Лекция 7. Реформы Клисфена и изменение механизмов политического влияния

Итак, вторая половина архаической эпохи, особенно VI в. до н. э., была в Афинах «золотым веком» аристократии. Затем начинаются изменения: происходит постепенная элиминация политической роли афинской аристократии как социального слоя, достигающая логического конца в IV в. до н. э. Относительно точной датировки отдельных стадий указанного здесь процесса в антиковедении последних десятилетий произошли достаточно серьезные сдвиги. Если ранее отправной точкой для конца господства знатных родов признавалось законодательство Солона, а событием, завершившим переход власти от знати к демосу, – реформы Клисфена, то теперь очень многие исследователи указывают, что еще и на протяжении большей части V в. до н. э. аристократия продолжала играть в афинском обществе огромную роль, и подлинным рубежом, знаменующим радикальное ослабление этой роли, можно считать лишь Пелопоннесскую войну.

Безусловно, ни в коей мере нельзя недооценивать важности солоновских и в особенности клисфеновских нововведений (последние теперь станут предметом нашего основного внимания). Они оказали огромное влияние на складывание демократического афинского полиса. Но их непосредственное воздействие на аристократические роды заключалось не в абсолютном умалении значения последних, а скорее в изменении механизмов власти, используемых аристократами. В области этих механизмов начиная с Клисфена и в течение V в. до н. э. действительно произошли существеннейшие изменения, на которых следует остановиться подробнее.

Характерно, что именно представители знатных родов становятся первыми вождями демоса, когда тот как весомая сила выдвигается на политическую арену. Парадоксально, но факт: само формирование классической (в любом смысле слова) афинской демократии, в ходе своего развития оттеснившей древнюю знать на периферию общественной жизни, являлось во многом результатом волевых действий ряда аристократических по своему происхождению, положению, менталитету лидеров: Солона, Писистрата, Клисфена, Фемистокла, Перикла. Первоначальная апелляция к демосу была связана не с какими-то принципиальными «демократическими» убеждениями части аристократов, а со стремлением опереться на нового (и сильного) союзника в борьбе с соперниками; иначе говоря, она воспринималась как еще один механизм власти и влияния. Этот новый метод борьбы за власть доставлял отдельным аристократам сиюминутные выгоды, но в перспективе приводил к перетеканию властных полномочий из их рук к инициированным ими же демократическим институтам.

Здесь необходимо сделать одну оговорку. Иногда в исследовательской литературе можно встретить утверждение о том, что аристократия в архаической Греции была слоем консервативным, державшимся за старое, противившимся прогрессу, реформам, переменам и т. п. (например: Cerrato, 1985; Дворецкая, Залюбовина, Шервуд, 1993, с. 16–17). Утверждение это, в какой-то степени ставшее общим местом, как нам кажется, не имеет опоры в источниках. Перед нами неточность, но неточность вполне объяснимая. Подобного рода суждения об аристократии идут, насколько можно судить, еще от классической французской историографии прошлого столетия. В устах ее представителей они звучали вполне оправданно, поскольку обусловливались конкретнополитической ситуацией на их родине в предшествовавшую эпоху – в конце XVIII в., в годину Великой французской революции. В условиях того времени действительно аристократия в массе своей выступала решительной защитницей «старого режима»; если же отдельные ее представители (Лафайет, Мирабо, Филипп Эгалите) и оказывались участниками революционного движения, то лишь в рамках наиболее умеренного его крыла. Лидеры же наиболее радикальных течений (не только якобинцев, но даже и жирондистов) были все как один выходцами из «третьего сословия». Аристократия могла играть аналогичную консервативную и реакционную роль и в других исторических ситуациях Нового времени. Но во всех таких случаях это была, как правило, уже разлагающаяся аристократия, озабоченная только сохранением собственных привилегий и не желающая ни с кем их делить.

Совсем иначе обстояло дело в античном мире, в частности, в Греции эпохи архаики и классики. Легко заметить, что в то время во главе любых реформ, любых прогрессивных перемен и сдвигов всегда стояли представители аристократической верхушки общества. В частности, все «отцы-основатели» афинской демократии – от Солона до Перикла – принадлежали к кругу древней знати. Иными словами, аристократия не только не являлась самым консервативным, реакционным слоем; напротив, она была, пожалуй, наименее склонной к консерватизму. Причины этого вполне ясны. Отсутствие необходимости заниматься повседневным трудом доставляло аристократии большое количество досуга. В силу этого она становилась, бесспорно, самой образованной частью общества и, следовательно, имела самый широкий кругозор, привыкала смотреть на вещи широко, без комплексов. Соответственно, аристократы были более, чем кто-либо, восприимчивы ко всем новым веяниям. Оплотом же консервативных настроений в рассматриваемый период (как, наверное, и всегда) было крестьянство. Сам образ жизни крестьянина – размеренный, цикличный, традиционный – влек за собой неприятие каких бы то ни было новшеств, если они не являли собой то, что С. Я. Лурье называл «консервативной юридической фикцией», когда реформа представляется как восстановление старинного, «исконного» порядка вещей (Лурье, 1925, с. 18).

Из вышесказанного вытекает и то, что нельзя так же бездумно ставить знак равенства между понятиями «аристократы» и «олигархи». Характерно, что в период, когда олигархическое, антидемократическое движение в Афинах достигло пика (конец V в. до н. э., время переворотов Четырехсот и Тридцати), среди лидеров олигархических гетерий мы практически не находим выходцев из древних аристократических родов. Едва ли не единственное исключение – Критий из рода Кодридов. Основной социальной базой олигархических переворотов было то же зажиточное крестьянство, «гоплитская» прослойка. Аристократы же, повторим, внесли наибольший вклад как раз в демократизацию афинского полиса.

* * *

Как упоминалось выше, в 510 г. до н. э. в Афинах была руками спартанского войска ликвидирована тирания Писистратидов, и после этого вновь разгорелась межаристократическая борьба. Это стало ясно не сразу, но к 508 г. до н. э., когда улеглись неурядицы, связанные со сменой политического режима, оказалось, что в афинском полисе соперничают две аристократические группировки. Во главе одной из них стоял уже знакомый Алкмеонид Клисфен, другой руководил Исагор (скорее всего, из рода Филаидов), тоже принимавший активное участие в свержении тирании и являвшийся ксеном спартанского царя Клеомена (Геродот, История. V. 70; Аристотель, Афинская полития. 20. 2).

«Первый тур» политической борьбы между ними закончился победой Исагора, который был избран архонтом-эпонимом на 508/507 г. до н. э. Справедливости ради следует отметить, что Клисфен в это время не мог выставить свою кандидатуру на архонтскую должность. Он уже был архонтом (в 525/524 г. до н. э.), а дважды занимать этот пост не дозволялось. Очевидно, на выборах 508 г. до н. э. он поддерживал кого-то из своих сторонников.

Значение должности первого архонта после ликвидации афинской тирании необычайно возросло; в отсутствие тиранов она становилась в полном смысле слова высшей, «президентской» (а противовес ей в лице коллегии стратегов еще не был создан). Отнюдь не случайно, что за этот пост боролись виднейшие политики; на отрезке между 510-м и 487 г. (когда была проведена реформа архонтата, сделавшая его выборным по жребию и тем самым резко снизившая значение этого института) эпонимами успели побывать, помимо Исагора, также Фемистокл, Аристид, Гиппарх, сын Харма (глава оставшихся в Афинах сторонников изгнанного Гиппия).

Терпя поражение, Клисфен решился на беспрецедентный шаг: он напрямую обратился к демосу, желая привлечь его на свою сторону и с этой целью предложив ему программу демократических реформ. В нашу задачу здесь не входит сколько-нибудь подробно останавливаться на деятельности Клисфена, который считается (и в целом справедливо, во всяком случае, с бо?льшим основанием, чем кто-либо иной, будь то Солон, Фемистокл, Эфиальт или Перикл) «отцом-основателем» афинской демократии. Литература о его реформах необъятна. Нам хотелось бы лишь подчеркнуть, что подлинная новизна поведения Клисфена заключалась, собственно, не в том, что он впервые в афинской истории апеллировал к демосу (вожди аристократических группировок и ранее, в эпоху архаики, могли успешно бороться друг с другом лишь при условии, что их поддерживали не только небольшие кружки представителей элиты, но и те или иные по размеру группы рядовых граждан, рекрутировавшиеся, как правило, на локальной основе), а скорее в том, что он апеллировал ко всему демосу, ко всему гражданскому коллективу Афин. Предложенные им преобразования должны были отразиться на судьбе каждого гражданина, принципиально изменить всю структуру полиса и, что немаловажно, покончить с «регионализмом», подрывавшим единство государства.

Демос с энтузиазмом поддержал начинания реформатора. «Теперь, когда народ был на стороне Клисфена, – пишет Геродот (V. 69), – он был гораздо сильнее своих предшественников». И действительно, заручившись поддержкой столь мощного союзника, лидер Алкмеонидов сумел весной 507 г. до н. э. добиться избрания архонтом-эпонимом на следующий гражданский год (507/506) своего родственника Алкмеона. Такой ход событий крайне встревожил Исагора, архонтат которого еще продолжался. Очевидно, с ним уже переставали считаться. Ощущая невозможность удержаться у власти легитимными способами, Исагор пошел на крайнюю меру – обратился за помощью в Спарту. Клеомен I немедленно направился в Аттику с небольшим отрядом (судя по всему, он считал, что «наведение порядка» в Афинах не составит серьезных трудностей), выставляя в качестве повода для нового вторжения необходимость изгнать «оскверненных» Алкмеонидов (так в очередной раз отозвалось в судьбе этого рода дело Килона). Клисфен в этой ситуации повел себя не лучшим образом: он попросту тайно бежал из города и тем, казалось бы, облегчил задачу спартанского царя. Однако Клеомен, прибыв в Афины, стал действовать слишком уж властно и категорично. Он приказал удалиться в изгнание семистам (!) семействам сторонников Алкмеонидов, а кроме того, вмешался и в конституционное устройство полиса, решив учредить некий «Совет Трехсот», укомплектованный приверженцами Исагора. Результатом подобной политики стало бы установление крайней олигархии, с чем, однако, никак не мог примириться афинский демос, политическая сознательность которого была уже весьма высокой.

В результате спартанцам пришлось столкнуться с чем-то совершенно новым для себя – с вооруженным сопротивлением граждан «облагодетельствованного» ими полиса. «Афинской революцией» иногда называют развернувшиеся события в западной историографии (например, Ober, 1999). Исагор со своими сторонниками, а вкупе с ними и отряд Клеомена, оказались осаждены восставшим народом на Акрополе и затем выдворены из государства. Независимость Афин и демократический путь развития удалось в тот момент отстоять, а Клисфен немедленно после удаления спартанцев возвратился в город. Стало совершенно очевидно, что в Элладе есть полис, который не намерен послушно следовать спартанскому диктату, хотя и не готов пока идти на прямой конфликт со Спартой. Собственно, именно с событий 507–506 гг. до н. э. берет свое начало система афино-спартанского дуализма и противостояния, которая в столь большой степени определила общую ситуацию в Балканской Греции на протяжении целого века.

О перипетиях биографии Клисфена, о том, как личность «отца афинской демократии» отразилась на специфике его реформаторской деятельности, сказать практически ничего нельзя. Парадоксальным образом получилось, что о Клисфене мы вообще знаем очень мало; он оказался в известной степени «теневой» фигурой, не привлек к себе внимания авторов последующих эпох. Неизвестно, чтобы в античности кто-то написал или хотя бы пытался составить его жизнеописание; тем более это не представляется возможным в наше время – мы просто не располагаем необходимым материалом. Был ли Клисфен человеком неяркой индивидуальности? В этом позволительно усомниться; во всяком случае, осуществленные им преобразования характеризуют его как неординарного, оригинально мыслившего и поступавшего деятеля. Богата неожиданными поворотами и его судьба. Сложные взаимоотношения с Писистратидами, в ходе которых Клисфен оказывался то в фаворе, то в опале; хитроумная стратагема, позволившая ему с помощью Дельфийского оракула и спартанского войска возвратиться из изгнания на родину и вновь достигнуть влиятельного положения; нестандартный ход в межаристократической борьбе – прямая апелляция ко всему гражданскому коллективу, совершенно изменившая характер афинской политики; ссора с былыми покровителями – спартанцами…

Если не общепринятым, то, во всяком случае, наиболее авторитетным является мнение (насколько можно судить, в целом вполне оправданное), согласно которому именно с деятельности Клисфена необходимо начинать отсчет истории классической афинской демократии. Значительно менее ясен вопрос о конкретных механизмах, посредством которых свершилось столь радикальное изменение политического строя. Что именно сделал Клисфен, отчего Афины после него стали совсем иными, чем были раньше (а в том, что они стали иными, сомневаться не приходится)? Чем больше об этом пишут современные антиковеды, тем сложнее и запутаннее начинает выглядеть проблема. Основная причина подобного положения вещей заключается в том, что важнейшие из имеющихся в нашем распоряжении сообщений о реформах (Геродот, История. V. 66–69; Аристотель, Афинская полития. 21–22), называя вещи своими именами, неудовлетворительны. Ни Геродот, ни Аристотель не дают целостного очерка деятельности Клисфена; более того, на первый взгляд создается впечатление, что оба они главного смысла этой деятельности просто не поняли. Их внимание в наибольшей степени привлекает реформа административного деления афинского полиса, создание новой системы из десяти фил, делящихся на триттии и демы. Бесспорно, значение этого новшества не следует недооценивать; особенно важным представляется нам учреждение дема как первичной единицы полисной структуры. Однако реформа административного устройства сама по себе еще не приводит к появлению демократии. Такого рода реформы известны в греческом мире и до Клисфена, в архаическую эпоху, но ни в одном случае их плодом не стало формирование демократического полиса.

О каких-либо иных преобразованиях Клисфена, помимо реформы фил, Геродот вообще не упоминает. Аристотель же говорит о «других, новых законах», которые издал Клисфен. Может быть, в содержании этих других законов следует видеть «тайну» рождения демократии? В «Афинской политии» эксплицитно отмечаются лишь три из них: учреждение Совета Пятисот, коллегии стратегов, а также закон об остракизме. Что касается этого последнего, то нам уже приходилось писать (Суриков, 2006), что остракизм (десятилетнее изгнание из полиса видных политиков, осуществлявшееся посредством голосования надписанными глиняными черепками), во-первых, не должен вопреки распространенному мнению считаться институтом, характерным исключительно для тех греческих государств, где существовала демократия; во-вторых, Клисфен, скорее всего, не изобрел его, а модифицировал ранее употреблявшуюся в какой-то иной форме процедуру; в-третьих, закон об остракизме был порожден к жизни конкретными перипетиями внутриполитической борьбы в Афинах конца VI в. до н. э., а не принципиальными идейными установками.

Далее, коллегия стратегов – должностных лиц, избиравшихся общим голосованием демоса и наделенных значительными полномочиями, – тоже сама по себе еще не может считаться особенно «демократичной». Напомним в связи с этим, что архонты в Афинах избирались народным голосованием явно еще до реформ Клисфена. К тому же первоначально роль стратегов в политической жизни была далеко не столь велика, какой она стала впоследствии. Даже на полях сражений, то есть в главной сфере своей компетенции, они еще в 490 г. до н. э. подчинялись архонту-полемарху (Геродот, История. VI. 109). Выход стратегов из этого подчинения имел место, очевидно, лишь после реформы 487 г. до н. э., когда архонтов стали избирать по жребию. Наконец, Совет Пятисот тоже не был чем-то абсолютно новым; он появился на свет в результате преобразования Совета Четырехсот, созданного еще Солоном, – преобразования, обусловленного в основном чисто технической причиной, увеличением количества фил (10 вместо 4). Иногда, правда, подчеркивается, что Совет Пятисот отличался от предшествовавшего ему органа тем, что в нем получили представительство все аттические демы (Osborne, 1996, р. 295). Однако, строго говоря, нам ничего не известно о принципах комплектования Совета Четырехсот. Ни в коей мере нельзя исключать, что в нем тоже были представлены низшие административные подразделения полиса (для времени Солона таковыми должны были являться навкрарии).

Часто ссылаются еще на одно свидетельство Аристотеля, но на этот раз уже в «Политике» (1275b25), согласно которому Клисфен ввел в афинский гражданский коллектив каких-то новых граждан, и видят именно в этом одну из главных демократических мер. Но – даже независимо от того, что данный пассаж содержит серьезные проблемы как текстуального, так и содержательного характера, и, соответственно, его интерпретация остается дискуссионной, – расширение гражданского коллектива тоже характерно не только для греческих демократий (пожалуй, даже напротив – устоявшаяся демократия была склонна ограничивать количество граждан: вспомним закон Перикла о гражданстве). К этому средству нередко прибегали в процессе любых политических переворотов. Пользовались им даже тираны (представители как Старшей, так и Младшей тирании), давая права гражданства своим наемникам. Иными словами, ни одна из перечисленных выше реформ сама по себе отнюдь не вела автоматически к установлению демократии. Почему же их совокупность должна была иметь такой результат? По некоему мистическому принципу «перехода количества в качество»? Масштабность перемен остается необъясненной.

Итак, где же пресловутые «демократические законы»? Может быть, Геродот и Аристотель, увлекшись описанием других мер Клисфена, попросту забыли о них рассказать, и следует поискать релевантный аутентичный материал, который имел шанс сохраниться у прочих античных авторов (например, во фрагментах аттидографов)? Вместо того чтобы заниматься тщетными поисками подобного рода, резоннее (и плодотворнее) было бы, на наш взгляд, попытаться максимально конкретно определить – а это возможно! – в чем заключался итог «революции Клисфена», что нового появилось в политической жизни Афин после нее. Обнаруживаются как минимум три принципиально новые реалии. 1. Экклесия (народное собрание), а не какой-либо иной орган, стала отныне высшим органом власти, реальным носителем верховного государственного суверенитета. 2. Резко возросла степень участия рядовых граждан в управлении государством (достаточно вспомнить, как индифферентно отреагировали афиняне на свержение Гиппия, а с другой стороны – как активно и пристрастно решали они судьбы своих политических лидеров уже в начале V в. до н. э.). 3. Принцип так называемой «исономии» (равенства перед законом), зародившийся уже раньше в аристократической среде, с клисфеновских времен распространился на весь гражданский коллектив; представители знати не имели теперь ровно никаких привилегий по сравнению с массой демоса. Эти три важнейших компонента нового политического порядка были, естественно, не изолированными, а находились в теснейшей взаимной связи друг с другом. Действуя в этой взаимной связи, они и породили демократический полис. Именно они, а не реформа фил, не введение демов, не учреждение Совета Пятисот и т. п.

Но в силу чего возникли сами перечисленные реалии? Что вызвало к жизни, в частности, политическую активность и сознательность народа? Следует ли предполагать наличие каких-то специальных (не дошедших до нас) законов Клисфена, действовавших в этом направлении? Нам это представляется весьма сомнительным.

Главное в другом. Не та или иная конкретная мера Клисфена, а сама его апелляция к демосу в год архонтства Исагора – вот что стало поворотным пунктом, первым актом, создавшим классическую афинскую демократию. Демос впервые ощутил себя не орудием в чьей-то чужой игре, а самостоятельной и мощной силой, способной распоряжаться полисом и брать на себя ответственность за принимаемые решения. В этот-то момент в его руки и перешла власть. Может быть, Клисфен уже и сам не был рад такому развитию ситуации, но повернуть события вспять было не в его силах. Оставалось выполнять сделанные обещания и делать то, что от него ожидали. Особенно ярко зависимость лидера Алкмеонидов от демоса вырисовалась в период, когда в Афинах хозяйничал Клеомен I. Клисфен попросту бежал из города, очевидно, испугавшись; демос же выдворил Клеомена, а вместе с ним и Исагора, и дал возможность Клисфену возвратиться. Все последующие клисфеновские реформы, в том числе и такая важная, как введение системы демов, вносили, конечно, новые немаловажные штрихи в формирующееся демократическое устройство, но базовые принципы этого последнего были заложены не ими, а самим тем обстоятельством – повторим и подчеркнем, – что гражданский коллектив во всей своей совокупности оказался (не в силу чьего-то решения, но в силу фактического положения вещей) господином государства.

Почему же об этом прямо не написали Геродот и Аристотель? Думается, не потому, что они не понимали сути «революции Клисфена», а напротив, потому, что они не только сами вполне ее понимали, но и основательно полагали, что и для их аудитории эта суть тоже очевидна и не нуждается в дополнительных разъяснениях. Интеллигентный греческий читатель (слушатель) – а именно такого прежде всего имели в виду оба вышеназванных автора – прекрасно представлял себе, каким образом в результате политической революции (а не каких-либо навязанных «сверху» реформ) устанавливается демократический режим. Что действительно необходимо было разъяснить – это конкретные нюансы, которые не были общими для всего греческого мира, а имели свою специфику в разных полисах. В частности, совершенно уникальной (во всяком случае, это можно утверждать при нынешнем уровне наших знаний) являлась клисфеновская реформа административного устройства, создание территориальных, но в то же время дисперсных фил с довольно сложными механизмами распределения по этим филам триттий и демов. Вот как раз это и Геродот, и Аристотель просто обязаны были растолковать, коль скоро они рассчитывали, что их будут читать не только афиняне, тем более что сюжет действительно непрост. Как и следовало ожидать, именно на реформе фил оба они и остановились наиболее подробно.

Возвращаясь к итогам реформ Клисфена, упомянем еще о следующем (особенно важном в контексте настоящего курса) обстоятельстве. Эти реформы стали, бесспорно, этапным событием в афинской истории. Подчеркнем, однако, что превращение демоса в наиболее могущественную силу в государстве ни в коей мере не означало немедленного и полного исчезновения аристократии с политической сцены. Да и сам Клисфен – выходец из древнего и знаменитого рода, – конечно, не допустил бы этого. Лидеры знатного происхождения на протяжении еще почти столетия продолжали занимать ведущее положение в полисе даже при демократическом устройстве. Рядовым гражданам приходилось считаться с тем, что аристократы, будучи людьми более богатыми, образованными, обладая необходимым количеством досуга, значительно лучше были подготовлены к участию в государственном управлении. Поэтому на высшие должности еще долго по традиции избирали почти исключительно их, к их мнению старались прислушиваться, хотя, безусловно, теперь уже демос прочно держал знать под своим контролем. Справедливости ради следует сказать, что в большинстве своем представители аристократии приняли клисфеновские реформы (источники ничего не сообщают о какой-либо оппозиции им с чьей бы то ни было стороны) и стремились в новых условиях действовать во имя блага всего государства.

Итак, непосредственное воздействие «афинской демократической революции» на общественную жизнь полиса заключалось отнюдь не в ликвидации политической роли аристократии (после реформ Клисфена персональный состав правящей элиты остался таким же, каким был и до них, ср. Brenne, 2001, S. 17), а скорее в существенном изменении механизмов власти, использовавшихся ее представителями. Отошло в прошлое господствующее положение знати в религиозной сфере, были в известной мере подорваны (хотя и не вполне) ее экономические позиции, стали играть меньшую роль традиционный престиж и внешние (ксенические и матримониальные) связи. Постепенно прекратили существование крупные региональные группировки, опиравшиеся на «клиентелу». Правда, некоторые исследователи считают возможным говорить о «клиентах» в афинском полисе еще и в V в. до н. э. (Daverio Rocchi, 1971; Moss?, 1985), но нам подобная постановка вопроса представляется уже анахронистичной. На место региональных групп пришел новый тип политической организации – гетерия, занявшая важнейшее место в общественной жизни Афин. Формирование гетерий происходило, очевидно, на протяжении всего столетия.

По-прежнему большое внимание уделялось отношениям родства, были весьма популярны межродовые династические браки. Но в самом влиянии родства на политику произошли немаловажные сдвиги. На первое место взамен рода (genos) выходят более мелкие единицы – семья, домохозяйство (oikos) и ее окружение из ближайших родственников (anchisteia). При создании гетерий по-прежнему принималось во внимание родство и свойство?, но теперь оно перестало быть единственным важнейшим критерием: наряду с ним выдвинулись на видное место узы политической дружбы (philia).

А самое главное заключалось в том, что отныне любая политическая активность аристократии была не произвольной с ее стороны, как раньше, а находилась под контролем демоса и могла осуществляться только через демос. Весьма важную роль в политической карьере стало играть, в частности, занятие магистратур, число которых в классическую эпоху значительно возросло по сравнению с архаической. Правда, в Афинах так никогда и не сложилась, в отличие от Рима, «лестница» из последовательно проходимых государственных должностей. Тем не менее в V в. до н. э. некая официальная позиция была гораздо более необходима для общего влиятельного положения политика, чем в следующем столетии. Случай с Демосфеном, который был одним из самых авторитетных деятелей в полисе и при этом почти никогда в своей жизни не занимал магистратур, в V в. почти немыслим. А поскольку занятие важной и дающей реальную власть должности (прежде всего домогались, конечно, поста стратега) было возможно единственным путем – через голосование в экклесии, – аристократы должны были неизбежно апеллировать к демосу как к источнику своих полномочий.

Отдельные представители знати по-разному относились к изменению условий политической жизни. Были аристократы, которые воспринимали это негативно и даже болезненно; они не могли найти себе места в мире демократического полиса; типичным примером такой фигуры является Мильтиад. На другом полюсе – Фемистокл, не только охотно принявший новые «правила игры», но и постаравшийся извлечь из них максимальную выгоду для себя. Но, как бы то ни было, новые механизмы уже не обеспечивали, как прежде, безусловного обладания властью для аристократии, поскольку не являлись ее исключительной прерогативой. И это – одна из главных черт, отличающих политическую жизнь афинского полиса в V в. до н. э. от того, что происходило в предшествующем столетии.

Более того, последовательное применение новых механизмов влияния вело к постепенному, но неуклонному вытеснению аристократов из политики, которое в основном завершилось к концу V в. до н. э. Точкой отсчета для этого процесса можно считать, как отмечалось выше, реформы Клисфена. Однако эти преобразования, все колоссальное значение которых стало полностью ясным лишь с течением времени, не нанесли, по крайней мере с внешней стороны, ощутимого удара по политической роли аристократии в самый момент их проведения. Повторим и подчеркнем исключительно важный момент: аристократы – если не как социальный слой в своей совокупности, то в лице своих виднейших представителей – продолжали осуществлять большинство властных полномочий в полисе и в первые десятилетия демократии.