Александр Саранцев, кандидат филологических наук. ЗАМЕТКИ О СЮЖЕТЕ И ХАРАКТЕРЕ
Александр Саранцев,
кандидат филологических наук.
ЗАМЕТКИ О СЮЖЕТЕ И ХАРАКТЕРЕ
Подготовка ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей заметно активизировала литературную жизнь в Челябинской области. Вышли из печати альманах «Южный Урал», сборник стихов Л. Татьяничевой «Вишневый сад», первая часть романа А. Глебова «В предгорьях Урала», книга Б. Рябинина «Твои верные друзья», сборник стихотворений В. Щербакова «Тайгинка» и другие.
Подготовлены к изданию новые произведения челябинских авторов. Газеты «Челябинский рабочий» и «Сталинская смена» стали чаще публиковать литературно-критические материалы, очерки, рассказы. Повысился интерес общественности и читателей к советской литературе, к произведениям челябинских писателей.
Писатели Челябинской области добились некоторых достижений, смелее стали подходить к изображению жизненных конфликтов, настойчивее работают над повышением художественного мастерства. Не случайно читатели с удовлетворением говорят о сложившемся и работающем отряде литераторов на Южном Урале.
Это все верно. Но верно также и то, что в творчестве челябинских писателей есть крупные недостатки, что некоторые произведения не удовлетворяют читателей, вызывают чувство огорчения и досады. Есть серьезные промахи и в талантливых книгах.
Челябинские писатели по существу еще не взялись за показ современной жизни рабочих и колхозного крестьянства Урала. Мало и плохо поднимают писатели области проблемы культуры и быта, проблемы борьбы с пережитками капитализма в сознании людей.
Вдумываясь в недостатки произведений, особенно прозаических, приходишь к выводу: недостатки повторяются, становятся типичными для многих писателей.
Хотелось бы остановиться в этой статье на вопросах воплощения характера, типа в сюжете литературного произведения.
Вышла из печати первая книга нового романа Н. Глебова «В предгорьях Урала». Жизнь и быт купечества изображены в романе ярко, правдиво, нередко сильно и впечатляюще, а характеры таких богатеев, как Никита Фирсов, Вершинин, Толстопятов — бесспорная удача автора. Вот, к примеру, одна из сцен романа, в которой рельефно и свежо выявляются характеры Фирсова и Вершинина:
«Это была рослая красивая женщина (Василиса, жена Фирсова, — А. С.), из старой кержацкой семьи Вершининых, заимка которых стояла на берегу Тобола. Василиса вышла замуж за Никиту тайком от родителей, когда тот малярил в отцовской молельне.
В молодости Фирсов долгое время куражился над работящей женой и часто попрекал ее старой верой. Женщина терпеливо сносила обиды и родителям не жаловалась.
Когда родился первый сын, старик Вершинин послал своего человека в Челябинск, где жили в то время молодые, с наказом, чтоб приехала дочь с мужем и внуком на заимку. Встретил он их с высокого крыльца сердитым окриком:
— На колени!
Двор был широкий и весь выложен камнем. Молодые от самых ворот до отцовского крыльца ползли на коленях к грозному старику. Держа на руках новорожденного Андрейку, Василиса ползла с трудом. Мешала длинная юбка и, поправляя ее на ходу, она со страхом приближалась к отцу. Никита сунув стеженый картуз подмышку и опустив хитрые глаза в землю, успевал оглядывать вершининские амбары и навесы, под которыми стояли крашеные брички и ходки. «Хорошо живет, старый чорт, не пополз бы, да, может, благословит что-нибудь на приданое. Да и на «зубок» Андрейке даст». Со старинной иконой вышла мать Василисы. Когда молодая пара приблизилась к крыльцу, Вершинин, не торопясь, сошел со ступенек и огрел Никиту плетью. Маляр поежился от удара и, уставив на старика плутоватые глаза, произнес:
— Простите, тятенька.
Второй удар плети пришелся по спине Василисы, чуть не выронив сына из рук, она залилась искренними слезами:
— Прости, родимый батюшка!
Вершинин отбросил плеть и, подняв дочь на ноги, сказал с суровой лаской:
— Бог простит. Поднимайся, — кивнул он все еще стоявшему на коленях маляру. Никита вскочил на ноги и, ударив себя в грудь, преданно посмотрел на богатого тестя:
— Богоданный тятенька! В жисть не забуду вашей милости.
— Ладно, ладно, не мети хвостом.
Благословив дочь и зятя иконой, старики вместе с молодыми вошли в дом».
Чем, какими качествами и достоинствами захватывает читателя эта сцена?
В правде жизни, в реалистическом выявлении характеров, художественных типов. Перед читателями предстает кулак-кержак Вершинин — носитель и охранитель диких, необузданных нравов, человек, сильный своим богатством и закостеневшей моралью хищника, плетью и иконой поддерживающий власть денежного мешка.
В этой же сцене Н. Глебов живописует характер поднимающегося на ноги нового хищника Никиты Фирсова, цепкого и хитрого, в будущем — настоящего изверга, беспощадного угнетателя. Сначала тайком от родителей женитьба на Василисе с расчетом на богатое приданое тестя-кулака. Когда этого не случилось — Никита зло попрекает работящую и любящую его молодую жену. И читатель понимает, что источник этих попреков — не расхождения в вере. Никита Фирсов верит не в икону, а в рубль, в капитал, которым так богат тесть, пусть и кержак.
Никита Фирсов ползет по выложенному камнем двору не из-за любви к Вершинину, как его жена и дочь Вершинина — Василиса. Хитрые глаза опущены в землю, но Фирсов успевает оглядеть вершининские амбары и навесы. Лживая преданность плутоватых глаз. «Простите, тятенька», — говорит он вслух, а думает иное: «Хорошо живет старый чорт, не пополз бы, да, может, благословит что-нибудь на приданое». И Вершинин-хищник отлично понимает Фирсова-хищника. Никита Фирсов «преданно» уверяет: «Богоданный тятенька! В жисть не забуду вашей милости», а Вершинин справедливо отвечает: «Ладно, ладно, не мети хвостом».
Характеры Вершинина и Фирсова в этой сцене даны сильно и глубоко. Характеры Василисы и ее матери здесь также проявляются в типических обстоятельствах. Образы покорной и искренне кающейся Василисы, забитой, но строго охраняющей нравы кулацко-кержацкой семьи матери Василисы раскрывают мрачные глубины дореволюционной жизни, показывают бесправное положение женщины в семье. В приведенной сцене показана историческая действительность, как почва и условия проявления характеров.
Вот еще один отрывок из романа «В предгорьях Урала», где писатель живописует характер Дорофея Толстопятова. Кратко, но метко и впечатляюще описана автором обстановка жизни Толстопятова. Заимка Толстопятова «обнесена высоким частоколом с массивными воротами, она напоминала скорее пересыльную тюрьму, чем жилье». «Большой крестовый дом, сложенный из толстых бревен, заслонял деревья, а молельня спряталась «в зелени старых берез». Толстопятовские работники живут в «ветхих избушках», «за оградой на опушке леса». И сразу видно: ограда — это рубеж, разделяющий два непримиримо враждебных мира; тот, кто живет в ограде, выматывает жилы из тех, кто живет за оградой, беззастенчиво гнетет их и ненавидит, боясь их проникновения в ограду. Тот же, кто живет за оградой, в ветхих избушках, со святой злобой взирает на хозяина «пересыльной тюрьмы», жаждет возмездия. Дальнейший ход повествования не обманывает читателя, а утверждает его в этой мысли.
Толстопятов рассказывает гостям о том, как ему пришлось преждевременно прирезать борова, съевшего у «поселенки» «парнишку»-ползунка. Толстопятова беспокоит не Дарья, ее судьба, не факт зверского отношения к людям. Обо всем этом он говорит подчеркнуто спокойно, как истый кулак, у которого нравственные понятия стоят не выше «нравственности» животного. Боров, съевший ребенка, и Толстопятов, вздыхающий не о ребенке и Дарье, а о заколотом не во-время борове — близкие друг другу животные, прекрасно, так сказать, дополняющие друг друга.
«— А что Дарья? Известно, повыла да и перестала. Куда ей деться? У кого найдешь лучше? Только вот стал я примечать, — понизил голос Дорофей, — с умишком-то у ней неладно что-то стало. Как бы не свихнулась баба совсем, а хлебом-то она у меня забрала до рождества. Убыток, — вздохнул он».
Форма выявления характера Толстопятова иная, чем при изображении Фирсова и Вершинина. Автор предоставляет слово герою, рассказывающему о себе. Прием самовыявления — не легкий прием, однако автор в этом случае успешно справился с осуществлением своего замысла.
Н. Глебов сумел отобрать факты действительности, воссоздать типическую атмосферу, в которой характеры, сталкиваясь друг с другом, обнаруживают себя, свою сущность. В результате создан жизненный, запоминающийся характер, мимо которого читатель не пройдет, запомнит его, выскажет свое отношение к нему.
Выписанные места из романа написаны не шаблонным и стертым языком, а реалистическим, образным, свежим. Язык героев соответствует их характерам — характеры определяют язык.
В романе немало событий острых, резко конфликтных, не менее острых, чем те, о которых говорилось выше. Вот, например, события, связанные о образом казака Степана Черноскутова. Степан вернулся из солдатчины, перешагнул порог избы и увидел: на ремне висит зыбка. Он понимает, что жена, не ожидавшая его возвращения (два года о Степане ничего не было слышно), изменила ему. Взмах шашки, и зыбка летит на пол. Ребенок плачет. Степан буйствует и в щепки рубит «подпорки старой амбарушки». А дальше? Стоило одной из героинь романа, Устинье Истоминой, подойти к Степану, «обхватить с материнской нежностью голову фронтовика, притянуть его к себе», а изменившей жене немедленно подойти с прижатым к груди ребенком, нажитым без Степана, — и Степан тут же, ни слова не говоря, смирился и «привлек к себе жену». Все сразу «наладилось», встало на свое место.
Нетрудно видеть, что автор решил острый жизненный конфликт очень легко, одним росчерком пера. На следующий день муж Устиньи, другие фронтовики и Степан вместе с ними смело, с оружием в руках отстаивают покосы соседей — донковцев от кулацкой верхушки. «В тот день, отстояв покосы, донковцы открыли собрание». Кто же выступил первым на собрании? Автор пишет:
«Первым выступил Степан:
— Крестьянская беднота и трудовое казачество под руководством рабочего класса должны изгнать из комитетов приспешников буржуазии, установить Советскую власть. Это мы сделаем только при помощи партии большевиков».
Суток не прошло, как минули все эти события, а характер Степана проявил себя с разных сторон. Все есть в этих событиях: и измена супружескому долгу, и безудержный гнев обманутого мужа, и горючие слезы, и примирение, и борьба с оружием, и митинг, и речь Степана. Но читатель не верит писателю, отказывается воспринимать образ Степана, как образ живого, реально существующего человека. На самом деле, кто такой Степан? То ли это матерый и своенравный казак, опутанный предрассудками казачьего быта? То ли это высококультурный и политически подкованный солдат, смело разрешающий сложнейшие вопросы жизни и быта? То ли это организатор-большевик, прекрасно разбирающийся в политике большевистской партии, понимающий ее программу? А скорее всего: Степан не то, не другое, не третье. Он — следствие писательского произвола.
У Степана нет характера. Характер этот сшит из лоскутков, из поступков, прямо противоположных друг другу. Это не вина Степана, вина автора, который поставил Степана в ложное положение, увлекся остро конфликтными событиями, забыв о человеческом характере. События, казалось бы, яркие, захватывающие, а характер — бедный, антихудожественный.
Естественно поэтому, что и события тускнеют, стираются в памяти читателя, не оставляют глубокого следа в его сознании.
Изображенные события пошли в разрез с замыслом автора. Почему? Почему один и тот же автор в одном и том же произведении нарисовал и подлинно художественные образы и неудачные?
* * *
Важнейшая причина отдельных неудач Н. Глебова, как и у некоторых других челябинских писателей, кроется в неумении развернуть сюжет, в нечетком, а подчас неверном определении места характера в сюжете произведения.
Ведь нередко сюжет определяется как «развитие действия» или как система событий в художественном произведении, происходящих в определенной причинно-временной последовательности. К сожалению, такое определение, встречающееся во многих учебных пособиях, бытует — и прочно — среди части писателей и литературных критиков. Такое определение не выражает сущности сюжета. Совершенно справедливо за последнее время все громче и настойчивее раздаются голоса против подобного определения сюжета. Иные, напротив, утверждают, что главное — показать внутреннюю, психологическую жизнь героев, а внешние события могут занимать второстепенное место. Как видно, в первом определении отодвигается на последний план характер, а во втором — характер почти совершенно отделяется в художественном произведении от так называемых внешних событий. Оказалось, что характеру не нашлось подобающего ему места в художественном произведении. Между тем без правильного понимания места и роли характера в произведении неизбежны нарушения художественной правды.
Сюжет — это не просто «развитие действия» и не причинно-временная последовательность событий (фабула), а прежде всего и главным образом — сложное единство характеров, характеров развивающихся, взаимодействующих. В центре литературного произведения стоит человеческий характер, наделенный типическими чертами и индивидуальными особенностями. Не случайно М. Горький назвал художественную литературу «человековедением». Действия и события в художественном произведении потому-то и существуют, что они призваны раскрывать характер, типизируют и индивидуализируют его. Характер всесторонне проявляется в действии, в событиях, поступках. Если внешние события не способствуют раскрытию характера, то они теряют свою действенную силу, становятся ненужным привеском в произведении, оказываются лишними. Более того, внешние события, не связанные с логикой развития характера, искажают его, разрушают его как художественный тип и индивидум.
Надежным компасом для писателя является горьковское истолкование сюжета. Под сюжетом М. Горький понимал «связи, противоречия, симпатии, антипатии и вообще взаимоотношения людей — истории роста и организации характера, типа». Горьковское понимание сюжета вытекает из природы литературы как образной формы общественного сознания, из специфики литературного творчества. Специфика и сила эмоционального воздействия художественной литературы как раз и состоит в том, что она, ставя в центре своего внимания общественную жизнь, человека, отражает объективные закономерности реальной действительности в образной форме, через художественный образ, систему образов.
Создавая типические образы человеческих характеров, зарисовывая явления и события, связанные с развитием характеров, писатель изображает общее, типическое, отражает объективные закономерности жизни.
* * *
Следует подумать над вопросами сюжета и характера молодому писателю Вл. Гравишкису. Нам представляется, что его очерк «Серебряная медаль» (альманах «Южный Урал», № 11, 1954 г.) как раз страдает серьезными недостатками именно потому, что автор не смог правдиво и художественно убедительно развернуть сюжет как сложное единство развивающихся и взаимодействующих характеров, не осуществил своего хорошего замысла воссоздать образ положительного героя — рабочего.
Очерк называется «Серебряная медаль». В серебряной медали и вся соль вопроса. Она-то и вызывала треволнение и горькие раздумья, к счастью, надуманные, героя очерка Завдята Ганеева.
Судя по описанию автора, Завдят Ганеев — волевой человек, с пытливым и зрелым умом, настойчив, может справиться и справляется с многими трудными делами. Он знает каждый станок до мельчайших деталей. Он собрал и установил станок новой конструкции и очень сложного устройства.
Правильное решение Ганеева помогло цеху справиться с изготовлением правых и левых гаек. Ему же удалось собрать автоматику. А вот его портрет, конечно, свидетельствующий о силе и уме:
«Завдяту Ганееву лет под тридцать. Он наладчик Уральского автомобильного завода. Среднего роста, широкоплечий, крепко сложенный. Лицо большое, с крупными чертами, выдаются скулы, над которыми поблескивают внимательные и острые темнокарие глаза».
Читатель вправе ждать от Завдята Ганеева трезвых и зрелых поступков. Но Вл. Гравишкис поставил его в такое положение, наделил его такими мыслями и чувствами, которые не присущи характеру этого зрелого и умного, волевого и неплохо знающего жизнь человека. Более того, Завдят Ганеев герой положительный, по замыслу автора рассказа, нередко вызывает чувство недоверия.
Сила характера положительного героя проявляется преимущественно при столкновении с препятствиями, в их преодолении.
Идейно-художественная задача писателя и состоит в том, чтобы изобразить типические обстоятельства, во взаимосвязях и взаимодействии с которыми в полной мере обнаружились бы черты характера положительного героя. Каждый поступок, каждая фраза, каждое слово героя не могут не соответствовать сущности его характера, если писатель не хочет нарушить художественную правду.
В какое же положение ставит Вл. Гравишкис своего героя? Какими мыслями и чувствами наделяет его, разрабатывая основной конфликт очерка? С какими характерами и препятствиями сталкивает он Завдята Ганеева?
Вот тут-то, в основном конфликте, автор и подводит своего героя.
Завдят Ганеев получил серебряную медаль по окончании вечерней школы. Он мечтает поступить на заочное отделение Московского политехнического института, консультационный пункт которого находится в г. Златоусте. Ну, и что же? Милости просим! Требуется ли доказывать, что в нашей стране для желающих учиться двери открыты в любое учебное заведение. А опытному рабочему, да еще с серебряной медалью предоставлены все возможности и преимущества при поступлении в высшее учебное заведение. Ему нечего и некого бояться. Кстати сказать, на заочное отделение обычно и не бывает конкурса медалистов. Кто этого не знает?
Между тем Вл. Гравишкис весь конфликт рассказа строит на боязни, страхе Завдята Ганеева перед тем, что его не примут в заочный институт. Отсюда и начинаются мучительные для Завдята Ганеева, но непонятные для читателя раздумья, опасения. Иногда же читатель юмористически воспринимает эти раздумья и опасения. Вл. Гравишкис пишет:
«Не отрываясь, Завдят смотрит в окно и думает о том, что его ждет в Златоусте. Конечно, шансов на то, что он будет принят без задержек, — много. Но конкурс, наверное, большой. А вдруг его не примут — что тогда?
Одна мысль об этом заставляет Завдята стискивать зубы. Он прислонился лбом к стеклу».
Действительно, «страшно»! Стиснутые зубы… лоб прижатый к стеклу… Завдят Ганеев Вл. Гравишкиса впадает в страх, а читатель улыбается. Ведь нет оснований для волнений: пустой конфликт, пустые опасения. Об этом мы и узнаем через одну страницу из ответа завуча: «Поздравляю! Зачислим без экзаменов!» Теперь Завдят Ганеев «со всей остротой ощущает, какой тяжелый груз лежал у него на плечах». Теперь он спокоен. Но ненадолго. Вскоре он снова начал «нервничать», пока не пришло «долгожданное письмо». Правда, однажды еще по пути в г. Златоуст в вагоне у Завдята Ганеева появляется трезвая мысль:
«Да что же это такое, в самом деле? — рассерженно думает он. — Тридцать лет, а волнуюсь, как мальчишка. Глупо!»
И правильно — глупо: нет оснований для тяжелых переживаний. Все решилось просто, так, как это бывает в подобных обстоятельствах. Однако автор и в самом конце рассказа заставляет вздохнуть Завдята Ганеева, не имеющего никаких причин для этого: он и трудится хорошо, и учится.
Других ярких и запоминающихся характеров, во взаимосвязи и взаимодействии с которыми раскрывались бы положительные стороны характера Завдята Ганеева, мы не находим. Завуч поздравляет Ганеева, «пожимает руку и торопливо уходит». Девушка-секретарь поглядела на него с уважением. Поразительно и то, что положительный герой Ганеев, более знающий и опытный в своем деле, чем многие его товарищи, оказывается наивнее каждого из них и всех вместе взятых, не поддается никаким их разумным советам. Один из героев, секретарь цехового партийного бюро, говорит: «Я же тебе говорил — не волнуйся, примут. Вот видишь — и приняли». Другой: «Во-от! А ты-сомневался!» Однако Завдят Ганеев все сомневается и вздыхает. Образы других героев рассказа никак не способствуют выявлению положительных черт характера Завдята Ганеева, наоборот, они лишний раз напоминают о его неопределенности, рыхлости.
Но, может быть, характер положительного героя выявлен автором при других обстоятельствах, во взаимодействии с другими фактами и явлениями действительности? Нет, и этого сказать нельзя. Хотя автор и чрезмерно насытил рассказ плохо связанными с основным конфликтом описаниями завода, цеха, но они лишь бледно, невыразительно, а подчас натуралистически фиксируют обстоятельства труда Завдята Ганеева.
Все героем достигается очень легко, а описываются эти достижения еще «легче», с назойливым однообразием.
Один пример:
«Работа по восстановлению автоматики оказалась, как и думал Ганеев, не простой: часть деталей была утеряна, другая — износилась, и Завдяту пришлось самому делать все расчеты, чертежи и заказывать новые детали ремонтникам. Прошла целая неделя, прежде чем удалось собрать автоматику. Наконец полуавтомат стал автоматом».
Как видно, «не простая» работа, с расчетами, чертежами, с новыми деталями, превращение полуавтомата в автомат потребовали целую неделю. Целую неделю! Мы, к сожалению, не знакомы с инженерным делом, но и нам, неосведомленным в автоматах читателям, кажется, что превращение полуавтомата в автомат вещь более сложная, чем это старается представить в протокольной регистрации автор. И не так уж много для этого дела недели, если принять во внимание, что Завдяту Ганееву пришлось делать и расчеты, и чертежи, и заказывать (видимо не раз еще и проверять и выверять) детали. Герой же Вл. Гравишкиса решил эту непростую задачу очень просто.
Второй пример интересен еще и с другой стороны. Он напоминает то недавнее время, когда некоторые писатели ставили читателя в тупик туманными и громоздкими рассуждениями о винторезах и коленчатых валах, о гайках, шпинделях и шестеренках Этому искусу поддался и Вл. Гравишкис.
Нужно было нарезать левые гайки, но беда: шпиндели могли вращаться только в одну сторону. И Завдят Ганеев задумался..
«Завдят покрыл вал кожухом и отошел от станка. Ганеев рассматривал другие станки, советовался с технологами, рылся в учебниках и справочниках, набрасывал на бумаге разные эскизы и все думал. Наконец решение пришло, очень простое и ясное. Ганеев решил разрезать главный вал на две части и затем соединить их через три шестеренки.
Так и поступили: вал разрезали, на получившиеся таким образом концы его надели шестерни, а между ними поставили третью шестерню — промежуточную. Теперь одна часть вращалась по-старому, а вторая — в противоположную сторону. Четыре вертикальных шпинделя тоже кружились по-старому, а два на другой части вала вращались в обратную сторону и нарезали левые гайки. Получилось просто и хорошо. Цех теперь выдает и правые и левые в избытке. Завдят спокоен…»
Думается, что молодой писатель идет по неправильному пути при изображении человеческого характера.
О творческом труде советского рабочего-новатора нельзя писать с холодным сердцем протоколиста, регистратора. Поэзия труда нашего современника, его прекрасный облик должны волновать читателя, захватывать, вселять в него гордость за чудесного советского рабочего.
Не поняв этих не новых истин, не дав яркого впечатляющего образа, писатель не может претендовать на горячее внимание читателя, непременно погрешит против социалистического реализма, против объективных закономерностей советской действительности. Пусть даже будут в рассказе или романе и гайки, и шпиндели, и «станок огромный, как трактор», и кожухи, но одного, главного не будет — живого образа, человеческого характера.
* * *
Овладеть человеческими характерами и воплотить их в художественном произведении — сложное, но и основное дело писателя. У писателей нашей области нет причин обижаться на недостаток жизненного материала: перед их глазами развертывается невиданная картина героического труда многотысячного отряда советских рабочих — челябинцев, магнитогорцев, златоустовцев и рабочих других городов. Писатели живут и дышат атмосферой созидательного труда, борьбы нового со старым, стремительного роста коммунистического сознания советского рабочего класса.
Справедливо пишут, подсказывая писателям темы и пути к созданию образов, работники Челябинского тракторного завода:
«А показывать у нас есть что, писать есть о чем. Возьмите наш тракторный завод. Когда-то Владимир Ильич Ленин мечтал о ста тысячах тракторов. А один наш завод за годы своего существования выпустил значительно больше. За успехи в развитии советского тракторостроения, за доблестный труд в тесной связи с сельскими механизаторами наш завод удостоен участия на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. А какие замечательные люди работают на тракторном! Возьмите таких мастеров труда, как токари-скоростники Александр Кобяков, Иван Сутормин, Михаил Савенко, штамповщик Михаил Иванов и многие другие. Вот конкретные живые люди, с которых можно писать портреты в совершенстве владеющих техникой советских рабочих. Или вот кузнец Филипп Минаев. Творчески относясь к своему труду, великолепно владея техникой, он неустанно совершенствует механизмы и методы работы в цехе.
Растет и наша техническая интеллигенция. Например, Александр Туник недавно получил звание лучшего технолога министерства. Заместитель начальника чугунолитейного цеха Афанасий Ахлюстин за коренные усовершенствования производства удостоен Сталинской премии.
Передовым людям нашего завода присущ широкий кругозор. Они активные участники общественной жизни. Так, технолог Николай Овчинников является членом Советского Комитета защиты мира».
Проблема сюжета и характера — важнейшая проблема художественной литературы и литературной критики. Творческие дискуссии по этой проблеме, широкое обсуждение подготавливаемых к печати произведений в свете этой проблемы, дружеская работа всего писательского коллектива, творческое содружество с издательством — помогут челябинским писателям преодолеть многие недостатки, имеющиеся в их творчестве, с бо?льшим успехом, чем сейчас, откликаться на запросы жизни, создавать более яркие и значительные произведения.