Снежные бараны, орочи и внук австрийского пулемётчика

Снежные бараны, орочи и внук австрийского пулемётчика

– А правда, что Ванька Кибер тоже создал себе национальное хозяйство? – с деланым безразличием спросил Соловья Василич.

– Национальное хозяйство Ваньке начал создавать его дед, пленный австрийский пулемётчик Фридрих Кибер, – проговорил Соловей, всё так же рассматривая в бинокль береговую линию.

Столь многозначительное начало заставило всех присутствующих на палубе замолчать, а матроса Степана – полезть в кубрик за следующей бутылкой.

– Что, вот так прямо и настоящий пулемётчик? – задал дежурный вопрос Вадим.

– Ну да, – Соловей присел на крышу каюты, куда Стёпа вытащил бутылку, четыре стакана и новые хрустящие ломтики морской рыбы, пожаренные на солярной печке.

– Настоящий. Настоящее не бывает, – кивнул Соловей. – Попал он сюда в двадцатые годы. Из плена, я так понял. Он был с чехословаками, ну а когда их красные чехвостить начали, то все чехи во Владивосток подались, а старый Фридрих почему-то решил двинуть на Север, к генералу Пепеляеву. Ну он тогда не старый был, конечно, а молодой. И, видимо, сущий дурак – раз решил, что есть места, куда большевики никогда не доберутся. Вообще многие так думали. Вот у нас в управлении работал охотовед Мельгунов. Так его красные вывезли в наши края не откуда-нибудь, а из Харбина, куда он в двадцатые зачем-то сбежал.

– Зачем это? – изумился Вадим. – Они что, ближе охотоведов найти не могли?

– Да видимо, так, – хмыкнул Соловей. – Приехали туда на танке и говорят так вежливенько, помахивая пушкой и постреливая из пулемёта: не будете ли вы, Игорь Владимирович, так любезны проследовать за нами в Магадан – поработать охотоведом на благо нашей социалистической Родины? Для вашего же блага стараемся. А то – китайцы ж дикари. Съедят… Ну а на самом деле – когда били японцев, то попутно тех, кто по-русски разговаривал – а было таких в Китае больше миллиона, – сажали в вагоны и везли на Север строить светлое будущее. Вот и Игорь Владимирович добывал оловянную руду, касситерит, где-то в Певеке, ну а после смерти отца народов ему милость великая вышла от советской власти: разрешили жить в Городе и даже позволили работать на госслужбе.

Но я, впрочем, не о нём, а о Киберах. В общем, Фридрих Кибер забился в самый глухой угол, каким по справедливости считался местный посёлок Ола, нашёл здесь бабу, женился и завёл детей. Работать он продолжал по прежней специальности – морзверобоем. Сперва на шкуры тюленей бил, потом для зверофермы. Полагаю я, что именно ему мы обязаны тем, что сивучи из нашей части Охотского моря куда-то исчезли и снова появились относительно недавно, уже после смерти старого Кибера. Видимо, Фридрих Кибер был хорошим пулемётчиком…

Соловей глотнул «огненной воды» и продолжил:

– А ещё был он проницательным человеком. Не знаю уж, как, но когда на этом берегу всем паспорта выдавали – а было это в тридцатые годы, ближе к их концу, наверное, – ему хватило ума записать себя и всю свою семью орочами.

Соловей хрустнул румяным палтусиным боком и снова поднёс бинокль к глазам. Василич, воспользовавшись паузой, наклонился над дверью в рулевую рубку и обложил стоящего у руля Перца сложносочинённым матом, отчего шаркет вильнул в сторону, приняв волну в борт. Матрос Степан плюнул за борт с видом презрения ко всему происходящему.

– Трудно сказать, что его на это подвигло, – продолжил Соловей, когда вялое движение на палубе угасло. – То ли он просто таким образом хотел не обращать на себя внимание, то ли уже тогда советская власть поддерживала орочей в противовес всем остальным и давала им привилегии – догадаться трудно. Вряд ли, конечно, он таким образом прятался от НКВД – тогда вместе с национальностью надо было менять и имя с фамилией. Потому что орочон Фридрих Кибер – это круто по любым меркам. Скорее всего, речь шла о каких-то послаблениях в промысле и рыбной ловле, вокруг которых всегда крутился национальный вопрос в Сибири. Замечу я ещё, что и сам Кибер был австрияком, и женился он тут на самой что ни на есть русской из переселенцев, так что его крещение в орочонство было наичистейшей воды надувательством приютившей его страны.

Но старый Кибер оказался ещё и довольно плодовит. И в середине семидесятых в Оле и ближайших деревнях клан Киберов составлял как бы не сорок человек, включая стариков, женщин и грудных младенцев.

– В семидесятые ещё старый Кибер жив был, – блеснул эрудицией матрос Степан.

– Старый Кибер помер в конце восьмидесятых, когда ему было глубоко за девяносто, – сказал Василич. – Нынче таких людей не делают. Главой семьи стал Ванька – один из средних внуков.

– Это с которым вы снежных баранов ловить ходили? – невинно спросил матрос Степан.

– Щас в рожу дам, – огрызнулся Соловей. Видно было, что воспоминания о неудачной ловле трёхлетней давности доставляли ему живейшее беспокойство. – Что до баранов, то большего специалиста, чем Ванька, я по ним не встречал. Даже доктор Чернявский из научного института в Городе ему в подмётки не годился. Чуял он их буквально носом – по запаху. Должен сказать, что снежный баран – зверь довольно вонючий, и от его троп и мест отдыха буквально прёт бараниной. Наверное, ещё и поэтому обоняние у этого зверя – так себе, он полностью полагается на свои глаза. Прямо как человек, и тупой такой же. Только не пакостный и съедобный, потому – полезнее.

Но одними баранами на нашем берегу сыт не будешь. И Ванька зарабатывал на жизнь себе любыми наивозможнейшими способами. Ну как и мы все, впрочем. Собак ловил на шапки, икру добывал и рыбу, водил американских охотников, извозничал на МРБ – малом рыболовном боте… Но как-то всего этого на жизнь Киберу не хватало. Не говоря уж о его клане.

И придумал Кибер вот что.

В устье каждой более-менее значительной речки каждое лето стоит рыболовецкая бригада, ведь так?

Рыбакам надо где-то жить и что-то жрать, верно?

Пользуясь своим орочонским паспортом, Кибер получил в устьях таких вот более-менее значительных речек по участку. Естественно, с целью ведения традиционного национального хозяйства.

Тут потомок австрийского пулемётчика повёл себя совсем не как ороч. На отведённых ему участках он понастроил гадюшников, вроде как дед Доценко для своих собак. И стал сдавать их рыболовецким бригадам – вместе с дровами, вёдрами, засольными чанами. Поваром-рабочим на каждой фазенде был какой-нибудь другой Кибер – за отдельные деньги, разумеется. В общем, Ванька сумел на отдельно взятом побережье ни много ни мало, а организовать быт браконьерского промысла.

Брали за постой с рыбаков, естественно, не деньгами (они на нашем побережье в ту пору ничего не значили), а икрой. Только икру эту Ванька продавал не осенью, как все эти обормоты, а весной, когда её цена поднималась вдвое. Начал постепенно плести сети, невода, строить карбасы… Иногда люди не могли с ним расплатиться – он записывал долги. На следующий год те же люди вставали на те же места, но работали уже не на себя, а на Ваньку. Года через четыре выяснилось, что почти весь залив Одян пашет на него. Что забавно, Ванька, решив, что отныне он первый человек на деревне, решил построить себе особняк на окраине Олы.

И что вы думаете – оборудовал себе такой же точно многоклеточный гадюшник, как и те, что он сооружал для рыбацких баз. Только очень большой. В полном соответствии со своими представлениями о роскоши и величии.

– Что-то он не кажется мне ни австрийцем, ни орочем, – хмыкнул Василич. – Всё, что ты сейчас рассказал, больше всего подходит…

– Русскому, – утвердительно кивнул Соловей. – Русскому. Из Москвы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.