III. «СТО ТЫСЯЧ ПОЧЕМУ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III. «СТО ТЫСЯЧ ПОЧЕМУ»

Все это так… Но этим не должно заслоняться от нас основное стремление детского разума овладеть наибольшим количеством знаний, необходимых для правильной ориентации в мире.

Какой бы неустойчивой и шаткой ни казалась нам (особенно в первые годы) умственная жизнь ребенка, мы все же не должны забывать, что ребенок от двух до пяти — самое пытливое существо на земле и что большинство вопросов, с которыми он обращается к нам, вызвано насущной потребностью его неутомимого мозга возможно скорее постичь окружающее.

Главное отличие человека от всех, даже высших, животных заключается в том, что животные, встречаясь с каким-нибудь жизненным фактом, никогда не спросят себя, почему этот факт существует.

Вопросы «почему?», «отчего?» возникают лишь в уме у человека.

«Желание узнать причины, как что делается возле нас, совершенно естественно человеку в каждый возраст, — утверждает А.И.Герцен в своих „Разговорах с детьми“. — Это всякий испытал на себе. Кому не приходило в голову в ребячестве, отчего дождь идет, отчего трава растет, отчего иногда месяц бывает полный, а иногда видна одна закраинка его, отчего рыба в воде может жить, а кошка не может?.. Людям так свойственно добираться до причины всего, что делается около них, что они лучше любят выдумывать вздорную причину, когда настоящей не знают, чем оставить ее в покое и не заниматься ею.

Такого любопытства — знать, что и как делается, — звери не имеют. Зверь бегает по полю, ест, коли что попадется по вкусу, но никогда не подумает, почему он бегает и отчего он может бегать, откуда взялся съестной припас, который он ест. А люди всем этим заботятся».[57]

Больше всего люди «заботятся» этим в ребячестве. С возрастом пытливость угасает, особенно у тех, кто привык думать и жить по инерции…

Не то ребенок — в возрасте от двух до пяти.

Вот стенографическая запись вопросов, заданных с пулеметною скоростью одним четырехлетним мальчуганом отцу в течение двух с половиной минут.

— А куда летит дым?

— А медведи носят брошки?

— А кто качает деревья?

— А можно достать такую большую газету, чтобы завернуть живого верблюда?

— А осьминог из икры вылупляется или он молокососный?

— А куры хожут без калош?

И вот вопросы другого ребенка:

— Как небо получилось?

— Как солнце получилось?

— Отчего луна такая ламповая?

— Кто делает клопов?[58]

Иногда эти вопросы следуют один за другим более замедленным темпом. В неизданном дневнике Ф.Вигдоровой приводятся такие вопросы ее пятилетней дочери:

«Кто такой гигант? — А гигант может поместиться в нашей комнате? — А если встанет на четвереньки? — А гиганты ходят в одежде или голые? — А что гиганты кушают? — Они добрые или нет? — А может один гигант убить всех фашистов?

Все это не сразу, а порознь. Значит, голова продолжает работать, раздумывать».

Машенька о радио:

— А как же туда дяди и тети с музыкой влезли?

И о телефоне:

— Папа, когда я с тобой говорила по телефону, как же ты туда, в трубочку, забрался?

Мне сообщают о трехлетнем мальчугане, который задал такой же вопрос.

Его тетка, физик по образованию, тотчас же принялась объяснять ему устройство телефонного аппарата.

Он внимательно слушал ее, но после всех объяснений спросил:

— А как же папа оттуда вылез?

— Кто сделал дырки в носу?

— И почему у одних только мамов есть молоко для маленьких, а у папов нет?

Гораздо реже, чем «отчего?» и «почему?», ребенок задает вопрос: «зачем?» Но все же задает его с горячим упорством.

К трем годам — порою даже раньше — он проникается твердой уверенностью, что все окружающее существует не «просто так», а для какой-нибудь точно обозначенной цели, — главным образом для удовлетворения его собственных нужд и потребностей. Корова — чтобы давать ему молоко, яблоня, чтобы снабжать его яблоками, тетя Зина, чтобы по праздникам угощать его тортом. Когда же целесообразность окружающих его людей и предметов остается непонятной ему, он видит здесь нарушение строго установленных законов природы и заявляет протест:

— Мама, зачем это в каждую черешню кладут косточку? Ведь косточки все равно надо выбрасывать.

— Зачем снег на крыше? Ведь по крыше не катаются ни на лыжах, ни в санках!

— Ну хорошо: в Зоопарке звери нужны. А зачем в лесу звери? Только лишняя трата людей и лишний испуг.

Иногда вопросы «для чего?» и «зачем?» возникают у малых детей в самых неожиданных случаях.

Трехлетняя Верочка от кого-то услышала, что не следует вставать с левой ноги, и решила всегда вставать с правой. Но запомнить, где левая нога, а где правая, было не так-то легко, и Вера не раз ошибалась. Эти ошибки очень огорчали ее. В конце концов она чуть не со слезами воскликнула:

— И зачем это приделали левую ногу?

У Чехова есть крохотный рассказ «Гриша», где собрано столько наблюдений над малым ребенком, сколько иной профессиональный психолог не сделает за всю свою жизнь. Гриша (двух лет восьми месяцев), как и всякий человек его возраста, задает себе вопросы «почему?» и «зачем?» по поводу многих предметов и лиц, причем считает их существование оправданным лишь в той мере, в какой они служат ему. Так, по его убеждению, часы в столовой нужны исключительно для того, чтобы махать маятником и звонить. Еще больше оправдано существование няни и мамы:

«Они одевают Гришу, кормят и укладывают его спать, но для чего существует папа — неизвестно».[59]

С возрастом познавательные интересы ребенка все более утрачивают свою неустойчивость, и уже к пяти-шести годам он начинает серьезнейшим образом относиться к материалу своей интеллектуальной работы.

Очень убедительно говорится об этом в письме, которое написала мне из города Пушкина юная мать, Нина Васильева, о своем четырехлетнем Николке:

«…Он настойчиво расспрашивает меня, что такое война, что такое граница, какие народы живут за границей, кто с кем воевал и с кем дружно жил, с кем собирается воевать и что побуждает к войне тех или других и т. п. Отбою нет: так настойчиво, точно хочет заучить.

Я часто отказываюсь отвечать ему, потому что не знаю, как примениться к четырехлетнему уму; он раздражается и даже начинает презирать меня за незнание.

— Как устроен водопровод, паровой котел, трактор, автомобиль, электрическое освещение, что такое гроза, откуда берутся реки, как охотятся на диких зверей, на каждый вид в отдельности, отчего заводятся в утробе матери детеныши — „от пищи, что ли?“ — подробно о птицах, о жителях прудов, где мы копаемся сачком, — вот его вопросы, они исходят исключительно от него самого без всякого толчка с моей стороны, и все они трактовались еще в прошлом году, когда ему было три года.

Часто я отвечаю ему в духе: „Вырастешь, Саша, узнаешь“, — как у Некрасова. Он серьезнейшим образом, очень продуманно говорит:

— Не будешь мне отвечать, я буду глупый; а если ты не будешь отказываться мне объяснять, тогда, мама, я буду все умнее и умнее…»

Не всякий ребенок способен так отчетливо и внятно мотивировать требования, которые он предъявляет ко взрослым, но всякий предъявляет их с такой же настойчивостью.

Эти требования четырехлетний Сережа лаконически выразил в таком обращении к маме:

— Я почемучка, а ты потомучка!

И те взрослые, которые брезгливо отмахиваются от «докучных» вопросов ребенка, совершают непоправимо жестокое дело: они насильно задерживают его умственный рост, тормозят его духовное развитие. Правда, в жизни ребенка бывают периоды, когда он буквально замучивает своих бабок, отцов, матерей бесконечными «почему» и «зачем», но чего бы стоило наше уважение к ребенку, если бы мы ради личных удобств лишили его необходимейшей умственной пищи?

«Есть детский возраст, — пишет Борис Житков, — это между 4-мя и 6-ю годами, когда дети неотступно, просто автоматически, кажется, на каждое слово взрослых отвечают, как маньяки, как одержимые: почему?

— Птичка летает, птичка порхает! — пробует отвлечь их взрослый.

Но ребенок неукоснительно спрашивает:

— Почему порхает?

Даже „серенький козлик“ не утешает, сейчас же вопрос:

— Почему серенький?

Но не только „почему серенький?“ — вопросы ставят родителям прямо деловые, конкретные вопросы. Тут у родителей часто не хватает сведений, а тогда чаще не хватает смелости ответить: „Не знаю. Погоди, справлюсь, скажу“.

Родители в таких случаях зачастую врут.

Врут из двух соображений: во-первых, чтобы отстать от надоедливого „почемучки“, и, во-вторых, чтобы не потерять авторитета всезнайства. Вопросы ребят самые универсальные; нужно, конечно, быть энциклопедистом, чтобы на все эти вопросы дать ответы, а зачастую и быть философом. Какая уж там энциклопедия и философия, когда трое на все голоса пристают и за юбку дергают! И родители волей-неволей брякают, что в ум взбредет. Но слово родителей — авторитет. И вот над авторитетной санкцией размышляют жадные умы.

Часто ни разу в жизни не придется больше поставить этот вопрос, и, право, на всю жизнь западет это раздраженно брошенное слово, и кто знает, когда оно выплывет и окажет незримое свое действие в поступках взрослого человека…

Взрослый давно забросил эти „почему“: то ли устав спрашивать, то ли отчаявшись получить исчерпывающий ответ. Но ребенок, раз поверив в ум и знания взрослых, не отстает и спрашивает:

— А почему глиняный?

А взрослый отвечает что попало, в надежде: вырастет — сам поймет, в чем дело, когда поумнеет. А этот маленький, от которого он отмахивается авторитетной глупостью, не глупей его. Его ум еще не засорен и жадней к знанию».[60]

Но, разумеется, далеко не все родители отвечают что попало.

Чувство своей социальной ответственности за правильное воспитание ребенка заставляет многих матерей и отцов усиленно заниматься самообразованием — специально для того, чтобы исподволь подготовиться к неизбежным вопросам четырехлетних мыслителей.

«Надо признаться, что у меня часто не хватает знаний, чтобы ответить на ряд вопросов детей, — пишет одна мать в стенгазете детского сада. — Те элементарные сведения, которые я получила в школе в области естествознания, биологии, не всегда достаточны, наполовину забыты, а ведь вопросы ребят бывают очень разнообразны… Отвечать на эти вопросы надо, и надо ответить так, чтобы ребенок понял… И вот приходится ходить в планетарий, брать книжку „Правда о небе“, браться за ботанику, зоологию…»[61]

Наш воспитательский долг — не только отвечать малышам на их бесконечные вопросы, но и активно пробуждать их пытливость, чтобы число этих вопросов росло. Нужно ли говорить, что из года в год, а порою из месяца в месяц эти вопросы становятся все содержательнее?

Отсюда, конечно, не следует, что мы должны сразу перегружать детский мозг всей своей тяжеловесной эрудицией. «Толково ответить на вопрос ребенка, — писал Горький, — большое искусство, оно требует осторожности». Наши ответы на вопросы детей должны быть строго дозированы. Ведь дети совсем не требуют от нас, чтобы мы раскрывали перед ними всю истину — всю до конца, во всей ее сложности и глубине. Вот один из многих примеров, которые ежедневно убеждают нас в этом.

— Мама, как едет трамвай?

— По проводам идет ток. Мотор начинает работать, вертит колесики, трамвай едет.

— Нет, не так.

— А как же?

— А вот как: динь, динь, динь, ж-ж-ж-ж!

По наблюдениям советских педагогов, «даже дети дошкольного возраста не всегда своими вопросами стараются добиться настоящей, доподлинной причины того или другого явления, объяснение которого можно дать только в научной форме, недоступной ребенку.

Детям понятны главным образом поверхностные, внешние связи между явлениями природы. Поэтому ребенок удовлетворяется иногда простой аналогией, ссылкой на пример».[62]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.