Граф Киселев

С восстановлением дипломатических отношений и приездом в Петербург графа де Мории в качестве чрезвычайного и полномочного посла Наполеона III вставал вопрос о кандидатуре официального представителя Александра II при тюильрийском дворе. Выбор императора пал на ближайшего сподвижника его покойного отца, графа Павла Дмитриевича Киселева, занимавшего в то время пост министра государственных имуществ. О своем решении Александр уведомил графа де Мории на первой же аудиенции, данной французскому послу 7 августа 1856 г. При этом, говоря о Киселеве, царь особо подчеркнул: «Он был одним из самых близких друзей моего отца, и уже давно является и моим другом»[226]. Эти слова означали, что в Париж Александр направляет не обычного дипломата, а человека, пользующегося его особой доверенностью.

Граф Киселев был одной из самых внушительных фигур Николаевского и начала Александровского царствований. Ему же выпала ответственная миссия по налаживанию отношений между Россией и Францией после окончания Крымской войны. Уже поэтому он заслуживает более подробного представления.

Павел Дмитриевич Киселев (1788–1872)[227] принадлежал к старинному дворянскому роду, ведущему начало с середины XVI в. Его отец, друживший с Н.М. Карамзиным, Ф.В. Ростопчиным и И.И. Дмитриевым, служил в Москве помощником управляющего Оружейной палатой. Двум своим сыновьям он дал достаточно скромное домашнее образование. В отличие от младшего брата, Николая, окончившего в 1823 г. курс в Дерптском университете со степенью кандидата, Павел Дмитриевич всю жизнь восполнял недостаток знаний самообразованием; он много читал, а по роду многообразной деятельности постоянно общался с весьма сведущими в разных областях людьми. Так или иначе, но Петербургская академия наук в 1855 г. сочтет его достойным избрания в свои почетные члены.

С юных лет он был близок с П.А. Вяземским и А.И. Тургеневым, познакомившими Киселева с образом мыслей и идеалами лучших представителей тогдашней столичной молодежи. В сознании Павла Дмитриевича до конца дней причудливо соединялись консервативные убеждения, внушенные строгим семейным воспитанием, и либеральные мечтания, вынесенные из общения с друзьями, будущими декабристами.

Начало его службы в 1805 г. было связано с Коллегией иностранных дел, но год спустя, Павел Дмитриевич перевелся корнетом в л. – гв. Кавалергардский полк, где встретился и подружился с будущими видными деятелями Александровского и Николаевского царствований – А.А Закревским, А.С. Меншиковым и А.Ф. Орловым. Дружба с ними во многом облегчит его стремительную карьеру.

В Отечественную войну 1812 года кавалергард Киселев отличился в Бородинском сражении, после чего был назначен адъютантом к генералу графу М.А. Милорадовичу, при котором состоял до взятия Парижа в марте 1814 г. Всего за время войны с Наполеоном ротмистр Киселев участвовал в 25 сражениях, был отмечен четырьмя орденами и золотой шпагой с надписью «За храбрость». Но главное – он обратил на себя внимание императора Александра I, сделавшего его в апреле 1814 г. своим флигель-адъютантом и доверявшего ему важные поручения. Киселев был в императорской свите на Венском конгрессе и сопровождал государя в его поездках по европейским странам и по России.

Осенью 1815 г. в Берлине произошло близкое знакомство Павла Дмитриевича с великим князем Николаем Павловичем. Киселев, к тому времени уже полковник, был свидетелем помолвки младшего брата царя с принцессой Шарлоттой, чем обеспечил себе неизменное расположение будущей императорской четы.

Судя по всему, Киселев уже тогда не остался равнодушен к веяниям времени, порожденным недавно завершившейся войной против Наполеона. На волне патриотизма в обществе начались разговоры о необходимости ликвидировать постыдное крепостное право. В 1816 г. флигель-адъютант полковник Киселев представил императору Александру I записку «О постепенном уничтожении рабства в России», где утверждал, что гражданская свобода есть основание народного благосостояния и что нельзя более мириться с униженным положением миллионов земледельцев в Российской империи. Это был один из первых документов, где обосновывалась необходимость отмены крепостного рабства. Обращение Киселева к крестьянскому вопросу не было только данью модным веяниям времени. Этот вопрос интересовал Павла Дмитриевича глубоко, по-настоящему, что покажет его дальнейшая государственная деятельность.

Записка Киселева была прочитана высочайшим адресатом, но, как и другие аналогичные предложения на эту тему, оставлена без последствий. Сам же Киселев в 1817 г. был произведен в генерал-майоры, а в начале 1819 г. назначен начальником штаба 2-й армии, штаб которой находился в местечке Тульчин, Подольской губернии. Прибыв на место, Киселев энергично взялся за наведение порядка в армии, где провел целый ряд нововведений к неудовольствию графа А.А. Аракчеева, пытавшегося добиться его отставки. Однако Александр I не дал в обиду своего любимца, а после высочайшего смотра 2-й армии в 1823 г. пожаловал Киселева в генерал-адъютанты.

В Тульчине Киселева застало выступление декабристов, многие из которых – П.И. Пестель, А.П. Юшневский, В.П. Ивашев, А.П. Барятинский, М.А. Фонвизин и др. – служили под его началом и близко с ним общались. В «злоумышлении» оказались замешаны и три адъютанта генерала Киселева – И.Г. Бурцев, Н.В. Басаргин и П.В. Абрамов. Известно, что перед арестом полковника Бурцева генерал Киселев позволил ему уничтожить компрометирующие бумаги, что, надо сказать, смягчило его участь. Проведя полгода в Петропавловской и Бобруйской крепостях, Бурцев был допущен к продолжению службы, а в период русско-турецкой войны 1828–1829 гг., получил орден св. Георгия 4-й степени и чин генерал-майора.

Киселев был дружен с М.Ф. Орловым, С.П. Трубецким и С.Г. Волконским. После поражения восстания пошли разговоры о его причастности к заговору, и Киселеву пришлось даже писать объяснительное письмо новому императору. Николай I благосклонно принял объяснения Киселева и оставил его в прежней должности. Свидетельством высочайшего расположения стало приглашение генерала Киселева на коронационные торжества в Москву и награждение его орденом св. Владимира 2-й степени.

С началом в 1828 г. войны с Турцией Киселев принимает непосредственное участие в боевых действиях и получает чин генерал-лейтенанта. По окончании войны он назначается временным правителем оккупированных Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии), где за четыре с половиной года провел целый ряд прогрессивных реформ, заложивших основы будущей румынской государственности.

Административная деятельность Киселева в Дунайских княжествах получила полное одобрение Николая I, который в 1834 г. вызвал его в Петербург, произвел в генералы от инфантерии и назначил членом Государственного Совета, а через год ввел в Секретный комитет по рассмотрению вопроса о крестьянской реформе. Последнему назначению предшествовал продолжительный разговор Киселева с государем, которому он доказывал необходимость освобождения крестьян. «…Мы займемся этим когда-нибудь, – сказал Николай Киселеву в ходе разговора. – Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы оба имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который их пугает. Видишь ли, – продолжал император, указывая рукой на картоны, стоявшие на полках кабинета; – здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи»[228].

Поскольку столь смелый шаг для многих в окружении императора, да и для самого Николая Павловича, представлялся чреватым непредсказуемыми последствиями, было решено начать с создания особой системы управления для т. н. казенных (государственных) крестьян, составлявших 34 % российского крестьянства. Организовать это важное дело император поручил Киселеву, назначенному в 1838 г. министром государственных имуществ. В 1839 г. Николай I возвел своего ближайшего сподвижника в графское достоинство.

На посту министра, который он занимал без малого двадцать лет, Киселев в 1837–1841 гг. провел реформу, получившую его имя. Сам Павел Дмитриевич считал это первым шагом в решении наболевшего крестьянского вопроса. Правда, в конце 1840-х гг., когда под влиянием революционной волны, прокатившейся по Европе, Николай I охладел к делу освобождения крестьян, Киселев, также всерьез опасавшийся крестьянских бунтов, поддержал мнение императора, посчитав преждевременной отмену крепостного права. Тем не менее, вся его предшествующая деятельность на этом направлении снискала ему в обществе устойчивую репутацию «эмансипатора».

С воцарением в 1855 г. Александра II, обнаружившего твердое намерение покончить с крепостным правом, все ожидали, что дело это будет поручено графу Киселеву Каково же было всеобщее удивление, когда молодой император, по существу, отказался востребовать богатый административный опыт Киселева, отправив его послом во Францию, что сам Павел Дмитриевич воспринял едва ли не как опалу По всей видимости, Александр II хорошо знал, что к концу предыдущего царствования «эмансипатор», под влиянием своего августейшего благодетеля, разуверился в возможности положительного и тем более скорого решения крестьянского вопроса. Вместе с верой в нем иссякла и былая энергия, а Александр в то время нуждался именно в убежденных и энергичных помощниках в деле решения крестьянского вопроса.

Удаление Киселева из Петербурга в момент, когда там готовились приступить к тем самым реформам, о которых Павел Дмитриевич мечтал с молодых лет, император обставил со всей возможной деликатностью. Он настойчиво убеждал семидесятилетнего Киселева в огромной важности возобновления прерванных в 1854 г. отношений с Францией и в необходимости сближения с ней, наметившегося в ходе Парижского мирного конгресса. И, действительно, в тот период посольство в Париже было первым по значению для российской дипломатии. Александр просил Киселева принять новое назначение как личную услугу, оказываемую государю. В Париже ему нужен доверенный и одновременно такой авторитетный человек, как граф Киселев.

Отставку Киселева с министерского поста Александр I сопроводил выпуском памятной медали в его честь. Он предложил Павлу Дмитриевичу самому назвать своего преемника на посту министра государственных имуществ и утвердил его предложение. Делалось все, чтобы не задеть самолюбия почтенного сановника.

В связи с этим представляет интерес характеристика Киселева, данная в 1858 г. временным руководителем французской дипломатической миссии в Петербурге Шарлем Боденом. Высоко оценивая его способности, дипломат вместе с тем считал графа Киселева типичным представителем минувшей николаевской эпохи, и по этой причине мало способным для решения новых задач, стоявших перед Россией. «Умнейший человек, который с молодых лет обнаруживал задатки выдающегося государственного деятеля, и он, несомненно, стал таковым, – писал Боден о Киселеве, – несмотря на весь тот гнет, которому на протяжении тридцатилетнего царствования императора Николая подвергались мыслящие люди в России. Те, кто желал сохранить независимость сознания, были отстранены от участия в государственных делах; те же, кто хотел сделать карьеру, были вынуждены подчинить свой разум, образ мыслей и понимание происходящего, гнету этого человека [Николая], который на протяжении тридцати лет действовал вопреки подлинным интересам России. <…> Граф Киселев, – резюмировал французский дипломат, – являет собой один из самых ярких примеров такого рода. Результатом тридцатилетнего опьянения [властью] стали для него полнейший скептицизм в политике, закоснелый эгоизм и абсолютное равнодушие ко всему, что касается добра и зла – три чувства, характерные для всех деятелей, прошедших школу императора Николая»[229].

Несмотря на обнадеживания императора, Киселев отправлялся в Париж в невеселом настроении, отчетливо понимая, что пик его карьеры безвозвратно пройден. В одном из писем к брату, служившему тогда посланником при римском и тосканском дворах, он писал перед отъездом в Париж: «Без грусти не могу думать об этом крупном повороте в моей жизни. Достанет ли меня? Буду ли я настолько счастлив, чтобы выполнить мое назначение? Или я должен пасть и кончить мою 50-летнюю карьеру – par un fiasco?». «…Мое положение – в тумане, который я не могу рассеять, – писал он Николаю Дмитриевичу в другом письме. – Затем, меня страшит эта деятельная жизнь, которая не по моим летам» [230].

Видимо, он смутно догадывался о тех трудностях, которые возникнут у него при исполнении возложенной на него миссии. Причем, надо сказать, немалую часть этих трудностей он будет создавать себе сам. Обласканный двумя предыдущими государями – Александром I и Николаем I, – привыкший за восемнадцать лет пребывания в кресле министра напрямую решать вопросы с императором, граф Павел Дмитриевич с трудом будет мириться с необходимостью подчинять свою посольскую деятельность инструкциям министра иностранных дел князя А.М. Горчакова. Может быть, он рассматривал последнего как лишнего посредника между собой и государем. Кто знает?.. Так или иначе, но отношения между Киселевым и Горчаковым с самого начала приобрели несколько натянутый характер.

По всей видимости, Киселев слишком прямолинейно трактовал свой официальный статус личного представителя российского императора при Наполеоне III, и полагал, что он-то и есть единственный посредник между двумя монархами. Между тем в Париже в это время находился еще один представитель России – барон Ф.И. Бруннов. Он оставался там после окончания работы Парижского конгресса и отъезда графа А.Ф. Орлова, ожидая назначения нового посла. И хотя миссия Бруннова носила временный характер – он представлял Россию на Парижской конференции по разграничению в Дунайских княжествах, – Киселев не скрывал своего недовольства таким двойным представительством.

1 июля 1856 г. князь Горчаков отправил в Париж шифрованную телеграмму, уведомив барона Бруннова о назначении Киселева. Одновременно министр иностранных дел поручил выяснить, как отнесется к этому назначению император французов[231].

В своей первой депеше из Петербурга (10 июля 1856 г.) прибывший туда французский поверенный в делах Шарль Боден назвал графа Киселева наиболее вероятным кандидатом на пост русского посла в Париже. При этом он счел нужным отметить, что Киселев, будучи главой временной администрации Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии) оставил там о себе самую добрую память. Введенная им в княжествах система управления, подчеркнул Боден, «обеспечила этой несчастной стране период спокойствия и относительного процветания, которых прежде она никогда не знала» [232].

15 июля при личной встрече Горчаков уведомил Бодена о назначении Киселева, но попросил держать эту новость в секрете до публикации высочайшего указа. Министр отметил выдающиеся способности Киселева как крупного государственного и военного деятеля. Он особо подчеркнул его близость к императору Александру, который просил нового посла повременить с отъездом в Париж, чтобы принять участие в предстоящей в Москве коронации[233].

А 16 июля из парижского посольства пришла шифрованная телеграмма от Бруннова. В ней говорилось: «Император [Наполеон] благосклонно встретил это назначение и выразил надежду, что брат бывшего посланника [Н.Д. Киселева] продолжит ту новую политику, основы которой так удачно заложил граф Орлов и которая продолжается до сих пор»[234]. На следующий день в парижской правительственной газете «Монитёр» появилась информация о назначении графа Киселева чрезвычайным и полномочным послом во Франции.

2 октября 1856 г. Павел Дмитриевич отправился к новому месту службы. А несколькими днями ранее, опережая приезд посла, в Париж был направлен курьер с личным письмом императора Александра к Наполеону III. «Сир, брат мой, – писал Александр, – я не хочу направлять посла Вашему Императорскому Величеству, не удостоверившись, что это именно тот человек, который сможет полностью завоевать Ваше расположение. Граф Киселев будет надежным и верным выразителем моих чувств и мыслей, рассказывая Вам о том, как я верю в преданность Вашей дружбы и как я надеюсь на то, что отношения между нашими империями будут укрепляться и дальше»[235].

26 октября 1856 г., «немного уставшим», как сообщал Бруннов, граф Киселев прибыл в Париж, и уже на следующий день приступил к своим обязанностям. Вскоре он получит личное письмо от князя Горчакова, в котором среди прочего говорилось: «Мы имеем на самом важном для нашей дипломатии посту такого представителя Императора, о котором можно было только мечтать» [236].

Перед отъездом Киселев получил от Горчакова две инструкции, которыми он должен был руководствоваться в своей дипломатической деятельности. Первая инструкции носила общий характер. В ней определялись основные принципы и цели внешней политики Александра II, как в целом, так и в отношении Франции[237]. И в том, и в другом случаях эти принципы и цели существенно отличались от политики предыдущего царствования.

Основополагающим принципом внешней политики России объявлялось следование решениям Венского конгресса 1815 г. В особенности подчеркивалась необходимость противодействия любым «подрывным попыткам» нарушить сложившийся в Европе порядок, долгое время обеспечивавшийся стараниями государств Священного союза.

В то же время из полученной Киселевым инструкции следовало, что Россия должна руководствоваться новыми реалиями, отбросив былые предубеждения. Прежде всего, это касалось Франции, где, вопреки запрету Венского конгресса, к власти вернулась династия Бонапартов. Такова реальность, говорилось в инструкции, и насущные интересы России требуют установления «прочного союза с Францией, который предоставил бы России такие гарантии, коих мы не получили от союзов, определявших до сих пор нашу политику». Здесь содержался явный намек на предательскую позицию Австрии и двусмысленное поведение Пруссии в ходе Крымской войны.

В отношении Франции следует отбросить династические предубеждения, говорилось в инструкции, и иметь дело с тем правительством, которое сейчас находится там у власти. «Нам важно установить с Францией добрые отношения на постоянной основе, добиваться самого тесного согласия с ней». Именно из этого должен исходить в своей деятельности новый посол, подчеркнул князь Горчаков, составитель инструкции. «Таков приказ императора, которому вы должны следовать, и такова цель вашей миссии. А средства, которыми вы будете руководствоваться в достижении этой цели, будут зависеть от конкретных обстоятельств и от ваших талантов. Император очень на вас рассчитывает», – завершал свою мысль Горчаков.

Вместе с тем инструкция предписывала Киселеву осторожную линию поведения. «Император считает, что по отношению к Луи-Наполеону мы не должны делать не слишком много, но и не слишком мало. Слишком много означает возможность нашего невольного вовлечения в такие действия, из которых мы не извлечем никакой пользы, но которые могут ущемлять наши интересы. Слишком мало означало бы разочаровать столь влиятельного государя, побудив его искать другую опору, которую он не нашел у нас».

Киселеву поручалось внимательно и всесторонне изучать характер и образ мыслей Наполеона III. Судя по первоначальным наблюдениям, писал Горчаков, император французов полагает, что сближение с Россией может дать Франции большие преимущества в европейской политике. Необходимо поддерживать и укреплять его в этом убеждении, но при этом не связывать Россию никакими формальными обязательствами перед ним, поскольку нельзя исключать того, что Наполеон способен встать на путь «авантюристичной политики, предполагающей территориальные завоевания». Последние два слова в тексте инструкции были подчеркнуты Горчаковым.

Наполеону следует внушить, что император Александр весьма ценит его лично, как и отношения с Францией, но при этом желает сохранить полную свободу действий.

В качестве первоочередных задач, стоящих перед новым послом, инструкция выделяла необходимость самого активного участия Киселева в переговорах по исполнению условий Парижского договора 1856 г., в особенности в том, что касалось делимитации границы в Бессарабии и в определении будущего политического устройства Дунайских княжеств. Киселев должен постараться заручиться здесь благожелательным содействием Франции, чтобы ослабить или даже нейтрализовать антироссийскую политику Англии и Австрии.

Таковы были основные положения первой инструкции, полученной Киселевым перед отъездом в Париж. «Нельзя не видеть в приведенной инструкции решительный отказ от всех политических принципов, которыми руководствовалась русская внешняя политика в продолжение долгого царствования императора Николая I, – писал по этому поводу профессор Ф.Ф. Мартенс, публикатор документов по истории русско-французских отношений. – Все традиции Священного союза окончательно брошены за борт и вся систематическая враждебность к правительствам революционного происхождения оставлена, как излишняя обуза и опасное орудие. На таких новых основаниях действительно могли возникнуть новые политические комбинации, и при таких разумных условиях государственный ум мог проявлять себя свободно и разумно. Вот почему союз с Францией явился сам собою основой будущих политических комбинаций…»[238]

Наряду с основной инструкцией, Киселев получил и дополнительную, датированную тем же числом, 26 июля 1856 г. [239] В ней уточнялись и дополнялись некоторые положения, сформулированные в предыдущем документе. Горчаков еще раз подчеркнул важность налаживания доверительных отношений с императором французов, не преминув отметить, что «на протяжении долгих лет Россия осознанно держалась в отношении Франции политики холодной сдержанности». К сожалению, констатировал министр иностранных дел, падение в 1848 г. правившей с 1830 г. Орлеанской династии, не привело к сближению двух стран, хотя с давних пор между их народами существовали естественные симпатии. Лишь с окончанием Крымской войны эти взаимные симпатии получили возможность воплотиться в реальной политике.

Главная забота Наполеона III, по мнению Горчакова, состоит в том, чтобы «укрепить свою династию», обеспечив величие Франции, что в равной мере способно принести удовлетворение как его собственному самолюбию, так и чувству национального достоинства французского народа. Он желает превратить Францию в самое мощное государство на европейском континенте. Наполеон унаследовал от Луи-Филиппа курс на согласие с Англией, но никто не может поручиться, что однажды это согласие не даст трещину под действием глубинных противоречий между двумя союзниками. Не случайно, развивал свою мысль Горчаков, Наполеон желает установить такое же согласие с Россией. Оно необходимо ему как для придания большей устойчивости его внешней политики, так и укрепления его положения внутри собственной страны. Все это должен учитывать граф Киселев в переговорах с императором Наполеоном и его министрами.

Весьма желательно было бы добиваться ослабления франко-английского союза, а также изоляции Австрии. В отношении последней Киселеву предписывалось дать понять императору французов, что если однажды он вознамерится приступить к осуществлению своих давних планов в Северной Италии, то может рассчитывать на понимание России. Даже если Франции придется по этому поводу вступить в войну с Австрией, Россия мешать ей не станет. Во всяком случае, Вена не сможет, как в былые времена, рассчитывать на какую бы то ни было поддержку Петербурга.

Другое дело – франко-германские границы. Попытка Франции восстановить старую границу по Рейну неизбежно натолкнется на противодействие Пруссии. «Мы не оставим Пруссию, если ее территория окажется под угрозой», – предупреждал Горчаков. В случае нежелательного возникновения конфликтной ситуации по этому вопросу Россия будет готова предложить свои посреднические услуги, но дальше этого не пойдет. В Париже должны осознавать опасность притязаний на рейнскую границу.

Резюмируя новые внешнеполитические устремления России, князь Горчаков констатировал: «Твердое намерение нашего августейшего государя заключается в том, чтобы употреблять силы России в пользу русских интересов». Таковы были установки, которыми должен был руководствоваться в своей деятельности в Париже граф Киселев.

Устроившись на новом месте, посол 30 октября нанес визит министру иностранных дел графу Валевскому, о благожелательном отношении которого к России ему неоднократно говорили и Горчаков, и Орлов, тесно общавшийся с Валевским на Парижском конгрессе. Его продолжительная беседа с французским министром подтвердила приверженность Валевского к сближению с Россией. Содержание этой беседы Киселев подробно изложил в депеше от 2 ноября[240].

Разговор начался с взаимного обмена любезностями и заверений в искренней расположенности двух императоров к сотрудничеству. Валевский не преминул напомнить о неоценимом вкладе графа Орлова и барона Бруннова в благополучное завершение мирного конгресса и выразил надежду, что и с графом Киселевым у него сложатся такие же доверительные отношения, как с его предшественниками.

Со своей стороны, Киселев заявил, что намерен в полной мере исполнить поручение своего императора о развитии самого тесного сотрудничества с Францией. Союз двух наших стран, подчеркнул он, станет гарантией прочного мира в Европе, что отвечает всеобщим интересам.

Затем французский министр и русский посол перешли к рассмотрению текущих проблем европейской политики, вставших на повестку дня после завершения Парижского конгресса. Первоочередным вопросом было разграничение в Дунайских княжествах, в особенности, в так называемом «деле Болграда». Валевский и Киселев наметили возможности двустороннего взаимодействия по скорейшему решению этого спорного вопроса. Киселев откровенно сказал, что в Петербурге очень рассчитывают на благожелательное посредничество Франции в преодолении сопротивления Австрии и Англии, не желающих идти здесь на уступки России[241]. Валевский пообещал, что, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы помочь развязать этот узел противоречий.

Следующим вопросом обсуждения стало так называемое «дело Невшателя» [242]. Когда Валевский поинтересовался, какова позиция России в отношении воинственного поведения Пруссии, Киселев откровенно ответил: «Его Величество не обсуждал со мной этот вопрос»[243]. Валевский ограничился замечанием о том, что «Франция, как соседняя [с Швейцарией] держава, желала бы положить конец имеющим место разногласиям»[244].

Другой темой обсуждения стала проблема Неаполя и Греции. В первом случае речь шла об угрозе англо-французской военной операции против Неаполя, где правил Фердинанд II, представитель династии Бурбонов, возвращенных к власти по решению Венского конгресса. Его деспотическое правление, провоцировавшее неоднократные восстания, которые подавлялись с неизменной жестокостью, давно беспокоило Лондон и Париж. Однако все их попытки образумить короля терпели неудачу, что побудило Англию и Францию отозвать своих дипломатических представителей из Неаполя. Англия пошла еще дальше. В район Неаполитанского залива была направлена британская эскадра. Ожидался подход и французских кораблей из Тулона.

Все это беспокоило Петербург, усматривавший в действиях Англии и Франции посягательство на решения Венского конгресса, создавшего на юге Италии Королевство Обеих Сицилий. Во всяком случае, Александр II и его министр иностранных дел желали бы предостеречь Францию от участия в свержении Фердинанда II. Именно эту мысль графу Киселеву поручено было донести до сведения Наполеона III. В ответ Валевский подтвердил, что «безрассудное поведение» неаполитанского короля вызывает в Тюильри самую серьезную обеспокоенность, но при этом император французов не планирует никаких военных операций против Неаполя. «Но разве флот, базирующийся в Тулоне, не собирается выйти оттуда, как сообщают газеты?» – спросил у министра Киселев, на что Валевский ответил: «Вовсе нет! Наша средиземноморская эскадра останется в Тулоне». Затем французский министр выразил удивление чрезмерной озабоченностью России проблемой Неаполя, находящегося так далеко от сферы ее непосредственных интересов. И вообще, этот вопрос не стоит того, чтобы омрачать добрые отношения, складывающиеся между нашими странами, добавил Валевский[245].

Киселев поставил вопрос и о продолжающейся австрийской оккупации Дунайских княжеств, что противоречит условиям Парижского мирного договора. При этом, заметил посол, Австрия ведет себя так при полной поддержке Англии. Валевский ответил, что ему трудно понять мотивы их действий, но «в любом случае мы твердо дали понять Англии, что если она намерена возобновить войну, то эту партию они сыграют без нас» [246].

Последняя тема, обсужденная на встрече Киселева с Валевским, касалась Греции, которая и по окончании Крымской войны продолжала находиться под англо-французской оккупацией. Киселев напомнил, что на Парижском конгрессе Валевский и английский представитель лорд Кларендон обещали вывести свои войска и флот из Греции, как только там нормализуется внутреннее положение, осложненное острым экономическим кризисом и последствиями землетрясения 1853 г. Пока же, заметил Валевский, условия для этого не созрели, но Франция твердо намерена выполнить данные обещания. Что касается Англии, то, как напомнил французский министр, у нее есть специфические интересы в Греции[247]. Со своей стороны, и Киселев не преминул напомнить о том постоянном внимании, с которым в Петербурге всегда относились к греческим делам.

Резюмируя состоявшуюся беседу с Валевским, посол писал Горчакову: «По всем пунктам, как вы можете видеть, намерения французского кабинета вполне отвечают нашим пожеланиям. Будут ли его действия таковыми же? Быть может, моя предстоящая встреча с императором [Наполеоном] позволит мне пролить дополнительный свет на этот пока еще неясный вопрос»[248].

Первую, неофициальную аудиенцию Наполеон III дал графу Киселеву 4 ноября. Она состоялась в Компьене, одной из загородных императорских резиденций, куда П.Д. Киселев прибыл в сопровождении Ф.И. Бруннова. Разговор, происходивший в рабочем кабинете императора, начался с обычного в таких случаях обмена любезностями[249]. Наполеон был подчеркнуто радушен и предупредителен к своим гостям, подробно расспрашивал о новостях из Петербурга, об императоре Александре и императрице Марии. Потом незаметно перешли к политическим делам. Предупреждая возможный вопрос Киселева, Наполеон сам заговорил о своей озабоченности ситуацией в Дунайских княжествах и спорах вокруг Болграда. Не вступая в дискуссию, император поспешил заверить русских дипломатов в намерении добиться скорейшего решения этой проблемы в удовлетворительном для России смысле. При этом Киселев отметил в отчете Горчакову, что Наполеон в данном случае «адресовался скорее к Бруннову, нежели ко мне»[250].

Явно желая уйти от этой темы, император поинтересовался мнением Киселева о Париже, где тот давно не бывал. Посол ответил, что восхищен теми изменениями, которые претерпел город. Выслушав его, Наполеон вспомнил, что приближается время завтрака, в котором примет участие и императрица Евгения. За столом посла посадили между императрицей и ее компаньонкой, маркизой де Вилламарина, «маленькой, живой и красивой женщиной», не оставлявшей его, как писал Киселев, своим вниманием. Здесь же находилась и принцесса Матильда, двоюродная сестра императора, в прошлом – супруга известного богача и крупного мецената графа Анатолия Демидова, получившая после развода с ним приличный пансион. После окончания завтрака Киселев и Матильда о чем-то оживленно беседовали, пока император не предложил послу продолжить прерванный завтраком разговор, пригласив его вернуться в свой кабинет.

«Вы видите, – начал Наполеон, – несмотря на мою добрую волю и желание покончить с этим делом [Болград] к удовольствию императора [Александра], я нахожусь в затруднительном положении. Будучи соседом Англии, я должен как старый союзник считаться с ней. Не могли бы мы втроем договориться? Мы бы господствовали в Европе!»[251].

«И в мире, сир!», – добавил Киселев, и продолжил – «Это могло бы быть хорошо для мира, если б только было осуществимо. Но я возьму на себя смелость усомниться в такой возможности».

«О, – живо отреагировал Наполеон, – я говорю об этом только для того, чтобы показать вам, как неустанно я ищу выход. Подождите, может быть…, после чего император выразил надежду на скорую встречу в Париже, а потом и в Фонтенбло, куда он желает пригласить графа Киселева провести несколько дней в своем обществе.

Распрощавшись с графом, Наполеон поспешил к ожидавшей его императрице, с которой они должны были отправиться на охоту.

Состоявшийся разговор убедил Киселева в настойчивом желании императора французов совместить сближение с Россией с сохранением союза с Англией, о чем он и написал в своем отчете в Петербург. Внимательно изучив его, Александр II сделал на полях карандашную запись: «Тройственный союз с Англией – такой, как она есть – невозможен» [252].

В то время идея тройственного союза безраздельно овладела сознанием Наполеона. Его посол в Петербурге граф де Мории получал многократные указания обсуждать эту тему с Горчаковым, а при всяком удобном случае – и с императором Александром.

Сам он, несмотря на очевидный скептицизм Петербурга в этом вопросе, о чем ему неоднократно сообщал Мории, настойчиво продолжал поднимать эту тему в последующих разговорах с Киселевым, который сделал из этого один совершенно определенный вывод: Наполеон никогда не пожертвует английским союзом ради России, как бы ни был он искренен в желании тесно взаимодействовать с ней.

Через несколько дней после неофициальной аудиенции император вновь пригласил Киселева в Компьен, где возобновил разговор о тройственном союзе. Поймите, убеждал он русского посла, в Европе есть только три по-настоящему великие державы. Россия и Франция доминируют на континенте, а Англия безраздельно господствует в морях. Совершенно очевидна необходимость их соединения для решения всех вопросов, интересующих Старый свет. Нет смысла отрицать, продолжал он, что политика напоминает торговую сделку. Рано или поздно, карту Европы придется перекраивать. Так лучше это делать в согласии трех ведущих держав. Правда, Наполеон воздержался от разъяснения того, как конкретно ему представляется карта будущей Европы.

Киселев все это внимательно выслушал, но возражать не стал, лишь задал несколько уточняющих вопросов, а по возвращении составил подробный отчет в Петербург (депеша от 12 ноября 1856 г.), приложив к нему записку с изложением собственного взгляда на наполеоновский проект тройственного союза[253].

Главный вывод Киселева – тройственный союз представил бы собой «острое оружие, рукоять которого не будет в руках России». Другой вывод – никто достоверно не знает, как именно Наполеон намерен перекроить карту Европы. Можно догадываться лишь о некоторых деталях этого плана, в частности, относительно Северной Италии. Скорее всего, Наполеон попытался бы компенсировать итальянские потери Австрии уступкой ей Дунайских княжеств. Принципиально важным для России является подход Наполеона к судьбе Польши. Что он задумал в этом отношении? Бог его знает.

Еще один вопрос, представляющий жизненный интерес для России – какова роль Турции в наполеоновских планах европейского переустройства? По мнению Киселева, не в интересах России, как в настоящее время, так и на ближайшее будущее участвовать в разрушении Оттоманской Порты. На этом месте записки Киселева сохранились две лаконичные пометы, сделанные его адресатами. «Очень верно», – написал Александр II. «Именно это я всегда говорил», – добавил Горчаков.

Как полагал Киселев, Наполеон попытается начать с Италии или с Турции, а затем приступит к решению «польского вопроса». «Это не невозможно», – написал на полях император. Франция может попытаться предложить России за Польшу какую-то компенсацию, которая, впрочем, ни в каком случае не может быть эквивалентной. «Я в этом сомневаюсь», – отреагировал Горчаков на полях записки.

При таком раскладе, констатировал Киселев, Россия, ослабленная последней войной, вынуждена будет «играть роль или сообщника [Наполеона], или оставаться в дураках». Горчаков подчеркнул последние два слова и записал: «Мы все сделаем, чтобы этого не случилось».

Таким образом, делал вывод граф Киселев, в предлагаемом Наполеоном тройственном союзе Россия не получит ни первой, ни даже второй роли, а обречена быть лишь младшим пособником Парижа и Лондона.

Это очевидная ловушка, в которую Россия ни в коем случае не должна попасть. Именно поэтому она не может брать на себя никаких обязательств по отношению к планам Наполеона, хотя и не станет ему мешать. Единственно, где она решительно заявит о своих интересах – это Восток, и с этим Франции придется считаться. «Да», – отметил на полях император.

Посол считал необходимым продолжать внушать Наполеону полную расположенность России к тесному двустороннему союзу с Францией. В том, что касается Англии, то сближение с ней невозможно по причине ее застарелой и последовательно антироссийской политики. Именно эту мысль следует внушить императору французов, и он должен будет оценить нашу искренность, полагал Киселев. Горчаков отреагировал на этот пассаж несколько ироничной пометой на полях: «На этот счет гр. Киселев – лучший судья».

Свою общую оценку записки Киселева Александр II сформулировал следующим образом: «Записка заслуживает всего нашего внимания. Ответы из Парижа, которые мы ждем, нам покажут, насколько мы можем идти в смысле последней комбинации Киселева».

Что касается Горчакова, то он не был столь непримирим в отношении тройственного союза, как Киселев, и не разделял мнения последнего о том, что речь идет лишь об уловке со стороны Наполеона. Горчаков в принципе даже и не возражал бы против присоединения России к франко-британскому союзу, но для этого Англия предварительно должна положить конец своей антироссийской политике. Свою позицию по поводу Англии министр иностранных дел сформулировал в письме Киселеву от 15 ноября 1856 г. Подтвердив, что императорский кабинет проявляет самую строгую бдительность в отношении британской политики, Горчаков вместе с тем отметил: «Государь полагает, что сохраняя вполне свою проницательность и хорошую память об уроках прошлого, мы можем показать вид вступления в этот союз и, в случае надобности, даже его заключить». Министр добавил, что каждый раз, как Мории спрашивает его о тройственном союзе, он ему постоянно отвечает: «Почему нет? Мы очень рады будем, но на каких основаниях?»[254].

Поскольку сент-джеймский кабинет не намеревался менять привычный внешнеполитический курс, да и навязчивая мысль Наполеона III о тройственном союзе представлялась ему сомнительной и даже опасной, идея этого союза вскоре была оставлена самим ее инициатором.

Вечером 11 ноября граф Киселев был уведомлен о том, что официальная аудиенция с вручением верительных грамот состоится, как и было решено, на следующий день, 12 ноября, но не в Сен-Клу, как первоначально планировалось, а в Париже, во дворце Тюильри. В полдень, 12 ноября, к зданию русского посольства подкатили три дворцовые кареты. В одной из них находились вводитель послов Фёйе де Конш и помощник главного церемониймейстера тюильрийского двора. Здесь их уже ожидали. Согласно протоколу, в первой карете разместились советник русского посольства В.П. Балабин и помощник церемониймейстера. Во вторую карету сели граф Киселев и Фёйе де Конш. В третьей, а также в четвертой, принадлежащей послу, устроились секретари и атташе посольства.

Во дворе Тюильри кортеж был встречен батальоном 2-го полка вольтижеров императорской гвардии, выстроившихся по обе стороны центральной аллеи, по которой следовали кареты. У входа во дворец графа Киселева встречал герцог де Камбасерес, главный церемониймейстер императорского двора. Он сопроводил посла и его свиту в Тронный зал, куда в скором времени вышел император Наполеон, мундир которого украшала голубая лента ордена св. Андрея Первозванного. Император, как того требовал протокол, занял свое место перед троном. По обе стороны от него встали обер-камергер двора герцог де Бальзано и граф Валевский[255].

Киселев, как полагалось, сделал три реверанса в сторону императора и, подойдя к нему, произнес короткую речь, опубликованную в тот же вечер в правительственной газете «Монитёр»[256].

«Сир, – сказал граф Киселев, – назначая меня своим послом при особе Вашего Императорского Величества, мой августейший государь, обязал меня приложить все возможные усилия для развития дружеских отношений, объединяющих две наши империи. Я буду бесконечно счастлив, если к окончанию моей миссии я смогу способствовать укреплению союза между Францией и Россией, который дает миру одну из самых долговременных гарантий. От имени моего августейшего государя я имею честь представить Вашему Императорскому Величеству имеющиеся у меня верительные грамоты, и я осмеливаюсь надеется, что Вы, Сир, благосклонно соизволите их принять вместе с моим глубочайшим уважением».

Приняв от посла верительные грамоты, Наполеон произнес короткую ответную речь. «Господин посол, с тех пор как был подписан мирный договор, я постоянно старался, не ослабляя мои старые союзы, смягчить разными средствами все существовавшие предубеждения.

Я с удовольствием узнал, что мой посол в Санкт-Петербурге, вдохновляемый этими же устремлениями, сумел приобрести расположение императора Александра. Такой же прием ожидает здесь и вас. Вы можете в этом не сомневаться, так как, помимо ваших личных заслуг, вы представляете государя, который умеет с таким достоинством и тактом заставить забыть те грустные воспоминания, которые часто оставляет война, и думать только о преимуществах мира, закрепленного отношениями дружбы».

Затем граф Киселев представил императору сотрудников своего посольства – Балабина, Грота, Толстого и Паскевича, а также военного агента полковника Альбединского и его помощника князя Трубецкого. Отдельно императору был представлен вице-адмирал граф Евфимий Васильевич Путятин, находившийся в это время в Париже и причисленный к посольству в качестве военно-морского агента[257]. Адмирал был уже известной в Европе личностью, благодаря своим морским путешествиям к берегам Китая, Кореи и Японии.

По окончании аудиенции посол и сопровождавшие его сотрудники откланялись и удалились, сопровождаемые герцогом де Камбасересом. На тех же экипажах все они вернулись в посольскую резиденцию, сопровождаемые почетным эскортом.

Вручение верительных грамот русским послом не прошло мимо внимания французской прессы. Помимо «Монитёр», ограничившейся информационным сообщением на эту тему и воспроизведением выступлений графа Киселева и императора Наполеона, на аудиенцию в Тюильри отреагировали и другие парижские газеты. Среди этих откликов обращал на себя внимание откровенно недружественный по отношению к России комментарий газеты «Сьекль», опубликовавшей и прокомментировавшей лишь речь Наполеона. «Мы не знаем, – отмечалось в редакционном комментарии, – как будут интерпретированы слова императора, сказанные им в ответ на обращение г-на Киселева. Возможно, что сторонников русского союза вполне устроит вежливая форма этой речи. Со своей стороны, мы, приверженцы английского альянса, смотрим глубже, и то, что мы видим, вызывает у нас чувство удовлетворения. Мы понимаем желание императора смягчить различными средствами и благожелательными словами чувство унижения, испытываемое побежденными на Мал аховом кургане, под Инкерманом и при Альма. Нет ничего более естественного в этом великодушном устремлении, свойственном французскому национальному характеру, тем более что эти устремления и вежливые слова не ослабляют старых союзов Франции, и прежде всего, союза двух самых либеральных и самых отважных народов в мире. Особенно важно, когда эти устремления и заверения не мешают неукоснительному исполнению условий Парижского договора теми, кто потерпел поражение. Мы можем только приветствовать, – завершала свой комментарий редакция «Сьекль», – что глава государства использовал первый же, представившийся ему торжественный случай, чтобы подтвердить гарантии английского союза»[258].

Разумеется, эта публикация не осталась незамеченной в русском посольстве. Вырезка из газеты была приложена к очередной депеше, отправленной в Петербург [259].

После аудиенции у Наполеона граф Киселев, как полагалось, нанес визиты некоторым членам императорской фамилии. Первой его приняла в загородной резиденции Сен-Клу императрица Евгения. От барона Бруннова Павел Дмитриевич уже знал о ее большом влиянии на супруга, как и о ее нерасположенности к России и к русским. Поэтому он был предельно бдителен. Однако их вторая встреча (первая состоялась еще 4 ноября в Компьене, куда Киселев неофициально был приглашен Наполеоном) рассеяла эти опасения.

Императрица с самого начала прониклась симпатией к именитому русскому сановнику, выгодно отличавшемуся, в ее глазах, от некоторых сомнительных по происхождению и взглядам лиц из окружения императора. Ей импонировали сдержанные манеры, солидность, основательность и здравый смысл графа Киселева. Очень скоро она станет отдавать ему предпочтение перед другими иностранными послами, наряду, конечно, с папским нунцием и послом Испании.

А тогда, 14 ноября 1856 г., они оживленно проговорили более часа, обсудив, помимо политических дел, за которыми императрица, как выяснил Киселев, следила с постоянным вниманием, историю загородных резиденций, построенных королями Франции. Евгения расспрашивала посла об аналогичных резиденциях русских императоров, а также об особенностях этикета петербургского двора. К концу беседы к ним присоединился император, поинтересовавшийся деталями устройства Киселева в Париже.

Подытоживая свои первые впечатления о супруге императора французов, Киселев в депеше, отправленной Горчакову, отметил: «В императрице, как мне показалось, живут два начала. С одной стороны, она уже успела усвоить уроки французского воспитания, что проявляется в ее оживленной манере общения. С другой – ее испанская природа обнаруживается в некоторой тяжеловесности мысли»[260].

В дальнейшем отношения между императрицей Евгением и графом Киселевым приобретут, можно сказать, доверительный характер. «Она нередко вступала с ним в беседы, старясь или выведать взгляд русского правительства на какую-нибудь из дипломатических затей, свою или своего супруга, или же внушить ему косвенно доверие к разного рода торжественным заявлениям о миролюбии французского императора…», – отмечал один из биографов П.Д. Киселева[261].

На следующий день после частной аудиенции у императрицы граф Киселев нанес визит принцу Наполеону, двоюродному брату императора. До рождения в императорской семье наследного принца, которого родители ласково называли «Лулу», он считался официальным наследником престола. Принц имел репутацию левого, чуть ли не республиканца, и уже по этой причине числился среди главных врагов императрицы Евгении.

Принимая Киселева, принц начал с комплиментов в адрес русской армии, доблестно сражавшейся в Крымской кампании. Именно на полях сражений в Крыму, по убеждению принца Наполеона, возникли чувства взаимного уважения между «храбрыми солдатами обеих армий» [262].

Затем разговор перешел на вопросы текущей политики. Выразив свое удовлетворение установившимся миром, принц подтвердил твердое намерение императора следовать по пути сближения с Россией. При этом он заметил, что император французов «связан обязательствами по отношению к Англии, которая, иной раз, проявляет чрезмерную требовательность». Тем не менее, есть все основания надеяться на прочное послевоенное устройство.

Киселев не преминул отметить, что Россию не может не беспокоить очевидное намерение британской дипломатии выступать в роли единственного интерпретатора Парижского договора, который она трактует исключительно в свою пользу. В Петербурге вызывает озабоченность и нежелание Австрии строго следовать условиям мирного договора в части, относящейся к демилитаризации Дунайских княжеств. Россия и Франция, подчеркнул посол, могли бы действовать сообща в плане контроля за соблюдением Парижского договора.

Принц согласился с мнением Киселева, отметив искреннюю расположенность императора к сотрудничеству с Россией, но одновременно признался, что сам он не обладает достаточным ресурсом влияния на Наполеона III в решении больших политических проблем. «Меня держат здесь за горячую голову, – разоткровенничался принц Наполеон, – так как я всегда говорю то, что я думаю, в особенности императору. Справедливости ради скажу, что он меня выслушивает, но зачастую только для того, чтобы после ничего не сделать. Но, в конце концов, именно ему надлежит принимать решения. Все это, однако, меня не обескураживает».

В завершение разговора принц Наполеон заверил Киселева в своей приверженности курсу на сближение с Россией. В отчете об этой встрече посол среди прочего отметил, что принц настроен враждебно в отношении Австрии, что «заслуживает нашего внимания», хотя его реальное влияние на императора, по его же собственному признанию, весьма незначительно.

С самого начала своей посольской миссии в Париже граф Киселев много внимания уделял состоянию франко-английских отношений. Его первые впечатления не были оптимистичными для интересов российской политики. Он констатировал твердую приверженность Луи-Наполеона английскому союзу. Говоря о самой злободневной на тот момент проблеме разграничения в Дунайских княжествах и позиции Франции, он писал Горчакову: «Наполеон не станет ссориться с Англией по этому вопросу. Он дал мне это понять при первой встрече в Компьене. Он не ослабит старые союзы, о чем открыто сказал при получении моих верительных грамот. Остается надеяться на будущее, и работать в этом направлении, в чем я вижу мой долг. Пока же не следует питать на этот счет иллюзий»[263].

Как успел заметить Киселев, по вопросу франко-английского союза в ближайшем окружении Наполеона противоборствуют два мнения, отражающие политические расхождения и взаимную неприязнь двух видных сановников – министра иностранных дел графа Александра Валевского и графа Виктора де Персиньи, тогдашнего посла в Лондоне. В отличие от Валевского, выступавшего за более сбалансированный внешнеполитический курс Франции, предполагавший сближение с Россией, Персиньи отвергал такое сближение, настаивая на строгом следовании политике полного согласия с Англией. Персиньи активно интриговал и против другого приверженца союза с Россией, графа де Мории.

Влияние Персиньи, возглавлявшего правое течение в бонапартистской партии, оспаривалось не только его противниками слева, такими, как принц Наполеон, но и императрицей Евгенией, которую император называл «легитимисткой». Правда, ее неприязнь к Персиньи была не политической, а личной, чисто женской. Императрица никогда не простила Персиньи за то, что он в свое время пытался препятствовать ее браку с Наполеоном III.

Киселев, со своей стороны, констатировал, что перед самим императором французов не стоит выбор между английским и русским союзом. Наполеон очень хотел бы их совместить, но поскольку это представляется невозможным, он делает очевидный выбор в пользу Англии. «В настоящий момент, – подчеркивал посол, – согласие с нами для него стоит на втором плане»[264]. По этой причине, полагал Киселев, «нам необходимо проявлять большую сдержанность и не рассчитывать особо на поддержку Франции, по крайней мере, до лучших времен». «Исключительно проанглийская направленность» политики Наполеона, как полагал посол, объясняется не только политическими, но и экономическими соображениями. Продолжающийся во Франции финансовый кризис вынуждает ее правительство ориентироваться на своего главного экономического партнера – Англию. Так или иначе, резюмировал Киселев, России ничего не остается, как всеми средствами, включая сотрудничество с Францией, добиваться скорейшего достижения договоренностей по исполнению решений Парижского мира. Если пока нельзя рассчитывать на ослабление франко-английского союза, то можно все же надеяться на содействие Франции против Австрии, которая представляет реальную силу, только располагая поддержкой со стороны Англии [265].

С декабря 1856 г. в донесениях Киселева появляются первые указания на то, что франко-английский союз не так уж и прочен, как кажется. Посол обращает внимание на участившиеся нападки английской печати на некоторых лиц из окружения Наполеона, и прежде всего на графа Валевского, сомневающегося якобы в ценности для Франции союза с Англией, и навязывающего императору сближение с Россией. Эти нападки не остаются незамеченными в Париже.

В свою очередь, делает вывод Киселев, и император Наполеон вовсе не намерен играть роль младшего партнера королевы Виктории. Он в одинаковой мере не заинтересован ни в дальнейшем усилении Англии, ни в возрастании влияния России. Отсюда и его навязчивая идея о тройственном союзе. «По моим представлениям, – писал Киселев Горчакову 4 декабря 1856 г., – цель Луи-Наполеона состоит в том, чтобы Россия и Англия нейтрализовали одна другую, что позволило бы ему взять на себя роль арбитра… Как мне кажется, – продолжал посол, – Франция намерена воспрепятствовать любой возможности установления близких отношений между нами и Англией». Для этого Наполеону и необходим тройственный союз, в котором он играл бы главенствующую роль.

«Если Луи-Наполеон намерен использовать нас в интересах собственной политики, – резюмировал Киселев, – то и мы, со своей стороны, могли бы извлечь равное преимущество из его расположенности к нам – неважно, кажущейся или реальной – в своей политике; только нужно будет подвергнуть эту расположенность строгому испытанию…». Последнюю фразу из донесения Киселева государь прокомментировал на полях двумя словами: “tres juste” (очень справедливо)[266].

В ответном письме, направленном Киселеву 12 января 1857 г., Горчаков уточнил позицию императорского правительства в отношении Франции. Россия намерена и впредь быть полностью лояльной к Франции, писал министр иностранных дел. «Мы тесно связаны с Луи-Наполеоном и намерены во всех случаях уважать договоренности, достигнутые между двумя императорами, – продолжал Горчаков. – Одновременно мы продолжаем исходить из убеждения, что искреннее согласие между Россией и Францией служит залогом спокойствия для всей Европы. Мы изначально отвергаем систему завоеваний, и хотим, чтоб всем стало окончательно ясно…, что в любом случае мы намерены сохранить за собой полную свободу действий. Вполне возможно и даже вероятно, что Луи-Наполеон не остановится на том, что имеет, и пойдет дальше – в направлении, куда его увлекут честолюбивые намерения. Мы предоставим ему действовать на свой страх и риск, при этом никак и ни в чем его не поощряя…

Мы самым положительным образом расцениваем дружбу и содействие Луи-Наполеона. Мы и впредь будем стараться поощрять его в этом, предоставляя ему свидетельства нашей искренности. Но мы и на будущее сохраним за собой свободу рук, и император будет действовать, исходя только из интересов России», – завершил свою мысль князь Горчаков[267].

В посольские функции графа Киселева входили его еженедельные консультации с министром иностранных дел Валевским и периодические встречи с императором Наполеоном, на которых он обсуждал весь круг вопросов, интересующих обе стороны. Одновременно Киселев представлял Россию на международной конференции, созванной в Париже для обсуждения будущего статуса Дунайских княжеств, как это вытекало из решений Парижского договора 1856 г.[268] Не оставался он в стороне и от участия в переговорах по послевоенному разграничению в Бессарабии. Официальным представителем России на этой конференции с самого начала был барон Ф.И. Бруннов. С приездом в Париж Киселева возникла деликатная ситуация, связанная с двойным представительством России на конференции, что тяготило обоих дипломатов. Каждый из них чувствовал себя уязвленным.

Первым не выдержал Бруннов, который устал быть «блестящим вторым» – сначала при Орлове (на Парижском мирном конгрессе), а теперь и при Киселеве. Может быть, он надеялся на то, что после отъезда Орлова именно его назначат чрезвычайным и полномочным послом в Париже. А может, хотел вернуться в близкую его сердцу Англию, где он так успешно представлял императора Николая I, или в Пруссию, что ему было обещано.

Когда в июле 1856 г. Бруннов узнал о назначении Киселева, он стал настойчиво просить отпустить его из Парижа. Его настойчивость только усилилась с приездом нового посла. Увещевания Горчакова на него не действовали. Тогда министр переслал Бруннову мнение императора, недвусмысленно выраженное в карандашной записи на полях очередной его просьбы о переводе в Берлин. «Я думаю, – написал Александр II, – что Бруннов должен остаться в Париже, пока вопрос о конференциях не будет решен, тем более что это дело было ему специально доверено как второму уполномоченному [на Парижском конгрессе]…». «Вы видите, дорогой барон, – прокомментировал Горчаков высочайшую резолюцию, – что мнение императора высказано более чем определенно». Далее министр заверил Бруннова, что с Берлином, с которым «у нас самые близкие отношения», мы договоримся сами – нс королем, и с его первым министром Мантейфелем. Они подождут, пока барон не освободится в Париже[269].

Едва только министру удалось успокоить Бруннова, как возникла проблема с Киселевым. В середине декабря он получил от графа личное письмо, в котором уязвленный Киселев просил Горчакова положить конец его двусмысленному положению в Париже, где императора представляют одновременно два посла.

Судя по содержанию этого письма[270], Киселев еще до отъезда в Париж, т. е. в июле – августе, обсуждал эту тему с Горчаковым, но не получил удовлетворительного ответа. «Прискорбное недоразумение, случившееся между нами, и сегодня мешает нам слышать друг друга, – писал Киселев из Парижа 2 декабря. – Мне бы хотелось поскорее его рассеять, как в наших обоюдных интересах, так и в интересах службы нашему государю».

Далее посол воздал должное вкладу барона Бруннова в успешное завершение Парижского конгресса. Никто, лучше чем он, Бруннов, по убеждению Киселева, не подходил для того, чтобы представлять Россию на конференциях по уточнению условий выполнения мирного договора, в частности, в Дунайских княжествах. Именно поэтому, как признался

Киселев, он всячески оттягивал свой отъезд из Петербурга в надежде на скорое окончание миссии Бруннова, не желая ставить его в затруднительное положение. Но прошло уже полгода, и пока не видно, когда эта миссия завершится. В результате мы оба, как с нескрываемым сожалением отмечал Киселев, несем одинаковую ответственность за представительство России на конференциях. На одной из них мы заседаем вместе, на другой – один Бруннов. Такое положение, тем более, если оно продлится еще неопределенное время, не может устраивать нас обоих, подчеркнул Павел Дмитриевич, отметив предельно тактичное поведение Бруннова, чье достоинство необходимо пощадить.

Одним из средств разрешения затянувшейся двусмысленной ситуации граф Киселев считал свою возможную отставку, к которой он вполне готов. «Я был бы крайне огорчен, – уточнил Киселев, – если бы вы, князь, составили себе ложное представление о мотивах, побудивших меня писать эти строки. Они продиктованы исключительно чувством долга, которым я всегда руководствовался, и тем доверием, которым меня удостоит наш августейший государь…, чья воля для меня священна…

Надеюсь, что моя откровенность, продиктованная исключительно чувством долга, будет правильно понята вами», – писал в заключение граф Киселев.

17 декабря Горчаков отправил Киселеву ответ, уведомив, что ознакомил императора с полученным им от посла письмом[271]. Заверив Павла Дмитриевича в давнем и неизменном уважении, министр напомнил, что каждый, кто находится на службе Его Величества, обязан выполнять возложенные на него функции. В данном случае барон Бруннов был уполномочен государем довести до окончательного завершения договоренности, вытекающие из Парижского мирного договора, относящиеся к Дунайским княжествам. Миссия же, доверенная графу Киселеву, состоит в упрочении сближения и сотрудничества с Францией, что имеет первостепенное значение для России в сложившейся после окончания Крымской войны в Европе обстановке. Не может быть и речи о смешении функций двух послов, находящихся в Париже.

Министр взял под защиту барона Бруннова, напомнив о его богатейшем опыте и высоком авторитете в европейских дипломатических кругах. Участник Парижского конгресса, энергично отстаивавший на нем интересы России, Бруннов внес значительный вклад в разработку решений конгресса. Кому как не ему завершить дело, начатое на Парижском конгрессе. Относительно возможной отставки Киселева министр выразился еще более категорично: «Я вам отвечу решительно – нет».

После столь строгой отповеди, подкрепленной ссылкой на волю императора, графу Киселеву не оставалось ничего другого, как смириться с реальностью. Он сосредоточился на исполнении своих посольских функций при тюильрийском дворе, продолжая одновременно участвовать в заседаниях Парижской конференции по разграничению в Бессарабии. К началу лета 1857 г. участвующие в ней стороны согласовали все спорные вопросы, и 17 июня был подписан соответствующий договор[272]. Вскоре барон Бруннов с легким сердцем покинул Париж и отправился к месту нового назначения – в Лондон, где возглавит российское посольство.

Весной 1857 г. к многочисленным заботам Киселева добавится еще одна, причем, весьма ответственная. Она была связана с подготовкой визита во Францию великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора Александра II.