Дивный новый мир

Финансово-экономический кризис 2008–2010 гг. подстегнул процессы перераспределения влияния и способствовал росту потенциала ряда незападных центров силы (Китай, Индия, Бразилия, Россия), у каждого из которых свои сильные стороны и растущее региональное и глобальное влияние. Но главное – кризис наглядно продемонстрировал неспособность узкого круга западных стран, ответственных за глобальное регулирование на протяжении последних десятилетий (а в более широком смысле – и всего XX века), осуществлять эффективное глобальное управление, справляться с вызовами эпохи. Возникла острая потребность в расширении круга стран, участвующих в принятии ключевых решений. Это стало побудительным мотивом для возникновения новых институтов глобального регулирования (Группа 20). Однако законодателями норм и принципов мирорегулирования по инерции продолжают оставаться страны Запада.

Отсюда очевидное противоречие сегодняшней переходной ситуации в мировой политике. «Однополярный момент» уходит в прошлое, а нормы, сгенерированные в его недрах и способные обеспечить стабильность, но крайне дестабилизирующие ситуацию в полицентричном мире (типа принципов «ограниченного суверенитета», «избирательной легитимности», практики интервенционизма и т. д.) остаются в силе и продолжают активно продвигаться группой стран Запада.

Иными словами, когда в рамках однополярной системы международных отношений страны Запада постулировали необходимость ограничения традиционного вестфальского суверенитета, было понятно, что именно они собираются этим ограничением суверенитета других участников международных отношений воспользоваться, проецировать на них собственное влияние, легитимировать (или, наоборот, делегитимировать) те или иные политические практики. Государства, пытающиеся вести себя несистемно все время находились под угрозой санкций или даже военной интервенции – и это обстоятельство дисциплинировало всех участников мировой политики (как государственных, так и негосударственных акторов) и создавало ощущение контролируемости конфликтных ситуаций, равно как и понятные «правила игры». Имплицитно подразумевалось, что ограничения (в т. ч. суверенитета) в любом случае не будут распространяться на лидеров униполярной системы. Объектом делегитимизации собственного суверенного статуса и потенциальной жертвой интервенции все время были ауисайдеры и маргиналы, а субъектом – США и страны Запада. Возможность конфликтов между крупными государствами рассматривались при этом как абсолютно нереалистичная опция.

Растущее количество «несостоявшихся государств» в 1990-х годах, нарушение прав человека, феномен беженцев и главное как тогда казалось всерьез и надолго формирующаяся однополярная структура миропорядка создали предпосылки для зарождения идеи о том, что в канву международного право должно быть вплетено право на вмешательство во внутренние дела. В гуманистической интерпретации, озвученной западными авторами и политиками – это было нужно для разрешения серьезных гуманитарных кризисов. Мировое сообщество должно было стать солидаристским, т. е. готовым применять силу для защиты прав отдельных индивидов. Нельзя сказать, что западные политики и тем более западные исследователи намеренно игнорировали трудности, возникающие на пути продвижения принципов «избирательной легитимности», «гуманитарной интервенции» и тем более концепции смены режимов. Но они в нормативном и даже императивном ключе настаивали на том, что в фокусе внимания мировой политики должны находиться люди. Ну а интервенция рассматривалась как подходящий (в условиях полного военно-технического превосходства Запада не только технически эффективный, но и минимизирующий «побочный ущерб») инструмент воздействия на ситуацию и как важный способ продвижения мирового порядка.

Против солидаризма было приведено множество самых разных аргументов как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Например, чисто рационалистическая точка зрения, согласно которой страны, совершающие интервенцию, могут быть не готовы к долгосрочным затратам на восстановление несостоявшихся государств. Аргумент о том, что совершающие интервенцию страны могут быть вовлечены в борьбу за власть между различными политическими группировками в подвергаемых интервенции странах с непредсказуемыми последствиями. Довод о том, что их деятельность может подвергнуться осуждению за попытку осуществления политики «гуманитарного империализма» и т. д. Важнее другое, готовность применить силу и последующая военная оккупация державой или группой государств некой страны, внешнее управление этой страной на протяжении определенного периода времени способны вызвать взаимные подозрения и ожесточить конкуренцию среди ведущих мировых держав. Иными словами, внедрение принципа «гуманитарного вмешательства» в международное право может быть и способно спасти некоторое количество людей в слаборазвитых странах, но совсем не исключает взаимную эскалацию напряженности и усиление подозрительности в отношениях ведущих мировых держав, а также прямо подразумевает большие политические риски и финансовые расходы в долгосрочной перспективе. Но главное, на чем настаивали критики концепции – это констатация возможности ослабления только было утвердившихся в практике международных отношений запретов на применение силы.

Утверждение принципов ограниченного суверенитета, превентивности действий, избирательной легитимности, интервенционизма не только не дают приращения управляемости в рамках мировой политики, но и возвращают на международную арену чувство неопределенности. Так, известный французский эксперт по проблемам конфликтов и теории международных отношений Пьер Аснер отмечает, что «нынешняя ситуация даже опаснее ситуации «холодной войны», [поскольку] тогда действовали определенные правила, позволявшие вести сдержанный диалог, [и] одностороннее превентивное вмешательство в дела другого государства было немыслимо».[63] Ноты авантюризма и безответственности, все более заметные в политике ведущих современных государств, размывают принципы международного сотрудничества и формируют атмосферу политической непредсказуемости и неопределенности.

Укрепление тенденции к формированию полицентричного миропорядка меняет общую картину. Действующие поныне нормы и принципы международного права (включая невмешательство во внутренние дела, неприменение силы и угрозы силой, принципы внутреннего и внешнего суверенитета и нерушимости границ) во многом были нацелены как раз на минимизацию межгосударственных конфликтов в полицентричной системе международных отношений. И их игнорирование становится опасным уже в ближайшей перспективе. В формирующемся полицентричном мире нормами, созданными «для себя» США и странами Запада, со временем могут воспользоваться быстро растущие центры силы. И вот тогда вместо иллюзии управляемости и контроля сторонники активного продвижения новых норм и принципов современной мировой политики могут получить довольно хаотичную картину международных отношений, если не полную их дестабилизацию. В этой связи можно уверенно прогнозировать нарастание системных рисков по мере того, как все новые быстро растущие державы будут предъявлять претензии на более активное участие в формировании правил игры и все более ясно обозначать «красные черты» в отношении различных аспектов их внутренней и внешней политики.

Мировая политика (по меньшей мере, в последние столетия) функционирует на основе рациональных ожиданий. Однако очевидно, что на обозримую перспективу в ней сохранится противоборство двух разнонаправленных тенденций – к укреплению суверенитета, с одной стороны, и к его ограничению, с другой. Притом, что эти тенденции нередко одновременно будут воплощаются в политике одного государства или группы государств (укрепление собственного суверенитета ведущих мировых держав будет соседствовать с попытками ограничения суверенитета других). А противоречие между тенденциями к суверенизации и десуверенизации государств будет служить перманентным источником международной напряженности.

Есть надежда, что сегодняшний кризис в отношениях России и стран Запада на фоне ситуации на Украине несколько отрезвит организаторов «нового мирового порядка» и подтолкнет если не политический истэблишмент, то экспертное сообщество в США и Европе к поиску более инклюзивных (включающих) стратегий и к выработке более равноправных подходов к формированию норм и правил в современной мировой политике, причем не только относительно проблематики суверенитета. Как представляется, этому просто нет альтернативы. Во всяком случае, увлечение созданием прецедентов и стремление навязать остальному миру собственные правила игры (с возможностью произвольной реинтерпретации этих правил в качестве дополнительной лидерской опции) не способно в условиях формирующейся полицентричности создать основу для предсказуемого и управляемого развития международных процессов и чревато новыми крупными международными кризисами.

В контексте последних событий вокруг Украины западные авторы, в т. ч. представители экспертного сообщества, довольно часто акцентируют внимание на критике нарушений международного права со стороны России. Из подобных интерпретаций следует, что Москва не просто нанесла неспровоцированный удар по соседней стране, но и подорвала краеугольные принципы мировой политики: равенства всех государств, их территориальной целостности и невмешательства извне во внутренние дела. Был грубо попран и институт суверенитета. Отсюда и эмоциональные всплески относительно «недопустимости нового Мюнхена» перед лицом российской агрессии, и попытки изолировать Москву на международной арене, и стремление нанести ей наибольший ущерб (режимы санкций, проекты превращения непризнанного Западом в составе России Крыма в черную дыру российской экономики, ослабляющую внешнюю торговлю и инвестиции и истощающую российские ресурсы и т. п.).

Однако при более пристальном рассмотрении столь драматичная и нарисованная яркими красками картина оказывается далека от реальности. В особенности миф о некой уникальности и беспрецедентности действий российской элиты. Если бы проблема заключалась только в поведении Москвы на международной арене – это было бы еще полбеды. И именно маневры западных стран и их элит на протяжении последних 20 лет создали ситуацию, когда нарушение суверенитета и вмешательство во внутренние дела невозможно уже рассматривать как нечто чрезвычайное. Налет чрезвычайности этому событию придает только то обстоятельство, что вся военно-политическая операция по воссоединению Крыма с Россией (причем практически без жертв и при активной или, по меньшей мере, молчаливой поддержке местного населения) была проведена без согласования с ведущими странами Запада. Но к обеспокоенности по поводу «попрания основополагающих принципов» это уже не имеет никакого отношения.

В ходе посткризисной перегруппировки сил на международной арене целый ряд стран, среди которых Китай, Индия, Иран и Россия, оспаривают политические результаты холодной войны. Каждая из них делает это по-своему и преследует собственные цели, что осложняет процесс и переводит его в трудно управляемое русло, создает ситуацию глобальной неопределенности, когда конечный результат отнюдь не предопределен. Поэтому, по всей вероятности, украинский кризис лишь открывает целую серию конфликтов, которыми будет сопровождаться становление полицентричной системы международных отношений. Причем для стран Запада речь идет о перспективе потери монополии на принятие решений в рамках существующей системы сдержек и противовесов, которая почти игнорирует (позволяет так или иначе обойти) интересы всех других игроков. И потому сопротивление изменениям будет предельно жестким.