налаживается: действует самоуправление, коллектив сколочен, везде порядок, отличные взаимоотношения в отряде!» Антон необыкновенно добр и мягок. Хотя он и не так уж много зарабатывает, но помогает и сестре, и брату, и жене, которая сейчас учится, а за детьми следит как самая наилучшая нянька — за здоровьем детей, я имею в виду. И кто-то сказал еще: «А если нужна кому-нибудь срочная помощь или одолжить немного денег, так тоже к Антону обращаются…»
Антон многое умеет делать: танцует, поет, знает игры, ритуалы, прекрасно владеет английским языком — ну и, главное, — великолепный организатор: влюблен в детей, в педагогику.
Руфина Быкова работала раньше в паре с Антоном. Она полная противоположность Антону: характер и склад ума и даже образ мышления иной. О себе говорит так: «Может быть, жизнь у меня была трудной, но я рано узнала о том, что на свете есть зло и добренькой быть нельзя…»
Попробую проанализировать конфликты, которые произошли между вожатыми: первый в начале смены, а второй — в самом конце. В этих конфликтах очень типично выявились не только индивидуальности вожатых, не только манера их поведения, но и те типичные затруднения, с которыми сталкивается каждый, занимающийся практикой воспитания.
Первый конфликт проходил так: Руфина встретила отряд, который шел с Антоном на пляж…
— А вы все убрали за собой? — спросила она с присущей ей суровостью.
— Конечно, можете проверить, — отвечали ребята, переполненные радостью.
— Ну давайте проверим, — сказала Руфина. Отправились первым делом в спальные комнаты.
— А это что? А эта койка как заправлена? А это почему не на месте? А это где должно лежать? — град вопросов, разочарованные лица пионеров и совсем поникший Антон.
В этот день ребята сделали вывод: «Руфина такая злая, а Антон такой добрый…»
А Руфина ходила весь день среди ребят, чувствуя на себе отчужденные взгляды детей. Ходила — и придиралась, придиралась, придиралась. «Все три дня, — рассказывает Руфина, — я была жутко какой строгой. И, вы простите меня за грубость, мне так хотелось съездить по физиономии моему добренькому Антону…»
— А что Антон? — спросил я, ощущая совершенно невыносимое педагогическое положение Антона.
— О, Антон переживал. Но я нашла с ним общий язык. Помню, я пригласила его в комнату. Заперла дверь на ключ: и выдала все, что о нем думаю… Вы знаете, он плакал при мне. Плакал, как плачут дети… И я, — продолжала она, — сказала ему: «Ты хочешь казаться добреньким, ты боишься, чтобы ребята не увидели в тебе требовательного педагога. Ты не мужчина! И пока не станешь мужчиной — воспитателя из тебя не выйдет!»
— Ну и чем же закончился конфликт? — спросил я.
— Да потом было всё в порядке. Пошли на костёр, через три дня, и там ребята мне признались: «А мы думали, что вы злая…»
— Наверное, только девчонки, — не удержался и подковырнул я.
Руфина внимательно посмотрела на меня и неопределённо сказала:
— Ну, знаете!
Что означало это «ну, знаете», я тогда не понял, а сейчас совершенно точно знаю, что Руфина уловила мою расположенность к Антону, к его методе…
Прежде чем перейти к анализу этого конфликта, я несколько слов хочу сказать о том, что меня тогда поразило. Представьте, меня поразили эти слова «он плакал, как ребёнок». Хотите верьте, а хотите нет, но я мгновенно сделал вывод, что Антон необыкновенный человек. Дело, разумеется, не в том, что он расплакался, а в том, что он оказался способным остро чувствовать и переживать. Я его представил человеком с необыкновенно тонкой организацией, с той особой чувствительностью, которая называется «человеческой открытостью». Я не верю в то, что существуют хорошие педагоги, которым присуща такая черта, как толстокожесть. Разумеется, просто слезы — это еще не показатель. Но когда чувствительность соединяется с умами любовью к детям, когда она сталкивается с ярой напористостью, которая не желает принять другого способа мышления, тогда слёзы — способ выражения самого себя. Далеко не удачный способ. Но что вделаешь! Многие могут сказать, читая эти строки: слезы — это слабость! Согласен: слабость. Но такая слабость, которая навеки закрепляет в человеке нежнейшие, моцартовские переливы чувств, в которых навсегда застывает, как изваяние, великое чувство любви к ребенку, и коллективу детей, к педагогике. «Ах как заговорил красиво», — скажет иной. А я ещё раз повторю: ничем нельзя заменить эту тонкую чувствительность взрослого по отношению к детям. Другое дело — она внешним образом не должна так проявляться, но зато всегда должна присутствовать в педагоге.
И здесь не премину сделать существенную оговорку. Во-первых, если уж честно говорить, я почти не встречал вожатых, которые остро не переживали бы свои неудачи. Плачут почти все, ну, может быть, не в такой ситуации, а при других обстоятельствах, но определенно плачут, потому что острота переживаний педагогического плана особенная, какая-то остро обидная, до боли щемящая. Всегда тебе кажется, что ты незаслуженно оскорблен, незамечен. С первых минут работы ощущаешь, что ты всё отдаешь (и кому? ЛЮДЯМ!). Отдаешь беззаветно, а они вдруг отвечают тебе черной неблагодарностью или не обращают внимания, не ценят твоих стараний — это ужасно обидно… И еще один момент: слезы могут оросить и добрые и злые ростки нравственности в человеке. Если человек, обидевшись, решил: «Ну я вам!» Или: «Ах, раз так, то я…», то из такого человека выйдет бездумный педагог. Я не призываю к терпимости. Просто я хочу укрепить веру в тех, кто иногда плачет, и подсказать им, что это не так уж плохо… Надо очень жестко верить, до конца, до последнего дыхания верить в то, что только собственная доброта воспитателя и его необычайная, тонкая восприимчивость жизни, соединенные со знанием дела, могут привести к овладению тайнами педагогической профессии.
Хочу отметить ещё один момент в этой ситуации. Вот тогда, когда щелкнул ключ в дверях комнаты, где оказался плачущий вожатый, был совершен поступок высокого педагогического такта и высокой педагогической решимости, риска, если хотите. Может быть, в моем анализе будет какая-то неточность в смысле преувеличения, но я хочу сказать несколько добрых слов о Руфине. Конечно, она человек иного склада, чем Антон. Человек и более опытный, и более суровый. Но то, что она потребовала от Антона большей мужественности, большей требовательности, — это было совершенно справедливо и, возможно, своевременно.