Последний маршрут Рема Хохлова
Последний маршрут Рема Хохлова
По статье Власова Виктора – книга «Лед и пламень», 2003, стр. 44-51
В альпинизме, особенно на заре его развития, ученых было больше, чем даже в шахматах. Первые масштабные памирские экспедиции были организованы под эгидой Академии наук. Напоминают об этом и названия на картах — хребет Академии наук, ледник Московского Дома ученых, пик Шмидта, пик Шокальского и многие другие.
И хотя альпинизм не стал интеллектуальным видом спорта, в горах побывало немало ученых. Абстракции гор и научное мышление лежат в соприкасающихся полях.
Недалеко от нашего лагеря на поляне Сулоева стоял лагерь экспедиции Московского государственного университета, в составе которой готовился к штурму пика Коммунизма Рэм Викторович Хохлов – вице-президент Академии наук СССР.
В один из дней отдыха я зашел к соседям и был тут же мобилизован чистить картошку. Я присоединился к тем, кто сидел вокруг большого тазика, загорая и ведя разговор, затрагивающий московскую служебную тематику. Мне показалось, что Хохлов, рядом с которым мне выделили место, тяготился этим разговором. Он напомнил присутствующим, что большинство из них находится в законном отпуске. Дискуссия постепенно угасала, картошка кончалась, и я на излете академической беседы решил задать, как мне казалось, невинный, нейтральный вопрос:
– Рэм Викторович, что Вы думаете об НЛО?
Его реакция меня удивила. Благодушное выражение лица исчезло, он настороженно посмотрел на меня и каким-то официальным голосом ответил:
– Академия наук этим вопросом не занимается.
Я почувствовал, что невзначай коснулся «немодной» темы.
Но уже через несколько минут деликатный Рэм Викторович, как бы заглаживая излишнюю строгость тона, подошел ко мне и завел дружелюбный разговор о своеобразии этого района.
Через несколько дней мы с Валерием Петифоровым вышли на очередное «дежурство» на пик Коммунизма. Обычно такие выходы делались для подстраховки иностранных альпинистов. И хотя в тот момент никого из наших подопечных наверху не было, это решение руководителя филиала МАЛа – Анатолия Георгиевича Овчинникова – не удивило, так как на пути к вершине была группа МГУ.
Когда мы пришли на восточную оконечность плато к палатке таджикских биологов, то узнали, что в штурмовом лагере умер Арутюнов и заболел Хохлов.
Включив рацию, я понял, что в эфире давно уже идет радиообмен, и что в базовом лагере принято решение о попытке эвакуации пострадавших с помощью вертолета. Команде МГУ предлагается срочно подготовить посадочную площадку.
Решение, принятое «штабом» было смелым, но реальным. Технические возможности вертолета МИ-4 теоретически позволяли это сделать. Дело оставалось за исполнителями.
Однако, Машков, который находился рядом с больным Рэмом Викторовичем, высказывал по рации сомнения в целесообразности и возможности организовать «аэродром» за одну ночь. И люди устали, и фактура снега не позволит его утрамбовать, и может быть Хохлову к утру станет лучше, и он сможет идти самостоятельно. И тогда спуск не займет много времени.
Штаб твердым голосом Богачева настаивал на том, что нельзя терять время, и сообщил, что уже готовится пилот и машина. И вообще на плато будет оказана помощь – там должна быть группа МАЛа плюс группа Власова – и слышу, как кто-то добавляет в микрофон – плюс группа «ласточка 18».
Все эти три группы представляли мы с Валерой – «ласточка 18» были нашими радиопозывными.
Напряженное обсуждение шло предо мною как бы на двух уровнях: в эфире – в осторожном, почти протокольно выдержанном стиле – и рядом в палатке биологов, так сказать, открытым текстом, где выражалось неверие в успех – и летчик вряд ли полетит, да и посадочную площадку не сделать.
И тут я подумал, что эту площадку подготовить можно и вдвоем. Мы двинулись с восточной оконечности к центру плато. С нами пошел и третий, но потом он спасовал.
Мне очень хотелось помочь Рэму Викторовичу, мне очень хотелось помочь пилоту, и я помнил, что это моя вторая попытка строительства аэродрома в горах. Первый раз не повезло. Может быть, повезет во второй.
Я более десятка раз пересекал плато, знал особенности рельефа и понял, что есть место, где удастся организовать взлетную площадку. И что это надо сделать к утру.
Утро – оптимальное время для такого полета: при низкой температуре воздуха улучшаются летные характеристики вертолета и уплотнится, смерзнется снег на аэродроме.
Мы пришли в район ледника Трамплинный уже в темноте, поставили палатку, и я направился к краю плато, где нашёл небольшую возвышенность, к которой был удобный подлет и которая плавно уходила вниз к обрыву. Это позволило бы пилоту осуществить взлет, не набирая высоты, разгоняя машину под уклон.
Подобный приём часто применялся при старте планера. На планерной базе в Коктебеле, например, планерист стартовал с обрыва в сторону моря и в конце разбега оказывался в воздухе, имея большой запас высоты для маневра. Вот здесь был возможен аналогичный вариант.
Я обозначил контур посадочного круга, тут ко мне присоединился Валерий, и мы молча начали свой монотонный путь, утаптывая снег, по спирали от периферии к центру.
Посчитал площадь круга, площадь следа от ботинка, и с учетом темпа нашего движения получалось, что часам к семи-восьми утра мы должны успеть все сделать.
Покончив с математическими расчетами, в тишине и темноте принялся философствовать, чтоб скоротать время. Наше перемещение было похоже на перемещение пахаря на пашне. Сложилось так, что традиционное направление движения — по часовой стрелке или против — для западной и восточной цивилизации было различным. А так как мы топали против часовой стрелки, то я получил пищу для размышлений о том, что в напряженный момент непроизвольно отдал предпочтение восточному образу действий.
Мое философствование прервало появление в середине ночи людей из команды МГУ, пришедших сверху. К этому времени половина дела была сделана. Часть пришедших – среди них в темноте узнал Николая Володичева и Нуриса Урумбаева – присоединилась к нам, и к рассвету мы завершили проект. Имея запас по времени, даже расширили взлетную дорожку сверх необходимого минимума.
Сообщили по рации штабу о нашей готовности, и вскоре над нами несколько раз прошел вертолет, сделавший разведку. Он сбросил мешок с привязанной к нему запиской. В мешке была угольная крошка, а в записке — эскиз уже сделанной нами площадки и просьба посыпать черной смесью контуры круга и взлетной дорожки, так как при утреннем освещении утоптанный снег слабо контрастировал на фоне свежего. Записка была адресована ... Володе.
Мы выполнили просьбу и получили по рации подтверждение, что готовится первый рейс для больного. Нас просили провести загрузку вертолета максимально быстро, и в облегчённом варианте. По голосу говорившего в штабе чувствовалось огромное волнение.
Было понятно, что в случае неудачной посадки нам предстоит транспортировать с плато по ребру «Буревестника» и экипаж вертолета.
Наконец, в небе появляются два вертолета, летящих на разной высоте, и один из них – МИ-4 – осторожно приближается к нашему кругу. Другой – МИ-8 – сверху контролирует ситуацию. Потом мы узнали, что с него велась киносъемка.
Ревущий вертолет садится по-самолетному. Вращающиеся лопасти издают на высоте шести тысяч метров звук непривычной тональности. Да и сам вертолёт выглядит необычно – силуэт изменен из-за снятых задних дверей-створок, в кабине не видно второго пилота.
Машина касается утоптанного снега, и несколько человек почти бегом несут носилки с больным к открытому кормовому проему вертолета. В левой части проема стоит механик, который принимает носилки и одним рывком вдвигает их в глубину кузова.
В этот момент один из биологов, пришедший вместе с альпинистами МГУ, попытался использовать вертолет, как попутный трамвай, и отправить с ним багаж – свой ящик с биологическим материалом и экспериментальными мышами.
Не успел он сунуть этот ящик в правую свободную часть кормового проема вертолета, как механик ударом ноги выбрасывает его на снег, неуклонно реализуя принцип максимального облегчения машины.
Всё это занимает секунды, и МИ-4, сильно задрав хвост, начинает разбег под уклон в сторону сбросов ледника Трамплинный. Сейчас все решится.
Аэродром не подвел, и я вижу, наконец, как почти в самом конце дорожки разбега появляется просвет между снегом и передним колесом шасси. Просвет увеличивается, и вертолет на бреющем полете скрывается в провале ледника. Теряю его из вида, но через несколько томительных секунд по рации сообщают, что снизу видят машину, благополучно выходящую в долину. И вскоре мы узнаем, что пилот Игорь Иванов совершил посадку на поляне Сулоева.
В наших рядах – ликование. Нам передают поздравления штаба. Начинается обсуждение знатоков: каким орденом наградят пилота и как теперь будет называться это место на плато.
Но эйфория исчезает после очередной радиосвязи. Нам говорят, что второго рейса не будет.
Это решение меня не удивило – дважды подряд рисковать действительно не стоило.
На лыжах, превращенных в сани, начинаем транспортировать тело Арутюнова на запад. Вдруг острый приступ валит на снег Мигулина. Мы перекладываем его на сани. Тело Арутюнова остается на плато — за ним придут следующий раз. Везти двоих не на чем, да и силы, судя по всему, уже не те. Снег раскис, движение замедлилось. Только в сумерках спустились в базовый лагерь. На самом трудном участке Мигулин нашел в себе силы идти самостоятельно. А ночью в полевых условиях Орловским и Шиндяйкиным ему была сделана спасительная операция.
В свое время строки Киплинга:
День, ночь, день, ночь, —
Мы идём по Африке
Я воспринимал как поэтический перебор. Здесь же – не в Африке – всё было именно так: день, ночь, день, ночь.
Потом, уже в Москве, когда я смотрел кадры, снятые Пээтом Пэтэрсом сверху из второго «контрольного» вертолета, я удивился тому, какой довольно правильной геометрической формы круг я разметил при тусклом свете звезд...
* * *
Данный текст является ознакомительным фрагментом.