Примечание

Это письмо Н. Хрущев использовал для “доказательства” разрыва Лениным на последнем году его жизни отношений со Сталиным, для “отлучения” Сталина от Ленина и для дискредитации Сталина. Документ и в самом деле содержит немало психологических, нравственных и политических нюансов, на которые следует обратить внимание. Однако манипулирование им в течение четырех десятилетий в совершенно определенных, во многом корыстных целях, как правило, искажало ситуацию, в которой он появился на свет, и исключало объективный исторический подход.

Вот некоторые из этих нюансов.

1. Ленин выражает возмущение “грубостью” Сталина по отношению Н. Крупской с ее же слов.

2. Узнав об инциденте только спустя 2,5 месяца, он констатирует как факт примирения Сталина и Крупской (“выразила согласие забыть сказанное”), так и факт огласки случившегося (письмом от 23 декабря 1922 года Крупская сообщила об инциденте Л. Каменеву и Г. Зиновьеву).

“Согласие забыть сказанное”, о котором упомянул Владимир Ильич, означает, что между Сталиным и Крупской состоялось либо сразу, либо вскоре после ссоры дополнительное объяснение, которое снизило накал страстей. В этом случае Крупская по сути взяла на себя обязательство не углублять конфликт и, уж во всяком случае, не вовлекать в него (за это говорят и медицинские и моральные соображения) больного Ленина.

Судя по всему, Крупскую больше всего взволновало в разговоре со Сталиным упоминание последнего о возможности постановки вопроса о ее поведении в ЦКК. Вот что она писала Каменеву, который председательствовал тогда в Политбюро:

“23/XII

Лев Борисыч,

по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей (имеется в виду начало “Письма к съезду”. — Ред.), Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьев. — Ред.), как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности.

Н. КРУПСКАЯ”

(Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 192).

По свидетельству сестры Ленина, М.И. Ульяновой, Крупская после разговора со Сталиным “была не похожа на себя, рыдала, каталась по полу и пр.” (Там же. С. 198). Нельзя не сочувствовать ей, учитывая ту невероятную нервную напряженность, в которой ей приходилось жить не один месяц. Но, как и во всем, здесь есть другая сторона. Крупская апеллировала к тем лицам, причем “как более близким товарищам”, которым Ленин, продолжив 24 декабря “Письмо к съезду”, дал недвусмысленно отрицательную политическую оценку (“Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому” — Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 345), — апеллировала против Сталина, о котором было сказано, что он, в силу черт своего характера, вряд ли сумеет “достаточно осторожно пользоваться” доверенной ему “необъятной властью” (См.: Там же).

Помимо проявлений истеричности и групповых пристрастий не избегла Надежда Константиновна и “синдрома непогрешимости”. На XIV съезде ВКП(6) (18–31.12.25) она примкнула к Ленинградской оппозиции (Зиновьев и др.), но, попытавшись неосторожно учить делегатов правильному пониманию нэпа, натолкнулась на неожиданно мощный отпор. Не случайно после нее сочла необходимым выступить та же Мария Ильинична. “Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены партии, — начала она, как бы поправляя невестку. — Я думаю, что такой монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать” (XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.—Л., 1926. С. 299).

Сталину приписывается фраза, якобы сказанная в адрес Крупской: “Мы еще посмотрим, какая Вы жена Ленина”. Автор последней серьезной публикации на эту тему, Ю. Лопухин, считает, что произнесение этой фразы Сталиным “не исключено…” (Правда-5. 1996. № 17. С. 3а), между тем как драматург М. Шатров уже обыграл ее как якобы факт в максимально неприличной аранжировке. Ю. Лопухин усмотрел в данном заявлении Сталина намек “на старую дружбу с И.Ф. Арманд” (Там же). Но сказать женщине, что она небезупречная жена своего мужа, вовсе еще не означает намекать на дружбу с кем бы то ни было.

3. Ленин наверняка уловил в происходящем присутствие интриги, но, естественно, не знал весь ее механизм и не мог предсказать ее течение. С вынужденным отходом от активной политической работы все его внимание было сконцентрировано на сохранении единства партии, прежде всего ее ЦК, и этой заботой пронизаны последние ленинские труды. Было бы, разумеется, преувеличением видеть в маневрах вокруг Ленина и Сталина, так или иначе связанных с именами Зиновьева. Каменева, Крупской и возвышавшегося в некотором отдалении Троцкого, все признаки будущих идейных схваток в РКП(б), но и игнорировать их тоже нельзя.

4. Для Ленина, как правило, не страдавшего ущемленностью личного самолюбия, необычно звучит заявление о том, что он “не намерен забывать так легко то, что против меня сделано…”

5. Мало похоже на здорового Ленина также отождествление себя с женой, чего прежде никогда не наблюдалось.

6. Ранимость страдающего, во многом беспомощного человека проявилась и в решительности заявления о возможном разрыве отношений со Сталиным, хотя более близкого Ленину и более последовательного его сторонника, что бы о Сталине потом ни говорили, в ленинском окружении, как показали последующие десятилетия, просто не было. Психологически, по-видимому, был прав Сталин, который, услышав о себе нелестные отзывы Ленина и понимая возможность их инспирации со стороны (особенно в условиях нарушения стабильности руководства партией и страной), по рассказам, бросил фразу: “Это не Ленин говорит — это болезнь его говорит”.

Подобие прежних, сугубо доверительных отношений Ленина со Сталиным (правда, деформированное наступившей немотой Ленина) все же восстановилось. Об этом свидетельствует публикуемое далее извинение Сталина от 7 марта и его трагическая записка членам Политбюро ЦК РКП(б) от 21 марта 1923 года. Хрущев скорее всего намеренно оборвал эту тему на письме от 5 марта с тем, чтобы создать у делегатов XX съезда КПСС впечатление, будто с этого момента Сталин совершенно был лишен доверия Ленина.

“Оппозиционное меньшинство ЦК ведет за последнее время систематические нападки на т. Сталина, не останавливаясь даже перед утверждением о якобы разрыве Ленина со Сталиным в последние месяцы жизни В.И”, — писала М.И. Ульянова президиуму Объединенного пленума ЦК и ЦКК 26 июля 1926 года (Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 195). Версию оппозиции 20-х годов спустя 30 лет и воспроизвел Хрущев (Ред.)