Социально-экономический очерк жизни российской деревни в Н-ской губернии. История о двух таджиках
Социально-экономический очерк жизни российской деревни в Н-ской губернии. История о двух таджиках
Итак, в момент «перестройки» население в деревне полностью сменилось, и вместо старых крестьянских семей здесь стали зимовать фермеры городского происхождения и группа их временных работников. Слава Богу, что это произошло, потому что иначе деревню бы постигла участь многих «неперспективных» деревень средней полосы, она осталась бы вообще без постоянного населения и подвергалась бы зимним разграблениям; не было бы молока и, вероятно, отключили бы электричество.
С электричеством проблемы и так периодически возникают. Например, столбы линии электропередачи были у нас деревянные, установленные после войны, где-то семьдесят лет назад. Столбы, естественно, в конце концов сгнили и начали валиться от более или менее сильного ветра.
Первый раз электричество пропало еще при Нине и Никаноре, когда после бури попадали столбы в лесу на достаточно большом участке. Электричества не было целых три года. Нина и Никанор время от времени ездили ругаться в райком в Д. (дело было еще при советской власти). Ездили туда иногда и другие жители Булавино, даже я один раз ездила. Встречали всех вежливо, обещали все починить, просили деревню не бросать, а «держать, как последнюю линию обороны».
Через три года действительно починили. Все это время мы готовили еду либо на печках в избах, либо, во время летней жары, на костре на улице, а освещали жилье керосиновыми лампами и свечками. Знаете ли вы, как нынче трудно купить керосиновую лампу или хотя бы запасное стекло к ней? Вот попробуйте как-нибудь!
Второй раз столбы попадали уже при «новой власти», когда в деревне функционировала ферма. Собственно, упал только один столб, да еще один покосился, но стало ясно, что старым деревянным столбам приходит конец. На райком больше надежды не было, и поэтому наша семья и моркуновская ферма приняли решение заменить деревенские столбы на бетонные за свой счет. После переговоров с районными электрическими службами выяснилось, что у них есть некий план по замене столбов: кажется, четыре километра линий электропередач в год они должны обновлять в пределах района. При этом не указывалось, где именно надлежит в данном году произвести это обновление.
Были приложены некоторые усилия с нашей стороны, и местом очередного обновления линий в следующем году была избрана наша деревня. Сколько-то пришлось доплатить, чтобы новые столбы оказались именно бетонными, а не деревянными, было добавлено несколько новых столбов у тех домов, где их не хватало, а деревенский трансформатор был заменен на более мощный. После этого катастрофические многодневные отключения электричества прекратились, но после каждой грозы электричество отключают на несколько часов для мелкого ремонта.
С тех пор у меня осталось твердое убеждение, что в деревенском доме обязательно должна быть печка, да еще с конфорками, пригодными для готовки пищи. Кто знает, что может случиться, особенно в нашей стране?
Сейчас многие владельцы домов в деревне, включая Моркунова, кстати, считают, что при строительстве дома вполне достаточно установить электрические нагреватели, но я каждый раз вспоминаю тот трехлетний период без электричества, поэтому во всех наших домах установила нормальные печи.
Такое же отношение у меня и к дровам. Сердце мое спокойно только тогда, когда у каждого дома сложен запас дров на два-три года вперед или, если зимовать в деревне, хотя бы на одну зимовку. Остальные надо мной посмеиваются: что, мол, мировую войну собираешься в деревне пересидеть? Войну не войну, а запас карман не тянет. А может, и войну. Кто знает, как жизнь может повернуться. И в подвале у меня продукты (крупы, сахар, соль, тушенка, даже водка) тоже хранятся в немалом количестве – при экономном расходовании может и на год хватить. Спрятано все в «мышеустойчивые» металлические контейнеры и периодически обновляется. Опять же, удобно выезжать на летний, зимний отпуск. Едешь, а там все практически на месте, приготовлено, везешь с собой минимум.
Вот он, стратегический запас дров, который позволит нам пересидеть в деревне, как мы надеемся, пару революций и третью мировую войну.
Магазина-то у нас в деревне нет. Ближайший находится на противоположном берегу в Задольском, там же, где и почта. Теоретически, конечно, это не очень далеко, при наличии катера можно ездить хоть каждый день. Но, во-первых, все-таки это каждый раз три часа вычеркнуты из жизни, а во-вторых, бензина не напасешься. А если нет катера на ходу, то вообще труба. Вот все и стараются запас иметь на месте, чтобы поменьше ездить. Хлеб, например, довольно долго сохраняется свежим в морозильной камере, если его сначала завернуть в полиэтиленовый пакет. Одно время на озере функционировала «лодка-лавка» (по аналогии с автолавкой). Некий человек по имени Коля, тоже, кстати, как и Моркунов, бывший москвич, только что вышедший на пенсию и переехавший жить в деревню Подорожье, организовал передвижной магазинчик на базе своего катера. Он объезжал такие деревни, как наша, отрезанные от проезжих дорог и лишенные магазинов, и собирал с желающих списки, что им купить к следующему приезду. Было известно, что он подъезжает, например, в среду и пятницу, к четырем часам дня. К причалу в это время собиралась целая толпа, чтобы забрать то, что он привез, и дать ему записки «на следующий раз». Дополнительную наценку «за доставку на место» на все товары (по сравнению с магазином в Задольском) он делал в десять процентов, и, видимо, это позволяло его бизнесу процветать.
К сожалению, Коля заболел и умер в прошлом году, и с тех пор жизнь «лодки-лавки» прекратилась. Все, как обычно, зависит от человека: если есть активный персонаж, желающий делать какое-то дело, то вокруг него все начинает вертеться и дышать живым дыханием. Если этот человек исчез – все, дело тут же заглохнет.
К сожалению, среди здешних жителей активных людей практически нет. Остатки старожилов – это в основном спившиеся алкоголики или доживающие свой век старики-инвалиды. Активность иногда проявляют переселенцы из города вроде Коли и Моркунова. На «той стороне» есть еще одно фермерское хозяйство, основанное таким же выходцем из города, оно специализируется на выращивании картошки и, как говорят, тоже процветает. Но больше никакой хозяйственной жизни.
В Н-ской области вообще плохо с работой. Все колхозы-совхозы поразвалились, производство встало. Одна из основных причин – полная нетрудоспособность местного населения, что, кстати, наглядно видно на примере проблем Моркунова с трактористами и доярками. Говорят, что недавно где-то рядом нашли какие-то необычайно ценные залежи чистейшего кварцевого песка и хотели открыть стекольное производство. Дело застопорилось из-за того, что не смогли набрать человек сто более или менее грамотного и непьющего персонала. Глядя на моркуновские мучения с подбором кадров, я вполне этому верю.
Интересно, что будет с селом Покровье – нашим административным центром (мы «приписаны» к Покровскому сельсовету). Раньше это была центральная усадьба нашего совхоза, и до последнего времени там существовало какое-никакое дойное стадо и хоть какая-то работа для местных алкоголиков. Вообще, село имеет вполне пристойный вид: хорошие дома, школа, каменный клуб, магазин, газ, водопровод, медицинская помощь, асфальтированные дороги, автобус до райцентра два раза в день. Половины тех бытовых сложностей, что имеются, например, в Булавино, нет и в помине. Однако хозяйство там полностью развалено (на сегодняшний день, во всяком случае).
Говорят, что совхоз выкупили какие-то «чеченцы» (во всяком случае, южные люди) и за один год «все развалили». Стадо передохло в новогодние праздники, потому что все напились, никто скотину не кормил и не поил. Тут, как мне кажется, виноваты вовсе не «чеченцы», а вполне русские местные работнички – не «чеченцы» же должны были поить и кормить несчастных коров.
Подробностей я не знаю. На мой недоумевающий вопрос: почему же так выпело, это же для новых хозяев прямой убыток? – местные жители отвечают, что «они нарочно так сделали, хотят все загубить, а землю продать». Тут уж позвольте усомниться. На что годна эта земля и кому ее продавать? Она годна только для сельского хозяйства, если найдутся хоть какие-то работники. Для промышленного развития, как мы видим, местное население непригодно. Туризм (в виде баз отдыха, подобных моркуновской) возможен в курортных местах, там, где есть озера. В Покровье, заметим, озера нет. Так что купить эту землю можно только с целью ведения сельского хозяйства, больше я просто не могу придумать никакого применения. А тогда «чеченцы» или им подобные и есть конечные покупатели. Значит, чтобы деньги не пропали, они должны будут как-то развивать это хозяйство. Наверное, привезут новых работников с юга, и постепенно эта территория поменяет состав своего населения. Альтернатива одна – превратиться в «пустыню» и зарасти тайгой. Больше вариантов я не вижу.
В «курортных местах», вблизи озер, деревни действительно понемногу превращаются в дачные поселки, обслуживающие Москву и Питер. Собственно, это очень важная социальная функция – предоставлять рекреационные возможности для жителей столиц, место для выращивания и воспитания в контакте с родной природой детей, частично даже для ведения небольшого подсобного хозяйства (чаще всего огородного) для некоторых семей.
Во время всякого рода экологических катаклизмов, например, когда вокруг Москвы горят леса и город наполняется дымом (как это было в 2010 году), нагрузка на здешние деревни огромная. Только в нашей маленькой деревушке в пиковые моменты собирается до тридцати-сорока детей разных возрастов и больше двухсот человек взрослых. При этом Моркунов со своим небольшим гостиничным хозяйством в день получал до пятидесяти звонков от все новых и новых желающих у него поселиться и вынужден был им отказывать – постояльцами было занято решительно все, вплоть до недостроенной бани и чердаков.
Там, где есть проезжая дорога (на «той стороне»), нагрузка еще больше. Там стоят постоянные дачи всей н-ской элиты и плюс к тому многих жителей Москвы и Питера. Цена на участки в хороших местах, у озера и в поселках с проезжей дорогой, весьма солидная – до двух тысяч долларов за сотку, практически как в ближнем Подмосковье. Участок с домом еще дороже. Например, в нашей деревне хороший участок с домом может быть продан, например, за шестьдесят-семьдесят тысяч долларов. Правда, хороший новый бревенчатый дом на некотором отдалении от воды, как у наших «новозеландских» эмигрантов, второй год не могут продать за три миллиона (сто тысяч долларов по нынешнему курсу). А Петр Сергеич уже три-четыре года ищет покупателей на свой шикарный участок и большой дом за шесть миллионов (двести тысяч долларов) и, по общему мнению жителей деревни, не найдет, потому что перегнул палку.
Как говорят, наша Д-ская местная власть объявила, что одним из направлений экономического развития района должен стать «экологический туризм» – что-то вроде небольших частных баз отдыха, подобных той, что создал у себя Моркунов. Не знаю, насколько это правда. Но, в принципе, для приозерных районов это разумно, хотя требует, по нынешним вкусам «туристов», все-таки довольно приличных инвестиций и какого-никакого обслуживающего персонала, с которым, как известно, очень плохо.
Местным жителям это не очень нравится, они говорят: «Все загадят» – и решительно не хотят подвинуться, чтобы дать жизненное пространство другим.
Как мы знаем, моркуновское предприятие тоже было встречено некоторыми жителями деревни в штыки. Отчасти это понятно. Действительно, многочисленные приезжие легко могут загадить великолепное первозданное место. В Булавино пока очень чисто, надо отдать должное нашим фермерам, они тщательно убирают мусор и следят за своими постояльцами. Но уже когда едешь в магазин в Задольское, то после булавинской чистоты получаешь прямо-таки шок: окурки, осколки, банки везде. Могут загадить, это правда. На мой взгляд, если уж и правда развивать это экономическое направление в наших краях, то властям начинать надо именно с налаживания систематической уборки территории. Иначе край просто потеряет свою «экологически-туристическую» привлекательность, и на этом все и кончится. Хотя я очень уж сомневаюсь, что дело дойдет до каких-то активных действий.
Теперь о рабочей силе. На местное население в целом надежды нет. Губерния постепенно превращается в «пустыню» с точки зрения рабочей силы. Вымирают или спиваются последние старожилы, и, я думаю, через десять-пятнадцать лет не останется никого. Если есть тут кто-то молодой и непьющий, он любыми способами старается эту территорию покинуть. В сельском хозяйстве народ вообще категорически не хочет работать, даже если есть рабочие места с приличной по здешним понятиям зарплатой. Считается гораздо более желательным сидеть в сельсовете секретаршей с зарплатой в шесть-восемь тысяч, чем получать пятнадцать тысяч на моркуновской ферме. Аргумент простой: «Там же пахать надо, да еще на чужого дядю». Впрочем, даже секретарша из сельсовета горестно жалуется на свою тяжелую жизнь: «Они думают: ишь, какая зарплата хорошая, а тут все время чего-то надо и надо делать, никакого покоя, и думать много приходится, и из района на тебя орут все время».
Поэтому если есть какая-то экономическая перспектива у здешних мест, то, скорее всего, ее реализация потребует массового привлечения мигрантов. В Д. уже есть несколько предприятий (в том числе одна ферма), где работают узбеки. Строительство для дачников осуществляют во многих случаях молдаване или украинцы, как и по всей стране. Haш Моркунов тоже делал попытку привлечь в качестве рабочей силы таджиков, но неудачную, правда. Об этой истории расскажу подробнее.
Когда в очередной раз ферма осталась без рабочих, Моркунов поехал в Москву и где-то на уличной «бирже труда» договорился с двумя таджиками о том, что они приедут на пару месяцев на покос. Один из таджиков был совсем мальчик, лет семнадцати, причем совсем не говорил по-русски. Видимо, в первый раз в жизни уехал из дома на заработки. Второй был постарше и кое-как мог связать по-русски пару слов. Собственно, он и договаривался о трудоустройстве за двоих, а второму просто переводил то, что ему удавалось понять. При этом они не были ни братьями, ни друзьями, просто познакомились в Москве на этой таджикской уличной «бирже труда».
Итак, договорились, сели к Моркунову в машину и поехали. И чем дальше они ехали от Москвы, тем страшнее им становилось. Видимо, они как-то не совсем поняли, куда ехать и на что это похоже. А тут куда-то завезли в глухие леса, людей практически не встречается.
Большой плес, через который надо переехать, чтобы попасть в Булавино. Видно, бедным таджикам он казался океаном, который отрезал им путь на родину.
Когда настал момент переправы через озеро, младший таджик начал плакать. Потом мы, обсуждая эту историю, подумали, что, наверное, действительно для них это все выглядело совершенно ужасно. Они же не привыкли к этим безлюдным лесным чащам, огромным озерам, где не видно противоположного берега. У них на родине совершенно другие пейзажи. Плюс неизвестное, чуждое население, языка которого они не понимают. Неизвестно, что с ними тут могут сделать и удастся ли отсюда выбраться, если что. Представьте себе русского мальчика семнадцати лет, которого завезли далеко-далеко по бездорожью в таджикские горы, в какой-то кишлак в богом забытой долине, и предлагают ему пару месяцев пасти там баранов! Действительно, можно испугаться. А вдруг назад не отпустят? Закинут в какой нибудь «зиндан» и заставят жернов крутить до конца своих дней за миску баланды в день, и ведь никто не поможет, и бывали такие случаи!
Проезжая дорога на «той стороне», по которой два раза в день проходит автобус до райцентра. Если пойти по ней, то рано или поздно можно вернуться к маме в Душанбе.
Видимо, наш мальчик-таджик живо представил себе что-нибудь подобное. Во всяком случае, в Булавино они прибыли совершенно деморализованными. Мальчик лег на пол в рабочем общежитии и плакал не переставая, а второй таджик на ломаном русском все просил перевезти их обратно на тот берег, а до Москвы они как-нибудь и сами доберутся. Напрасно мы их чуть ли не всей деревней утешали, что никто их тут не обидит и что здесь у нас нестрашно и «ментов нету» (они еще очень боялись милиции, поскольку у них не было миграционной регистрации). Старший таджик под конец немного успокоился и сказал, что в принципе он сам не очень боится и готов попробовать поработать, но не может же он бросить своего молодого товарища, ведь он один точно пропадет! А молодой все никак не успокаивался, плакал и бормотал, что хочет уйти пешком к маме в Душанбе. Я очень его жалела и представляла себе моего Митьку, уехавшего на заработки в Таджикистан и попавшего пасти баранов в глухой кишлак. Мы спрашивали, есть ли у них деньги на дорогу до Москвы. Сказали, что есть двести рублей на двоих. Я, помнится, даже предложила им задержаться на два дня и положить мне плиточную дорожку за пятьсот рублей, чтобы были хотя бы деньги на дорогу. Но молодой даже слушать ничего не хотел. В конце концов Моркунов перевез их «на ту сторону» и показал, где находится автобусная остановка.
Интересно, что они до Москвы благополучно добрались. Мы узнали об этом следующим образом. У старшего оставался номер моркуновского мобильного телефона. И вот, примерно через пару недель, на этот телефон стали поступать звонки от каких-то таджиков, которые хотели договориться о работе на ферме. Ломаным русским языком Моркунову сообщали, что «я корова хорошо-хорошо умею! И сено косить сильно понимаю!» Наверное, наши таджики, доехав до Москвы, рассказали своим землякам о своих булавинских приключениях, и среди таджикских трудовых мигрантов нашлись желающие повторить эксперимент с работой на ферме. Но Моркунов уже к этому моменту как-то решил свою проблему с рабочей силой и отказался. Больше на нашей памяти он с таджиками не связывался.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.