Светский центр

Светский центр

Но — ups — я оказался в точке, где мысли о литературе следовало приостановить. Впереди были мост, река, башня «Чикаго трибьюн» и небоскребы со всех сторон. В том числе и Трамп-тауэр, почти что реплика Уиллиса: с похожими уступами, но сглаженная по ребрам и не из черного, а светлого стекла. Тут река, мост, улицы — пустой пятачок, так что небоскребы обступали его со всех сторон, были все сразу и очень хороши. А перед «Чикаго трибьюн» стояла громадная Мэрилин Монро, которую уже видел накануне. Метров в десять — из того фильма, где она на решетке метро в Нью-Йорке. Тот самый светский центр города. Небольшой, да. Вообще, Монро тут не выбивалась из стиля: на мосту стояли небольшие башенки, украшенные барельефами. Один из них выпукло представлял даму, ничем не хуже Мэрилин, но в отличие от прихлопывающей юбку Монро эта гордо расправила верхнюю часть тела, а правую ногу эффектно выдвинула от бедра вперед. Судя по тому что за ее спиной группа рабочих (на барельефе) что-то долбила, дама олицетворяла собой освобожденный труд. Поверх этой группы в небе возлежала вторая дама, в раскидистой позе — в XIX веке в такой позе изображали дам на диване. Но эта возлежала в воздухе, поскольку у нее были крылья. Она трубила в длинную трубу, подтверждая и олицетворяя непременную победу свободного труда на общее благо.

Река Чикаго с моста выглядит лучше, чем в той щели, которая видна со стороны озера, с LSD (где две стены небоскребов лицом к лицу, а между ними чуть-чуть воды). Здесь у нее была и набережная, на которой имелись скверики и ларьки. Прогуливались люди с собаками. Речка не широкая, даже ?же Москвы-реки.

То место, где стоит Мэрилин, — уже по ту сторону, где Мичиган-авеню неформально называется Волшебной милей. Стоит недалеко от входа в здание «Чикаго трибьюн». Под ее платьем и от дождя укрываются (как раз начался). Ступни длиной в метр, красный лак на ногтях уже немного облупился. Она тут не навечно; это у них такое место, где время от времени ставят что-то знаковое. Года два, что ли, назад была громадная объемная репродукция картины «Американская готика» (мужчина с женщиной, лица вытянутые, у него в руках вилы, все знают). Они тут выглядели даже внушительнее, чем на оригинале, а оригинал я видел накануне, в Арт-институте. Монро вскоре тоже собирались демонтировать, повезут в Калифорнию. Чт? поставят на этом месте — еще не решили.

А небоскребы отсюда выглядят просто замечательной группой. Там же, на краю улицы возле здания газеты, памятник некому журналисту и спортивному комментатору, бронзовому за микрофоном: Jack Brickhouse, «Зал славы. Радиовещатель», годы жизни и смерти, а также — судя по всему — личный радийный слоган: HEY-HEY. Сбоку на постаменте изложены его заслуги перед городом (в особенности многолетнее комментирование игр Chicago Cubs). Сама Magnificent Mile уже была описана: улица, дорогие и всякие магазины, что тут еще добавить. Сбоку в здание «Чикаго трибьюн» вмурованы разные достопримечательные камни с подписями: «Белый дом, взято из внутренней стены во время реконструкции в 1950 году», «Из собора Святого Петра в Риме», камешки из двух камбоджийских храмов, одна небольшая маска-лицо из британского парламента, камень из Миссури — «из пещеры индейца Джо» (марктвеновского), из Пещеры мамонтов в Кентукки и даже камень из какого-то стокгольмского строения, а также — из пещеры Сивиллы.

Тюльпаны тут были алые и лиловые, ветер их мучил, но ничего — они плотные и не ломались, хотя уже наклонились параллельно грунту. Еще вывеска на стройплощадке: «Warning! Hard Hat Area! All visitors must report to construction office». Пора было пить очередной кофе, но впереди, помнится, водонапорная башня, где — если перед ней свернуть налево — начнутся полуфранцузские кварталы, а там и «Старбакс». По дороге попался «Apple-стор», небоскребы не прекращались. Наконец возникла Water Tower и еще один выдающийся небоскреб чуть левее — тоже черный, с двумя высокими антеннами.

В «Старбаксе» была очередь, да, собственно, уже и еды хотелось. Неподалеку должен быть и какой-нибудь фастфуд. Все же у них хорошо строят — не только по отдельности, но и кварталами: небоскребы, здания какой-то промежуточной высоты, немного пустоты, двухэтажные, еще промежуточные, этажей в десять. Аккуратные, друг друга не загораживают, все как-то в комплекте и по-человечески. Вот дом, новый, два корпуса, этажей в двадцать, светло-кирпичного цвета, но не розовый, по торцам стен, будто муравьи, цепляясь друг за друга, ползли наверх черные пожарные лестницы, в сумме выглядящие вертикальной грудой сухих насекомых. Ну, это лирика, но красиво строят, хорошо вписывают, ничего лишнего, цвета правильные. Фастфуд нашелся рядом. Был полупустым, ел я там что-то, не помню что, и прислушивался, как за столиком поодаль разговаривают две дамы-тетушки. Не специально подслушивал, а как-то зацепился. У них было так: «Моя главная проблема, — говорила нараспев, уже немного со старческими интонациями дама, — в том, что я всегда слушала его советы…» Вот и пойми, в чем тут дело: то ли советы были никудышными, то ли он умер, а теперь кто посоветует?

Потом стал додумывать свое: как-никак, уже немного устал, а тезисы не готовы. Было уже около двух, в четыре в гостиницу подъедет Кутик, чтобы обсудить детали воркшопа. Додумывать пошел в «Старбакс».

Словом, art как дескрипция и наоборот: в этом все дело, в моем случае. Я же не story-teller, для меня проза — это просто часть contemporary art, но не в визуальной форме, а сделанная словами (разумеется, когда я пишу другие тексты, а не этот, этот — строго в рамке: Чикаго как Чикаго, plain text, ничего больше). Но если проза трактуется как арт, то в этом случае нельзя plain изложить свои идеи — их следует представить. Это второй, более серьезный аргумент против нарративов.

А что касается Meta-school, от лица которой и как часть которой меня пригласил сюда Илья, — да, я работал с ними лет двадцать, только я не поэт. Разница есть, но мы в общем поле. Им-то лучше, конечно: поэт может сделать целый текст за счет единственной штуки, а прозаик не может. Но этот факт не затруднял взаимопонимание. Просто в такой литературе поэты производят текстами перформанс, а прозаик сначала должен сделать, что ли, инсталляцию. Вот тут возможны и нарративы, которые включаются внутрь как часть инсталляции — чтобы ее обслуживать.

Вы должны предоставить аудитории некие сущности, которые есть только в вашей голове. Следовательно, вы должны переместить читателя в пространство, где эти сущности можно предъявить — сначала, разумеется, это пространство построив. Такая инсталляция может включать в себя (должна, собственно) множество стилистических уровней, использовать разные типы языка, сводить вместе разные смыслы — всё, что вам потребуется. Читатель должен получить шанс прожить этот эпизод, его небольшую жизнь — внутри инсталляции.

Следует сделать такой инструмент для читателя, чтобы тот смог использовать описание в своем опыте. В естественной для него форме, никакой декларируемой идеологии и навязываемой наррации, вбивающей в читателя определенное отношение к предмету текста. В этом случае прозаики тоже работают с foggy, fuzzy, unknown entities. Это приключение, реальное, online experience — не topic частных чувств автора по такому-то поводу. Конечно, тогда неизбежен апофатический тип письма — так что, конечно, меташкола.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.