Дорога на Бухарест. Если исчезнет Молдавия…

Марк Ткачук

16 мая 2015 года колонна из нескольких тысяч демонстрантов — сторонников объединения Румынии и Молдавии — прошагала по центральным кишинёвским улицам. Потом был митинг, завершившийся призывом вернуться на центральную площадь Кишинёва 5 июля. С большими силами, большей представительностью. На этот день унионисты — а именно так в Молдавии именуются адепты молдавско-румынского «аншлюса» — назначили Великое национальное собрание. Именно оно, по мысли организаторов, должно дать старт процессу ликвидации несостоятельного, с их точки зрения, молдавского государства и восстановить «историческую справедливость» в отношении румын, проживающих на двух берегах Прута.

Унионисты проводят свои акции в среднем два раза в год, приурочивая их то к очередной дате подписания Пакта «Молотова-Риббентропа», то к годовщине так называемого «Великого объединения», случившегося 27 марта 1918 года. Вот и на этот раз марш был приурочен к очередной дате. Именно в этот день, 16 мая 1812 года, М.И. Кутузов и Ахмед-Паша подписали в Бухаресте мирный договор, по которому Турция уступала Российской империи территории между Прутом и Днестром. Унионисты полагают, что день избавления от турецкого господства — это трагическая дата начала русской оккупации.

К маршам унионистов привыкли. Они вызывают раздражение, провоцируют всплеск эмоций в прессе, а потом всё затихает до следующей демонстрации. И это понятно. Главный провал агрессивной прорумын-ской риторики и политики случился давным-давно, ещё в дни кровавого приднестровского конфликта 1992 года. С тех пор унионисты отвоёвывают не более 7 процентов парламентских мест и исправно исполняют роль пугала, которым друг друга стращают и левые, и правые. Но на этот раз у многих экспертов и наблюдателей сложилось отчётливое впечатление, что дела в Молдавии необратимо сдвинулись именно в этом направлении, в сторону скорой утраты государственности. Причём очень скорой. И дело вовсе не в том, что в последнем марше было больше участников, чем прежде, что среди лозунгов преобладали вполне справедливые, а потому популярные требования избавиться от «воровской власти» и «олигархического режима». Просто как-то вдруг выяснилось, что избавление от воровской власти путём отказа от государственности, путём объединения с другой страной стало единственным, простым и внятным сценарием «светлого будущего для солнечной Молдавии».

И такое может случиться. В стране, в которой абсолютное большинство титульного населения не считает себя румынами и продолжает, согласно всем переписям и опросам, именоваться молдаванами. В стране, в которой рейтинг доверия России и Таможенному союзу выше показателей доверия Европейскому союзу, а симпатии к Румынии занимают стабильное третье место — после России и ЕС. В стране, в которой ещё за неделю до марша унионистов, в день 9 мая, на улицы и площади Кишинёва под красными знамёнами вышло более 100 тысяч человек. Такое может случиться, когда у меньшинства есть ясный план, а большинство страдает от отсутствия такого же доступного представления о дне грядущем. Такое может случиться, когда у меньшинства есть мощные союзники, а у большинства нет ничего, кроме апатии, и разочарования, и всякий раз не сбывающихся надежд.

Страна-трикстер

Ну, допустим, исчезнет Молдавия! Жалко — не жалко? Нет никаких особых эмоций на сей счёт. Ну да ведь ещё и Солженицын четверть века назад написал про это: мол, пусть Молдавия уходит, «если её к Румынии больше тянет». К тому же вон сколько новых государств появляется буквально на глазах. Только за последние пятнадцать лет — Косово, Осетия, Абхазия, Черногория, Южный Судан, Восточный Тимор. Одним государством больше, одним меньше — показатели совокупной геополитической бухгалтерии не пострадают. Не очень ясно, какими неприятностями сулит провал «молдавского проекта» в более прагматическом плане. Для России? Для Украины? Для Европейского союза?

Для самой Молдавии?

Основные перипетии молдавской политической жизни — не в топе новостных потоков последних лет. Приднестровская война, неподписанный меморандум Козака и сожжённый в 2009 году Парламент — кажется, это первое и последнее, что всплывает в коллективной памяти российской экспертной аудитории.

Ещё вспоминают, что недавно этой страной управляли «непонятные коммунисты», то ли пророссийские, то ли пронатовские, которые то ли предали Москву и отказались от российского плана воссоединения с Приднестровьем, то ли предали американцев, слишком увлёкшись «пророссийским вектором» в своей евромодернизации. И как бы именно за это негодующая либеральная общественность сожгла молдавский парламент.

Продвинутая часть экспертного сообщества в курсе, что последние пять лет в Молдавии практически единолично из тени правит олигарх Владимир Плахотнюк, являющийся одновременно гражданином Молдавии, России и Румынии. Ему удалось подчинить своему финансовому влиянию большинство политических партий, взять под личный контроль судебную систему, прокуратуру, силовиков, скупить и собрать воедино все СМИ, закрыть влиятельный оппозиционный канал и безоговорочно жёстко устремиться в сторону «европейских свобод и ценностей», НАТО и Румынии. При этом очередная «демократическая общественность» все последние годы устраивала под красными флагами демонстрации, на которых собирала десятки тысяч человек, требуя изгнания олигархов из власти, верховенства права, демонополизации СМИ, восстановления гражданских свобод и вступления Молдавии в Таможенный союз. Масштабы этих акций на порядок превосходили все унионистские марши вместе взятые, но в мировых СМИ о них не было почти никакой информации. Акции были демонстративно мирные.

А ещё известно, что совсем недавно из резервов Национального банка Молдавии сами власти украли миллиард евро — сумму, близкую к годовому бюджету этого трёхмиллионного государства, а главный партнёр Молдавии — Европейский союз — вместо того, чтобы ударить своих молдавских подопечных указкой по ладоням, называет её премьер-министра человеком, которым следует гордиться. Точнее, немного по-другому. Председатель Европейского союза Дональд Туск назвал премьер-министра Молдовы «самым многообещающим политиком Европы». И добавил: «Молодой, решительный, храбрый. Вы знаете, нам нужны мужественные люди и мужественные политики в это время». Этот знаковый и весьма редкий комплимент прозвучал не только в самый пик скандала с украденным миллиардом. Как раз за пару недель до визита Туска в Молдавию достоянием широкой публики стала ещё одна позорная история. Доподлинно выяснилось, что местный премьер-министр подделал диплом о высшем образовании и аттестат зрелости.

Путаная картина. Этакая Украина наоборот. Против диктатуры олигархов, против победившей коррупции, за восстановление «попранных демократических институтов» и хрестоматийных «европейских свобод» в Молдавии борется очень влиятельная левая, фактически пророссий-ская оппозиция. Но это ещё не всё. Очевидно, что «наоборот» — то есть зеркально иначе — в этой картине выглядят не только сама Молдавия, но и Россия с Западом. Если смотреть из Кишинёва, то кажется, что они тут как будто поменялись своими уже избитыми и подчас карикатурными имиджами. Европа всё отчётливее приобретает черты циничного надзирателя, а с Россией связывают надежды на перемены к лучшему.

Почти десять лет назад российский политолог Дмитрий Фурман по этому поводу тонко заметил: «Внимание экспертов прежде всего привлекают страны, играющие большую роль на мировой арене, а не те, что обладают редкими или даже уникальными свойствами. В противном случае работ о Молдове было бы, наверно, больше, чем о любой другой посткоммунистической либо постсоветской стране. Ибо Республика Молдова как раз и есть “полудинозавр-полуптица”». Но для такого странного образа, для столь необычного поведения, выходящего за рамки предсказуемых приличий, есть другое определение. Трикстер! — Слово из психоанализа, фольклористики и мифологии. «Джокер» — самый близкий его смысловой аналог, правда, из другой сферы.

Ни свой, ни чужой. Бескорыстный мошенник и отчаянный плут. Вероломный провокатор и находчивый ловкач. Скорее хитроумный, чем храбрый. Обманщик и сноровистый трюкач. Часто пьяный, а ещё чаще — кажущийся пьяным. И до комичности простоватый, если не принимать во внимание, что роль простака — одно из самых эффективных средств камуфляжа, особенно среди статусных персон, пафосно отслеживающих все оттенки собственного величия. Всегда разный, но никогда — не эпический герой, не великан, не силач и, конечно же, не воплощение безоговорочного зла в любом из его известных обличий!

Хотя и тут есть свои особенности. Все, кто так или иначе были вынуждены взаимодействовать с подобными персонажами, многократно убеждались, что приручить трикстера — дело не простое, а затевать с ними конфликты — гиблое. Трикстера бесполезно пороть. Как Труффальдино из Бергамо, он будет безоговорочно следовать исключительно своим представлениям о преимуществах положения «слуги двух господ», либо, подобно Одиссею, коварно ослепит циклопа, ну или, как «кот в сапогах», жестоко разыграет великана-людоеда. Можно лишь терпением и собственным благородством завоевать его доверие. Надёжного стратегического партнёра, исполненного высоких целей, из него может и не выйти, а вот нежданно-негаданный союзник, приходящий на помощь в самый непостижимый и критический момент, это как раз он — трикстер. Будь то в обличии пройдохи-лиса Ре-нара, того же Одиссея с его циничным розыгрышем благородных троянцев при помощи «дарёного коня», или многими любимого Саида, который обычно являлся только тогда, когда «стреляли».

Молдавия воспринимается в России скорее как ловкая и плутоватая, нежели враждебная либо однозначно дружественная. Российская геополитическая оптика легко различает такие качества молдавской политической элиты, как ненадёжность, необязательность, вероломность. Конечно же, этими качества не обделены любые элиты любых стран. Но для Молдавии — этот перечень «достоинств» стал узнаваемым брендом. Возможно, в том числе и потому, что так оценивает собственное начальство само молдавское общество. Доверие к власти тут давно колеблется вокруг 15 процентов. Последний социологический опрос, проведённый в апреле «Институтом публичных политик», организации, не замеченной в симпатиях к оппозиции, демонстрирует картину настоящего институционального распада. Почти 90 процентов опрошенных не доверяют политическим партиям, парламенту, президенту, правительству. Юстиции не доверяют 80 процентов, банковской системе — за 70 процентов, а полиции — за 60 процентов. В совокупности это означает недоверие к власти, к государству в целом, ко всем его ведущим элитам.

Комплименты европейских чиновников в адрес «фронтменов» такой элиты — демонстративная попытка сыграть именно на всех тех сомнительных качествах, что перечислены выше. Причём сыграть при полном равнодушии к тому, как отнесётся к этому очевидному лицемерию молдавское общественное мнение. Это общественное мнение вряд ли волнует европейцев. Чего им стыдиться? Ведь этим мнением не особо дорожат и сами молдавские начальники и руководители. Более того, время от времени они выдают на-гора глубокомысленные, философические, полные аристократической брезгливости откровения об этом самом обществе и народе. В меланхоличной прозе молдавского политического бомонда этот народ часто называю неверным, непостоянным, неблагодарным, завистливым, недалёким, тёмным, «не понимающим счастья своего», покорным, или, как тут говорят, «мамалыгой, которая не взрывается».

И это, надо сказать, уже давняя традиция. Молдавским народом молдавские элиты действительно не гордятся. Засвидетельствованных фактов их «хождения в народ» тоже не выявлено. О «корнях» тут, как и везде, говорить принято много, но припадать к ним никто и никогда особо не спешил. Ещё Дмитрий Кантемир в начале XVIII века так оценил своих подданных: «Самомнение и высокомерие являются матерью и сестрой молдаванина… Они дерзки, вспыльчивы, легко возбуждаются и вступают в ссору Однако они отходчивы, быстро остывают и мирятся со своими противниками… У них что на сердце, то и на языке, как легко они забывают вражду, так же недолго сохраняют память о дружбе. Не прочь хорошо выпить, но и не пропадают без вина. Молдаване не знают меры в своих чувствах. При успехе становятся заносчивыми, при неудаче падают духом… они мятежны и непостоянны, и если не угрожает внешний враг, легко соблазняются на бунты против своих начальников и нередко даже против самого господаря».

Откровенно говоря, нынешнее молдавское общество как-то не очень вписывается в стандарт и шаблон привычных постсоветских организмов. Вершина этой социальной пирамиды увенчана, как это принято всюду, агрессивными, жуликоватыми чиновниками, с откровеннодемонстративными этнократически-ми замашками. На самом пике этой конструкции водружён премьер-министр без среднего и высшего образования. Но чем ниже мы будем опускаться к основаниям, тем парадоксальнее будет картина. Особенно для тех, кто много читал про приднестровскую войну, про межнациональное напряжение, про русофобию и прочие молдавские кошмары.

Молдавское общество, в отличие от молдавской власти, кажется демонстративно просвещённым. Начиная с того, что оно вызывающе многоязыко. Причём это касается не только сферы общения, но и потребления информации — книг, новостей, фильмов, театральных постановок. Передачи российского телевидения и радио предпочитает смотреть более трети титульного населения, а молдавскую информационную продукцию предпочитают почти 60 процентов русскоязычных. В отношениях к власти показатели достаточно ровные. Из тех, кто готов выйти на уличные протесты, — 34 процента молдаван, 29 процентов русских, 20 процентов украинцев, остальные проценты — прочий молдавский интернационал: гагаузы, болгары, евреи, поляки и т. д… На шкале взаимной «терпимости-нетерпимости» молдаване, русские, украинцы перечисляют с избытком свои национальные недостатки и отмечают преимущества других национальностей. Иными словами, в горизонтальном срезе молдавского общества межэтнических проблем не только нет — напротив, тут отмечается своеобразный полиэтничный фундаментализм, прочно отражающийся, в том числе, в высокой статистике межнациональных браков. Конфликтов на национальной почве в молдавском обществе нет. Конфликтная атмосфера всякий раз возникает исключительно между обществом и властью, которая время от времени отказывает в первую очередь молдаванам в праве именоваться молдаванами, а уже потом, по известным «прибалтийским» лекалам, указывает на дверь остальным национальностям. Последнее происходит в разных формах. То где-то закрываются русские школы, то изымаются из сетки вещания программы и новости на русском языке. То пытаются в очередной раз отменить синхронный русско-молдавский перевод в Парламенте, то грозятся изменить языковое законодательство и лишить русский язык статуса языка межнационального общения. А иногда просто высшие должностные лица популярно объясняют с центральных трибун, что русские, к примеру, должны жить в России.

Но эти призывы плохо работают. В первую очередь потому, что всем понятно, что львиная доля молдавских русскоязычных — это не «понаехавшие тут», а исконные представители такого же местного населения, превратившиеся в русскоязычных, а часто и в молдоязычных из веками проживавших в Молдавии украинцев, греков, армян, евреев и т. д. С другой стороны, около миллиона молдавских трудовых мигрантов ежегодно проходят сквозь российский рынок труда и, возвращаясь обратно домой, всё меньше и меньше понимают ксенофобные намёки и действия своих элит.

Иными словами, все цивилизаторские инициативы власти, все её попытки действовать в духе «эстонского» или «грузинского» опыта сегрегации инородцев всякий раз разбиваются о самую что ни на есть природную европейскую толерантность большинства населения Молдовы. И так было в Молдавии, судя по всему, всегда. И не случайно даже приднестровская война всеми политологами классифицируется как политический, а отнюдь не межэтнический конфликт. И привела эта война не просто к разделу Молдавии, а к появлению двух Молдавий — Республики Молдова и Приднестровской Молдавской Республики. Многие отмечают, что непродолжительность острой, военной фазы этого конфликта, составившей несколько недель, — следствие не только сверхактивных дипломатических усилий России и военного вмешательства подразделений генерала Лебедя, но, в первую очередь, нежелания большинства рядовых участников «бойни на Днестре» убивать друг друга. Именно этот молдавско-приднестровский вывод и такой коллективный опыт стали фундаментальной причиной того, что перемирие, заключённое в июле 1992 года, до сих не нарушается. Братания приднестровских гвардейцев и молдавских волонтёров, совместные окопные «застолья» с поминанием погибших — великая вечно-актуальная проза той войны.

Но молдавское общество не ценит всех этих своих качеств и своего опыта. А молдавская элита просто стесняется такого общества. Общий портрет Молдавии продолжает казаться непредсказуемо-неясным.

Такая Молдавия выглядит совсем неинтересным товаром на «рынках», торгующих конфликтами на «вечных цивилизационных рубежах».

Романская, латинская и одновременно славянская. Русская и европейская одновременно. Продажная и одновременно неизменная в основании своих базовых ценностей. Такая Молдавия пока остаётся «трикстером» — страной без единого знаменателя. Страной невостребованной со всем её опытом бытового, обыденного миротворчества.

Но, может быть, только пока невостребованной?

Между азиатской поркой и европейской витриной.

Действительно, у Молдавии вообще довольно странная репутация. Если, к примеру, Албанию называют «последней загадкой Европы», Армению — «страной бродячих столиц», а Швецию — «страной опаздывающих профессоров», то, кроме эпитета «солнечная», Молдавия ничем особым не отметилась. Да и эпитет этот Молдавия по-братски делит со всеми бывшими Республиками Закавказья и Средней Азии. «Край на пути всех бед» — так именовал свою страну один из средневековых молдавских хронистов. И эта оценка странным образом совпадает с нынешним самоощущением молдавских граждан, подавляющая часть которых вот уже пятый год отчитывается всем социологическим службам, что страна движется в неверном направлении. В самом финальном «пункте назначения», к которому формально движется Молдавия, то есть в Европейском союзе, считают иначе и называют

Молдавию «историей успеха». Своего успеха.

В бесконечной череде «маленьких, но гордых» стран Молдавии тоже как бы нет. Гордость не является безоговорочно броской чертой этой страны. Непостижимые для европейских современников победы молдавского «господаря» Стефана Великого над превосходящими армиями турок в XV веке не стали героическим государствообразующим «мифом». Стефан — Штефан — в Молдавии повсюду, от памятников до наименований центральных улиц, площадей и изображений на купюрах. Но, тем не менее, из всех известных его качеств ценится не столько мужество, сколько смекалка, остроумный расчёт, способность провести превосходящие силы противников — Турцию, Польшу, Венгрию, Крымское ханство и, в конечном счёте, умение договариваться с ними же. Последующее превращение Молдавии в турецкий «протекторат» сформировало иные запросы тогдашней элиты. «Героический Стефан» был помехой боярству, погрязшему в нескончаемых престолонаследных скандалах. В стране сформировался настоящий олигархический режим, избирающий господарей. Но, в отличие от «польской вольницы», избранный господарь должен был в максимальной степени не только отвечать запросам избирателей-олигархов, но в первую очередь нести ответственность перед Турцией. Было это не просто, Стамбул часто уличал «избранников» в заспинных антитурецких интрижках с Польшей и Россией и время от времени их либо порол, либо казнил.

Турецкую Порту меньше всего интересовало внутреннее устройство

Молдавии, её судопроизводство, право «казнить и миловать», способы взимания налогов, особенности населения и даже его вероисповедание. Всё это было внутренним делом господаря и бояр. Главное, что интересовало Стамбул, — внешняя политика, «вопросы войны и мира»

— и тут переходить красные линии для Молдавии было смерти подобно. Последний, кто это рискнул сделать, был одним из самых надёжных и доверенных представителей Порты

— Дмитрий Кантемир, тем не менее заключивший тайный договор с Россией о переходе страны под длань русского императора. Но «Прутский похода» Петра Первого в 1711 году завершился провалом. Россия не приобрела Молдовы, потеряла Азов, зато сам Дмитрий Кантемир стал первым русским учёным, получившим звание члена Берлинской Академии наук.

После этого Турция прекратила «демократические эксперименты» с избранием молдавских господарей. Их стали в Молдавию присылать прямо из Стамбула, в основном из аристократического и купеческого греческого квартала Фанар. И уже надолго под властью «фанариотов» Молдавия оставалась просто маленькой и совсем уже не гордой. Хотя и тут всё оказалось «не слава Аллаху»! Спустя 110 лет потомственный фанариот, внук и сын господарей и по совместительству русский генерал Александр Ипсиланти поднимает восстание за независимость Молдавии, Валахии и Греции. Несмотря на то, что это восстание было подавлено, а сам Ипсиланти был заключён в тюрьму, именно это событие (16 марта 1821 г) считается началом греческой революции, завершившейся через девять лет обретением Грецией независимости от Турции.

В России давно сложилось своё отношение к Молдавии, ещё с начала XIX века. Общий рефрен всех оценок — воровская, мракобесная власть и добрый, покладистый, терпеливый, но очень несчастный народ. Столь нелицеприятные формулировки можно отыскать в записках Свиньина, Накко, Савицкого, Вигеля, Гартинга, Вельтмана, то есть отборных русских сановников и аристократов, вдруг сделавшихся на бессарабско-молдавской почве чуть ли не карбонариями. Вот, что пишет о молдавской элите начала XIX века отнюдь не славившийся заметным вольнодумством Павел Петрович Свиньин, первый издатель «Отечественных записок»: «Система молдавского правительства, основанная на коварстве, грабительстве и насилии, имела величайшее влияние на характер бояр молдавских. Не полагая, чтоб качества сии были у них врождённы, должно признаться, что вообще они весьма искательны, горды перед низшими и низки пред теми, кто их выше; корыстолюбие не почитается у них пороком и все способы к обогащению для них святы и возможны».

Критический запал русских аристократов в отношении молдавского боярства не ограничивался лишь утрированным цивилизационным снобизмом, едкими комментариями и мемуарами. В условиях, когда в течение нескольких столетий единственным Западом для Молдавии оставалась Турция, крепостническая Россия отметилась в Молдавии в качестве главного вестернизатора, экспортёра западных традиций и гражданских свобод — от французской моды и французских школ до законодательства. Никакого экспорта «самобытных» русских традиций из гремучей смеси «самодержавия, православия и народности»! Напротив, для завоевания авторитета на Балканах, для упрочения симпатий среди молдаван и валахов Россия не чурается использования прямо противоположной, по сути враждебной идеологической триады — Libert?, ?galit?, fraternit?. В отличие от Турции, Россия игнорирует мнение молдавских «аристократических, боярских» элит и всё больше работает через их голову, непосредственно с населением. Достаточно упомянуть о миссии графа Павла Дмитриевича Киселёва, который в статусе командующего российских войск в Валахии и Молдавии, в период всамделишной «николаевской реакции» сумел разработать и внедрить в этих странах самые настоящие конституции. То есть именно то, что невозможно было помыслить для самой России, за что можно было отправиться в Сибирь вослед декабристам, русское самодержавие, повинуясь странной логике «двойных стандартов», утверждало в Молдавии и Валахии. Конституции назывались «органическими регламентами», и в них предусматривалось — и разделение властей, и наделение землёй безземельных батраков, и введение парламентского правления. Цыгане вообще получали права «личности», о которых русские крепостные из какой-нибудь Орловской губернии в это время могли лишь мечтать. И все эти нововведения проводились Киселёвым не только в напряжённой полемике с собственным правительством, но и с местной боярской элитой. «Я один должен защищать этих беззащитных людей против олигархии, жадной и буйной», — писал Киселёв в 1837 году.

Последствия активной реформаторской деятельности Киселёва во многом облегчили слияние Валахии и Запрутской Молдовы в новое государство — Румынию. Что же касается пруто-днестровской Бессарабии, то вплоть до 1918 года она продолжала играть роль «российской балканской витрины», местом освоения смелых и весьма удачных экспериментов в аграрном развитии этой части империи. Тут раздавались земли не только бежавшим из Турции болгарским, гагаузским, албанским переселенцам, но и колонистам из Германии и Швейцарии, тут плелись очередные революционные заговоры против Турции, из Кишинёва русская армия отправилась в 1877 году в свой освободительный поход в Болгарию, завершившийся независимостью этой балканской страны.

С 1918 по 1940 годы молдавская политическая элита вместе с самой Бессарабией оказалась в составе Румынии, где, вопреки некоторым ожиданиям, быстро превратилась во второсортное сословие. Статус и положение «чужих среди своих» не шли ни в какое сравнение даже с периодом российского имперского правления. Да и сам этот период очередного «возвращения Востока» с Запада запомнился лишь как одно сплошное бедствие, как сплошная порка.

Уже в 1920 году румынский писатель и адвокат Николае Коча восклицает: «Имеем ли мы право требовать от бессарабцев, чтобы они любили румын и не предпочитали им русских? Что сделали мы в течение двух лет румынского управления, чтобы привлечь к себе симпатии бессарабцев? Они имели свободную страну Русская революция дала им все права и все свободы. Что им дали взамен? Жандармов! Агентов сигуранцы! Всех бандитов из Старой Румынии!».

За последующие двадцать лет ситуация не изменилась. Из Бессарабии в Старое королевство вывозятся всё более или менее доходные промышленные предприятия, самим бессарабским предприятиям было запрещено увеличивать численность своих рабочих. Между Старым королевством и Бессарабией была учреждена таможня — так называемый тарифный барьер. Запрещалось всем местным коммерсантам заниматься какой-либо внешней торговлей без посредничества бухарестских компаний. После 1930 года в Бессарабии закрывается треть школ и около 40 процентов больниц. Согласно данным Лиги наций, этот регион опережает все области тогдашней Европы по смертности. Более 400 тысяч человек покидают Бессарабию.

Но многие из тех, что остаются, выбирают путь активного сопротивления. Румынскую Бессарабию уже в 1919 году сотрясают масштабные восстания — Бендерское и Хотинское. В 1923 году Эрнест Хемингуэй пишет: «Теперь Румыния вынуждена содержать самую большую в Европе постоянную армию, чтобы подавлять восстания своих “новоиспечённых” румын, которые желают только одного — перестать быть румынами».

В 1924 году юг Бессарабии охвачен масштабной «крестьянской герильей», вошедшей в историю как Татарбунарское восстание. Жестоко подавленное, в том числе с применением химического оружия, оно привлекло к себе внимание очень знаковых персон того времени. В защиту сотен арестованных и пленённых восставших выступают Альберт Эйнштейн, Теодор Драйзер, Бернард Шоу, Эптон Синклер, Анри Барбюс, Луи Арагон, Михаил Садовяну, Томас Манн, Роман Роллан. Но ещё накануне восстания, предчувствуя назревание конфликта, 29 парламентариев-бессарабцев обращаются с посланием к королю Румынии Фердинанду I: «Сир, к несчастью, уже 6 лет Бессарабией управляют таким образом, каким невозможно сегодня управлять даже чёрными колониями в Африке… Под режимом чрезвычайного положения, без каких-либо гарантий гражданских прав и свобод, Бессарабия фатально стала жертвой подавления и угнетения, которые не только делают возможными повседневные принуждения, избиения и издевательства, но оставляют безнаказанными даже убийства, совершённые официальными властями… Только благодаря чрезвычайному режиму, который превратил эту страну в ад…, был порождён “бессарабский вопрос”, который может стать фатальным для нашего национального будущего». Но они не были услышаны. И «бессарабский вопрос», в конце концов, в июне 1940 года был решён иначе. И стоит ли удивляться, что танковые колонны Красной Армии добрались до Кишинёва со значительным опозданием — жители края в буквальном смысле перегораживали дороги баррикадами из празднично накрытых столов, уставленных графинами с вином и угощением!

Трудно до конца понять, почему именно румынская администрация избрала по отношению к бессарабской Молдове кнут в качестве единственного инструмента правления. Почему жители Бессарабии оказались чужими среди своих?

Существует множество ответов на сей счёт. Самый простой на поверхности. И его дал в 1918 году премьер-министр Румынии, маршал, глава «Народной партии» Александр Авереску. «Хотим Бессарабию без бессарабцев», — открыто заявил он, и в этом не было ничего постыдного для тогдашних румынских реалий. Румыния этого времени — этнократи-ческое государство, его идеология — румынизм, то есть подчинение, ассимиляция, изгнание всех нерумынских элементов — венгров, немцев, евреев, русинов-руснаков, украинцев, болгар, гагаузов, цыган. Межвоенная Румыния — это страна утрированных националистических экспериментов. Справедливости ради следует отметить, что в эти годы таких экспериментов не чурались многие страны Центральной и Восточной Европы. Но Румыния в этом смысле стала региональным лидером, ревниво копирующим законодательные и практические опыты самых «продвинутых» в этом смысле стран, каковыми были сначала фашистская Италия, а потом Германия.

Бессарабия — с одной стороны, издревле полиэтничная, а с другой стороны, достаточно единая и самобытная в своём разнообразии, — являлась настоящим вызовом всем базовым культуртрегерским ценностям тогдашней Румынии. Начиная с бессарабских молдаван, сам факт наличия которых воспринимался как дерзкая провокация, как угроза тому румынскому национальному единству, которого с таким трудом удалось добиться к западу от Прута к началу XX века. Бессарабские молдаване, сохранившие свою идентичность и наименование языка с XIV века, не очень понимали, почему им следует теперь зваться новым, придуманным, книжным наименованием «румыны», как это стало официально принято после объединения Валахии и Молдавии в 1859 году. Они неохотно воспринимали зачищенный за полвека от всех славянизмов язык, в котором многие привычные слова были заменены на итальянские и французские. Не говоря уже о том, что они были совершенно равнодушны к идеям политического румынизма, не отделяли и не противопоставляли себя всем остальным национальностям Бессарабии, которые составляли почти половину всего населения края. И молдаване в полной мере разделили печальную участь всех бессарабцев.

Возвращение Румынии в Бессарабию в 1941 году, в качестве инициативного военного союзника Германии, расставило последние акценты в этой драме. Более 300 000 евреев были уничтожены в этой новой, воссоединённой Румынии маршала Иона Антонеску. И уничтожены они были на территории современной Молдавии.

А потому попытка представить время 22-летнего пребывания Бессарабии в составе Румынии в качестве «золотого века» общерумынского единства так и не увенчалась успехом. Слишком много было «плёток», «нагаек», «штыков» и очень мало «пряников». И, несмотря на то, что в конце сороковых годов жители уже Советской Молдавии испытали все ужасы голода и массовых депортаций, румынская порка оставила глубокий шрам в коллективной памяти. Не говоря уже о том, что самой Молдавии посчастливилось очень быстро вновь обрести статус престижной «балканской витрины».

Запад вновь пришёл с Востока. Уже к 1980 году уровень промышленного производства Молдавской ССР превысил уровень 1940 года в 51 раз. Темпы промышленного роста в Молдавии опережали все общесоюзные показатели. В 1983 году за три месяца в Молдавии производилось национального дохода больше, чем за весь 1960 год, а продукции промышленности за 6 дней больше, чем за весь 1940 год. Из деградирующей румынской провинции Молдавия превращается в образцово-показательную республику, эксклюзивно наделённую некоторыми весьма знаковыми атрибутами специфически-советского потребительского «шика». Мебель, ковры, дефицитные книги, вино, хорошая и разнообразная еда — всё это было общедоступным и минимальным стандартом молдавского обывательского счастья.

Тихая гавань «советской империи», в которой, в отличие от России, балтийских республик или соседней Украины, толком не было ни настоящих диссидентов, ни убеждённых националистов. Главный и единственный бунтарь-интеллектуал писатель Ион Друцэ, ставший объектом травли со стороны местного партийного руководства, вынужден был эмигрировать из Кишинёва в Москву, где приобрёл заслуженную мировую славу. Аграрно-технологический, научный, образовательный, да и бытовой уровень жителей Молдавии служил в это время предметом зависти не только для жителей Средней полосы России, но и соседней социалистической Румынии. До сих пор на памяти молдаван автобусы с румынскими туристами, скупавшими во время своих «шквальных шопингов» электроприборы, бытовую технику и почему-то газовые баллоны.

В то же время фрондирующие пируэты Николае Чаушеску, особенно его национал-коммунистические теоретические изыски в сочетании с прозрачными претензиями на Бессарабию заставили советских идеологов-охранителей ограничить молдаван в правах на «интернационализм». Советский интернационализм для молдаван было дозволено проявлять исключительно в восточном направлении. Любопытство и интерес к Румынии и всему румынскому — от фильмов до художественной литературы, от эстрады до румынской латиницы — оказались под строгой опекой органов госбезопасности. Популярный в то время румынско-французский фильм «Даки» можно было посмотреть разве что в ближайшей Одессе или Черновцах, но отнюдь не в Кишинёве. Зато советский молдавский фильм «Табор уходит в небо», оказался не только самым кассовым за всю историю советского проката, но и самым кассовым в Румынии. В Румынии этого времени особой популярностью пользовалась и молдавская эстрадная музыка, и молдавские писатели.

Эта попытка изолировать вполне конкурентоспособную молдавскую культуру, оградить её от диалога с культурой соседней Румынии создала в среде молдавской интеллигенции достаточно душную и герметическую атмосферу. Чем запретней становился «румынский плод», тем он казался слаще. Молдавские лауреаты премий Ленинского комсомола, авторы многочисленных стихотворений, поэм и пьес о Ленине и «бессарабском подполье» ждали полноценного национального признания и триумфа, а появившаяся на волне советской модернизации многотысячная читающая молдавская научно-техническая и творческая интеллигенция желала видеть общее румынско-молдавское культурное наследие без купюр партийной цензуры.

Мы все хорошо помним, по каким идейным изломам с треском обваливалось здание Советского Союза. Ни в одной из союзных республик этот перелом не произошёл на столкновении «проклятого советского прошлого» с неким новым осмысленным проектом, устремлённым в будущее. Везде и всюду из потайных сундуков доставали изъеденные нафталином знамёна славных и великих предков, мужественных и независимых государственных предтеч — империй, княжеств, ханств, оказавшихся в плену глобального большевистского капкана.

Так было везде. Кроме Молдавии. Только здесь в день торжественного провозглашения независимости было поднято знамя соседнего государства. Только эта республика приняла Декларацию, в которой независимость объявлялась исключительно по отношении к СССР, но оставляла большой простор для самых двусмысленных толкований судьбы этой независимости в будущем. «До-большевистское великое прошлое» было опознано Верховным Советом Молдавии в облике Румынии межвоенного периода. Иного ближайшего «добольшевистского» прошлого в истории Молдавии пробудившиеся борцы за независимость отыскать не успели.

В следующих созывах молдавского парламента уже не было доминирующего представительства советской творческой интеллигенции, в одночасье ставшей прорумынской и унионистской. Унионисты были вытолкнуты на обочину политического процесса. Но дело было сделано. Советская европейская витрина — Молдавия — раскололась на части. Программа ликвидации молдавской независимости заработала с первых часов её объявления.

Европеизация, вплоть до полной ликвидации всей страны!

Сила исторических и политологических штампов всё-таки остаётся не до конца оценённой по достоинству. Но есть такие места, где эти штампы очень быстро профанируются. Молдавия — одно из таких мест. Маленькая, уже вновь патриархальная страна, повязанная сеткой запутанных кумовских обязательств и отношений своих бесчисленных вождей и начальников, объект насмешек и анекдотов, неизменный поставщик самой бесконфликтной рабочей силы — от Северной Италии до России.

Именно тут за несколько лет, в невероятно быстром темпе были договорены до конца идеи и проекты, само наименование которых всё ещё поднимает кровяное давление на территории постсоветского пространства. Особенно в его западной части. Именно тут эти привычные шаблоны становятся обузой, которая либо раздавит, либо будет преодолена каким-то иным, совершенно творческим образом. И тогда, быть может, наития и нестандартные решения, открытые в условиях напряжённой региональной алгебры, на пограничье периферий, смогут обрести более универсальный вес и более значимую ценность.

В Декларации о молдавской независимости, принятой 27 августа 1991 года, есть два ключевых момента. Первый из них заключается в том, что Парламент осудил «Пакт Молотова и Риббентропа» и его политикоправовые последствия. Второе — потребовал от СССР прекращения «незаконного состояния оккупации» Молдавии.

В общем-то ничего необычного! Очень похоже на декларации балтийских республик. Но, к примеру, совсем не похоже на Акт провозглашения независимости Украины. Сходные места, конечно, есть. К примеру, о тысячелетней национальной традиции. Но на этом все аналогии завершаются. И дело не в том, что один документ писался в Киеве, а другой, как теперь известно, был привезён из Бухареста. Просто для Украины ликвидация политико-правовых последствий «Пакта Риббентропа-Молотова» означала бы потерю доброго куска собственной территории, приобретённой в результате именно этого пакта. Равно как для прибалтийских государств ссылки на пакт восстанавливали международноправовую логику независимости этих стран, ведущей своё начало с их признания Советской Россией в 1918–1920 гг. Но требование ликвидации международно-правовых последствий пакта в случае с Молдавией означало только одно — требование собственной ликвидации как государства. В пользу единственного известного «потерпевшего» в этой истории — Румынии.

Но это ещё не всё. В отличие от стран Балтии, Советский Союз никогда не признавал Бессарабию частью территории Румынии, считал её оккупированной и требовал освобождения. Более того, когда в октябре 1924 года в составе Украины, на левом берегу Днестра, в будущем Приднестровье была создана Молдавская Автономная Республика, западной границей этой республики были объявлены реки Прут и Дунай. То есть территория Бессарабии признавалась де-юре частью автономии, которая рано или поздно войдёт в её состав уже де-факто. То есть Бессарабия, конечно, упоминается в «Пакте Молотова-Риббентропа», но в состав СССР эта территория вернулась не вследствие пакта.

Но и это ещё не всё. Считала ли, к примеру, официальная Румыния после оглашения ноты Молотова — с требованием возвращения Бессарабии — это возвращение оккупацией? Оказало ли правительство Румынии сопротивление? — Нет. В этот момент Румыния оказалась один на один с СССР, и её так называемый «коронный совет» не только принял все условия Советского правительства, но и согласовал график вывода собственных войск с этой территории. Международно-правовым последствием всех этих действий

СССР и Румынии стало создание Молдавской СССР, которая включила в свой состав большую часть Бессарабии и Молдавской Автономной Республики.

Но слово «оккупация» в Румынии всё-таки очень скоро произнесли. 5 сентября 1940 года в стране происходит государственный переворот. Генерал Ион Антонеску с подразделениями фашисткой организации «Железная гвардия» смещает румынского короля Кароля II. Антонеску устанавливает режим личной диктатуры, заключает союз с Германией и объявляет Бессарабию «оккупированной». И уже 22 июня 1941 года выступает с радиообращением: «Солдаты, я приказываю: переходите Прут!».

Иными словами, новая независимая Молдавия не только провозглашала свою государственность как мимолётный и непродолжительный этап на пути возвращения в состав Румынии, но опиралась на правовую логику военного преступника Иона Антонеску. Эта логика означала только одно — быструю эскалацию конфликта с Приднестровьем. И он случился. И уже сегодня понятно, что приднестровский конфликт — это была не просто молдавская гражданская война. Это была война, которая началась и длилась исключительно в интересах одного-единственного государства — Румынии.

В 1994 году новый молдавский Парламент принимает Конституцию Молдавии, которая автоматически отменяла какую-либо особую правовую значимость таких документов, как Декларация о независимости. Конституция объявляет Молдавию нейтральным государством, государственный язык называет молдавским, признаёт «право на сохранение развитие и функционирование русского языка и других языков, используемых на территории страны».

Но пройдёт всего лишь пятнадцать лет — и ситуация радикально изменится. За эти годы в Молдавии действовали разные правительства. Их внешнеполитический курс отличался той долей оппортунизма, которая всегда неизбежна для таких небольших стран. Но никогда за все эти годы никто не пытался перетолковывать Конституцию в этих основополагающих пунктах. Все очень хорошо понимали, каково значение этих статей для сохранение внутренней стабильности, для поддержания мира на Днестре. Более тысячи погибших с обеих сторон в приднестровской войне казались невероятно высокой ценой, которую дважды платить никто не собирался.

Ситуация принимает совершенно иной облик после прихода в 2009 году Альянса за Европейскую интеграцию. Нужно сразу сказать, что курс на европейскую интеграцию был принят ещё в правление коммунистов, в 2002 году. И по содержанию действий он в значительной степени являлся не столько курсом, нацеленным на вступление в ЕС, сколько политикой модернизации по европейским лекалам. По этому пути в то время шли все, начиная с России и заканчивая Арменией. Вопрос «членства в ЕС» для этих стран, как известно, Брюсселем не рассматривался даже теоретически. Не рассматривается он и сейчас.

Но именно к осени 2009 года Европейский союз начинает масштабно использовать идею «европейской интеграции» в одном исключительно узком смысле — геополитическом. Новый, значительно поправевший состав Европарламента стал флагманом этого нового амплуа Европейского союза. Романтические игры в «ценности и стандарты» закончились. К востоку от своих границ ЕС желает видеть не реформаторов и модернизаторов, вершителей того или иного «регионального экономического чуда», а предсказуемых вассалов, которым понятны «красные линии» в их внешней политике и которые ни при каких условиях не соблазнятся на продолжение политики сочетания «стратегического партнёрства с Россией» с «европейским выбором».

Молдавия одной из первых почувствовала изменение европейского почерка. Новой власти стало позволено практически всё. И многомесячное неизбрание главы государства, и его антиконституционное избрание, и закрытие оппозиционных СМИ, и разгул политической полиции. Не представлялось, как и каким образом может сочетаться поддержка Европейским союзом Альянса политических партий, которые, к примеру, с подписали друг с другом письменное соглашение о разделе сфер влияния на прокуратуру и судей. Подобное соглашение — это, по всем канонам, не только очевидный антиевропейский демарш, но несомненная улика и узурпации государственной власти, и нежелания даже формально следовать принципу разделения властей и независимости судебной системы.

Абсолютно равнодушно взирали европейские чиновники на регулярные коррупционные скандалы. Один из таких скандалов не удалось погасить. На охоте, в которой принимал участие Генеральный прокурор, был убит человек. Убийство попытались скрыть. Это оказалось последней каплей, которая в буквальном смысле переполнила все границы традиционного молдавского терпения. Оппозиционные коммунисты начинают многодневные и многотысячные протесты. Альянс под напором оппозиции раскалывается. Правительство отправляется в отставку, спикер парламента снимается со своей должности, теряет свой пост вице-спикера и Владимир Плахотнюк. Страна к маю 2013 года подошла к досрочным парламентским выборам. По всем социологическим опросам коммунисты эти выборы выигрывали с баскетбольным счётом. И вот тут в Кишинёве появляется комиссар ЕС по расширению Штефан Фюле, ему на помощь спешит «тяжёлая артиллерия» в облике Верховного представителя ЕС по политике безопасности Кэтрин Эштон. Они в буквальном смысле требуют воссоединения всех участников недавнего Альянса в новую проевропейскую коалицию. Не допустить выборы — вот их главное категорическое требование. И оно было беспрекословно исполнено.

Трудно себе представить ситуацию, в которой бы аналогичным образом, столь же демонстративно действовали в той же Молдавии представители российской власти. Но очень легко предсказать, сколько критики в свой адрес они бы заработали, начиная от обвинений во вмешательстве во внутренние дела суверенной страны до подозрений в готовящейся оккупации.

Новое правительство появилось без особых дискуссий. Ведь на кону было столь важное скорое подписание Соглашения с Европейским союзом в Вильнюсе. Соглашение, которое усилиями целой армии пропагандистов и контрпропагандистов было представлено чуть ли не как вступление Молдавии в Европейский союз.

Но это Соглашение было совершенно на другую тему. Многие месяцы текст этого документа, который как бы должен был определять принципиально новый этап в демократическом будущем Молдавии, был засекречен даже от депутатов Парламента. Его публикация уже после подписания не оставляла никаких сомнений. Европейский союз отказался от европейской интеграции, добившись главного — Молдавия стала его добровольным протекторатом. То есть приняла на себя больше обязательств, нежели прав и свобод, поделилась суверенитетом, не обретя никаких перспектив союзничества. Конституционный нейтралитет Молдовы был в этом Соглашении не замечен. Страна взяла на себя обязательство участвовать в «управлении кризисными операциями», то есть в обычных военных конфликтах на стороне НАТО. Органом управления Молдовой становится некий Совет по ассоциации, состоящий из представителей ЕС и Молдавии. Какое место во всей этой конструкции, скажем, занимают парламент и правительство — ответа нет. О внутренних реформах в Соглашении написано немало. Но сам факт того, что Соглашение в буквальном смысле слова подписывается с «нерукопожатой» в Молдавии властью, свидетельствовало о том, что это «ритуальная и не обязательная к исполнению» часть документа. Интересно, что именно накануне подписания этого Соглашения по данным Transparency International в международном рейтинге коррупции Молдавия резко ухудшила свои позиции, заняв 102 место из 177, а по данным социологического агентства Gallup показала наивысший результат по этому параметру на всём постсоветском пространстве. Ну, а кроме того, Молдавия размашисто подписалась под Соглашением о так называемой «глубокой свободной торговле», которое фактически закрывает рынок ЕС для большинства молдавских товаров и полностью отменяет все тарифные барьеры для импорта европейских товаров в Молдавию.

Для самых отчаянных еврооптимистов стало ясно, что Европейский союз больше не является партнёром и надеждой молдавского общества на реформы, на борьбу с коррупцией, на преобразование судебной системы, на освобождение государственных институтов из рук олигархов. ЕС уже не интересует в Молдавии ничего, кроме твёрдой внешнеполитической, в данном случае, евроатлантической линии. Как будет функционировать такая страна, такое общество, такая экономика? Эти вопросы повисали в воздухе. Хотя именно они в первую очередь интересовали граждан в стремительно нищающей стране.

Через неделю после подписания Соглашения в Вильнюсе молдавский Конституционный Суд, состоящий после 2009 года преимущество из судей с румынским гражданством, выносит весьма показательное решение. Отныне Декларация о независимости от 27 августа 1991 года получает верховенство над нормами Конституции. Неслыханный правовой абсурд! Но не менее логично вписывающийся в общую последовательность событий последних лет.

Курс на ликвидацию «политикоправовых последствий Пакта Риббентропа-Молотова» в облике независимой Молдовы приобрёл, наконец, черты ясного замысла, конкретного плана, лишённого каких бы то ни было конспирологических оттенков. Стало понятно и другое. Соглашение ЕС и Молдавии — это механизм контролируемого социального, экономического и государственного банкротства этой страны с последующей передачей её «руин» ближайшему союзнику. Наконец, окончательно вскрылась причина индифферентности Брюсселя к бесконечным, открытым реваншистским заявлениям Президента Румынии Траяна Бэсеску о неизбежном объединении Молдавии и Румынии, подчёркнутого равнодушия к абсолютно недопустимым, сточки зрения общеевропейского политеса, высказываниям Бэсеску о том, что он-де готов повторить слова Маршала Антоне-ску, произнесённые 22 июня 1941 года. Трудно себе вообразить, что было бы, если бы на подобное высказывание отважился лидер другой страны-члена ЕС, скажем, Германии. В отношении Франции, Польши или Дании. Но в отношении Молдовы это позволено делать. И не просто делать, а обсуждать в румынском парламенте планы, сроки и механизмы столь желанного возвращения Бессарабии в лоно «Родины-Матери».

Единственной силой, которая непробиваемой дамбой лежала на пути у всех этих планов, была оппозиционная Партия коммунистов. К концу апреля 2014 года эта партия не только вышла на уровень абсолютной популярности, но и сумела объединить в своей практике три важнейших момента: борьбу с олигархами, требование о плебисците по вопросу вступления Молдавии в Таможенный союз и эффективную тактику уличных протестов. За полгода до выборов все социологические службы указывали на то, что эта партия способна получить голосов больше, чем все политические партии Молдавии вместе взятые. Но и эта, последняя крепость пала. Неожиданно, ровно год назад, большинство руководителей этой партии открыто отказываются от всех наработанных идейных, моральных и практических преимуществ. Коммунисты открыто заявляют о благотворности Соглашения с ЕС, снимают со своих транспарантов лозунг «Молдова без олигархов», быстро проводят в партии чистку, исключают из руководства этого формирования всех несогласных с подобным курсом. Причина такой неслыханной капитуляции остаётся не до конца понятной. Большинство экспертов полагает, что коммунистический топ-менеджмент был просто куплен.

Брошенные коммунистами лозунги поднимают другие левые партии — Партия социалистов, «Патрия», но победы на парламентских выборах одержать не могут. Социалисты вырываются вперёд, набрав 25 мандатов из 101, а «Патрию» решением суда снимают с предвыборной гонки за два дня до выборов, при полном многозначительном невмешательстве всех европейских наблюдателей. По итогам выборов в два раза сократившаяся фракция коммунистов на правах «младших братьев» вступает в негласную коалицию с правыми партиями, голосует за новое правительство и окончательно теряет собственное политическое лицо. Протесты как феномен оппозиционной молдавской жизни, как способ демократического сопротивления общества исчезают из политической жизни страны. Дорога на Бухарест фактически открыта.

Директор Института политических наук Румынии (и одновременно ближайший конфидент молдавских политиков-унионистов) Дан Дунга-чу раскрывает скобки в отношении дальнейших действий, которые будут предприняты. Он уверен, что, опираясь на идею приоритетности Декларации о независимости, в скором времени Конституционный суд примет ещё одно решение — об отмене конституционного положения о нейтралитете Молдавии. Кроме того, он не сомневается в том, что международное сообщество не выступит категорически против объединения Молдавии с Румынией, и теоретически этот вариант может стать хорошей альтернативой «европейской интеграции» Молдавии. Для Дунгачу провальные итоги рижского саммита Восточного партнёрства — отличный повод не только ещё раз подчеркнуть наличие одного-единственного, румынского пути Молдавии в Европу, но и озвучить вслух первые тезисы некролога о банкротстве Молдавии и недееспособности её элит: «Это цинично и лживо — говорить в Кишинёве о предательстве Запада в Риге или о других заговорах подобного рода. Не Ангела Меркель или другие европейские лидеры обокрали кишинёвские банки. Несмотря на данные европейским лидерам обещания, руководство Кишинёва нарушило каждое из них». Примерно так теперь, по общему тёмнику, говорят европейские послы в Кишинёве со своими подопечными из молдавского правительства. Мол, сами виноваты, не нужно было воровать! Никакой ответственности за тех, кого они последние пять лет приручали в Молдавии, европейские чиновники явно не чувствуют. «С глаз долой — из сердца вон!»

Но даже при наличии таких системных факторов, как дискредитации элит и государственных институтов, путь в Румынию занимает годы и годы. Молдавское общество категорически не готово идти по этому пути. И есть только один-единственный способ подтолкнуть его в этом направлении, запугать его, парализовать его коллективную волю и готовность к какому бы то ни было организованному сопротивлению. Этот единственный способ — военный конфликт на Днестре.

И у сегодняшних синхронных действий Киева и Кишинёва по блокаде российского миротворческого контингента в Приднестровье нет никакой прагматической цели, никакой иной тактической задачи, кроме той, что лежит на поверхности — добиться провокации, добиться стрельбы, добиться очередного кровавого раскола, добиться повода для внешнего вмешательства, для очередной показательной «порки». Именно на этот случай Кишинёв и Бухарест уже подписали Соглашение о готовности Румынии в случае надобности помочь молдавским властям стабилизировать общественно-политическую обстановку силами румынской жандармерии. И вот уже 30 мая министр обороны Молдавии впервые после 1992 года предлагает официально закрепить за Россией статус «вероятного противника» и сделать из этого определения «все необходимые выводы».

Что же касается Киева, то у него всегда есть повод «озаботиться» судьбой своих граждан в Приднестровье, в регионе, который до 1940 года входил в состав Советской Украины. Михаил Саакашвили в качестве губернатора пограничной с Молдавией Одесской области — ещё одно свидетельство в пользу того, что «все необходимые выводы» уже сделаны.

1918 год возвращается в Молдавию. Не прошло и ста лет.

Вместо заключения. Возможно ли чудо на Днестре?

Существует не мало объяснений того, почему в ноября 2003 года не был подписан «Меморандум Козака» об объединении Кишинёва и Тирасполя. Все они, в той или иной степени, справедливы. Но, как теперь представляется, было главное уязвимое место в этом проекте. С позиций последующего опыта, «задним умом» можно говорить, что этим уязвимым местом было не федеративное устройство Молдавии и даже не вопрос военного присутствия России в Молдавии. Главным уязвимым местом стало то, что этот меморандум был плодом кабинетного, конфиденциального согласования. Общество по обоим берегам Днестра должно было лишь согласиться с итогом такой большой дипломатической и правовой работы. А неувязка состояла в том, что само молдавско-приднестровское общество не готово было защищать не просто какой-то сложный политико-правовой документ, но саму идею реинтерации Молдавии. Не в том смысле, что это разделённое общество было категорически против такого воссоединения. Просто оно не привыкло, чтобы его спрашивали, а само, по своей инициативе активности не предпринимало. Иными словами, за общественной поддержкой ни официальный Кишинёв, ни Тирасполь не обращались. Вся логика поисков легитимности объединительного процесса тогда основывалась на достижении международного консенсуса. А его-то и не было. Более того, в Кишинёве поднялись масштабные уличные протесты противников Меморандума, которые, понятное дело, его не читали, но осудить были готовы. Пусть даже по указке западных посольств.

Нынешняя, кризисная ситуация — это тот самый чистый случай, когда подавляющая часть общества, его мнение, его позиция могут стать либо основанием для исчезновения государственности, либо, напротив, новым и единственным, долговременным источником государственной легитимности. Ни дискредитировавшие себя политические институты, ни осквернённая Конституция, ни суетливые и коварные политические элиты, ни европейские структуры — более не являются в этом смысле какими бы то ни было авторитетными барьерами для выражения позиции большинства населения Молдавии. Ситуация не столько кризисная, сколько по-настоящему творческая. Хороший вызов и стимул одновременно для нового поколения молдавских политиков начать действовать с чистого листа, с опорой на те самые черты молдавского общества, которых все прежние правители стеснялись, с опорой на всё те самые невостребованные качества молдавского народа, которыми, скорее, следует гордиться и строить на их почве далеко идущие суверенные политические стратегии.

«Странное», не агрессивное, толерантное и одновременно разочарованное молдавское общество как никогда по всем своим характеристикам теперь близко тем общественным настроением, которые сейчас доминируют в блокадном Приднестровье. Сегодня, по большому счёту, это уже одна социальная реальность. Это хорошая почва для того, чтобы объединиться «бедами». Во имя общего их преодоления, для собирания себя снизу, без вмешательства всех этих «международных переговорных форматов» и прочего внутреннего и внешнего начальства. — Это шанс совершить то известное арифметическое действие, которое превращает два заурядных минуса в один очевидный плюс. Упереться прочно на оба берега Днестра и совершить акробатический переворот в своей государственно-политической репутации, встав, наконец, с головы на ноги.

Сегодня у жителей двух берегов Днестра для такого объединения есть главное — общие враги, общие проблемы и общие надежды, связанные исключительно с сохранением мира и с открывшейся возможностью евразийской интеграцией края. Интеграцией, которая, вопреки даже отсутствию общей границы с Россией, способна стать новой платформой для возвращения в эту часть Европы хоть какого-то развития.

Альтернативный сценарий известен. В принципе уже понятно, что произойдёт в том случае, если Молдавия исчезнет.