<27 октября 1843 г. Петербург.> Октября 27, середа

<27 октября 1843 г. Петербург.>

Октября 27, середа

Сегодня поутру работаю сплеча – вдруг гость – ба! Кетчер! Итак, у Вас, Marie, одним знакомым в Петербурге больше. Он сейчас заговорил об Вас и о нашем деле. Он думал, что Вы едете в Петербург, и хвалил Вас за это; узнавши от меня, что наоборот, начал бранить. Настоящий дядюшка в комедии или романе.

Я здоров совершенно; завтра выхожу с докторского разрешения. Деньгами надулся – достал наполовину меньше того, сколько надеялся; но делать нечего – хоть потянусь, а уж кончу главное-то. Я еду – это решено, и это письмо – последнее мое письмо к Вам. Когда я еду – сам не знаю. Хотелось бы в воскресенье, если успею; но уж никак не позже 2-го ноября. Хлопот полон рот. Сию только минуту (20 минут одиннадцатого часа ночи) дописал последнюю строку для ноябрьской книжки «Отечественных записок»{709} и тотчас же принялся за письмо к Вам. Рука ломит от держанья пера, и пишу через силу.

Слова два о Вашем дядюшке. Я знаю, Вы себя и вообще нашу историю считаете причиною его болезни (от которой желаю ему от всей души скорее выздороветь – бог с ним: я бешен, но не злопамятен). Кетчер совсем иначе объяснил мне его болезнь. Вот его слова: «Ее дядя – неумолимый взяточник, впрочем, в нем есть свои хорошие и даже человеческие стороны; ему велели подавать в отставку – и вот причина его болезни, которую он с умыслу сваливает на ее упорство ехать в Петербург».

Я бы этого не написал к Вам, Marie, если б не знал, что Вы страдаете, считая то меня, то себя виною болезни Вашего дядюшки.

Ждите меня, Marie, и будьте здоровы. Вы скоро увидите

Вашего В. Белинского.

Письмо это пойдет к Вам завтра, октября 28.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.