Глава 6 Письменность и литература
Глава 6
Письменность и литература
Расположение между Месопотамией и Египтом привело к тому, что по мере расширения интересов этих империй к Ханаану жителям пришлось познакомиться с языками рядом живущих народов. Действительно, на египетском языке написана уже упоминавшаяся нами повесть времен Среднего царства о похождениях Синухета, происходивших в Ханаане.
Более легким, чем семитский, для ханаанцев оказался аккадский язык. Знакомая по легендам, надписям на цилиндрических печатях, использовавшихся в Ханаане и даже ставшая предметом подражания, акадская письменность наконец стала средством для ведения дипломатической переписки между всеми государствами Ближнего Востока и Западной Азии. На ней велась и переписка между правителями Мари и ханаанскими властителями в XVIII и XVII веках, отраженная на табличках из Эль-Амарны.
После обучения местных писцов правилам ведения подобной корреспонденции аккадская письменность и существовавшая на ней литература, а также лексика и даже идиомы получили широкое распространение в Ханаане. Так, например, отметки красной краской в тексте на эль-амарнских табличках показывают, что южномесопотамский миф об Адапе почти наверняка использовался как образец для обучения писцов. Возможно, подобное же предназначение было и у версии эпоса о Гильгамеше того же самого периода, недавно найденной около Мегиддо.
Рис. 46. Каменный фрагмент с псевдоиероглифической надписью из Библоса (по Дирингеру)
Некоторые черты угаритского мифа о борьбе Ваала и бушующих вод позволяют предположить, несмотря на местное ханаанское происхождение и развитие этого мифа, месопотамские вставки из известного мифа о битве Мардука с Тиамат (богиней подземных вод) и ее союзниками-чудовищами. В то же время вавилонский миф, связанный с весенними празднествами в честь наступления нового года, остался неизвестен или практически не испытал влияния ханаанского мифа. Очевидно, что по крайней мере к середине второго тысячелетия ханаанцы уже были знакомы с литературой их соседей и они пользовались преимуществом их письменности как средства общения.
Однако аккадская клинопись, как и египетские иероглифы и их иератическая стилизация с сложными силлабическими знаками, еще и усложненными идеограммами и детерминативами, возможно, оставалась достоянием немногих специалистов. Они могли обслуживать большие храмовые комплексы или месопотамские города-государства, а также египетскую бюрократию, но были плохо приспособлены для ведения деловой и торговой переписки ханаанских купцов. Смекалка и практичность, присущие ханаанцам, привели к поиску более эффективной системы записи, который завершился созданием алфавита.
Рис. 47. Ранние ханаанские надписи:
1 – глиняный черепок из Гезера; 2 – сихемская каменная дощечка; 3 – кинжал из Лашиша; 4 – надписи из Телль-эль-Хеси; 5 – горшок из Телль-эль-Аджжула; 6 – черепок из Бет-Шана; 7, 8, 10 и 11 – надписи из Лашиша; 9 – камень с выгравированными надписями позднего времени, явно напоминающий лашишские надписи из иерусалимского храма. По времени предметы под цифрами 1–3 относятся к XVIII или XVII векам до н. э., 4–6 – к XIV веку до н. э., 7, 8, 10, 11 – к XIII веку (по Дирингеру)
Первым опытом подобного рода является отрывок, написанный в первой половине второго тысячелетия более простым способом, возможно под влиянием египетского иератического письма, к которому добавлены геометрические знаки и изображения различных предметов, а также местные знаки собственности.
О начавшемся процессе свидетельствуют и десять надписей начала второго тысячелетия из Библоса и порядка десяти небольших фрагментов из Палестины, из которых самой интересной и загадочной является надпись из четырех знаков на кинжале XVIII или XVII века из Телль-эль-Дувейры.
Использование 114 различных знаков на библосских надписях показывает, что тогда еще не сложилась единая система алфавита. Процесс превращения некоторых знаков в то, что соотносится с поздним семитских алфавитом, происходил достаточно постепенно. Пока что ученые не пришли к однозначному ответу, когда это произошло, хотя находки Дюнана, несомненно, отражают одну из стадий в эволюции алфавита, когда алфавитным письмом уже записывали отдельные слова, отмечаемые детерминативами.
Таким образом, мы не можем точно сказать, какой именно алфавит был в ходу к концу позднего бронзового века. Благодаря весьма активному процессу словообразования в местном семитском диалекте на данной стадии использовалось только три открытых гласных (a, i, u) и остальные полузакрытые (рис. 48).
Они явно не соответствовали силлабическому принципу, на котором строились месопотамское и египетское письмо. В результате появился алфавит, содержащий согласные, клинопись и другое линейное письмо. Последнее лучше всего представлено в текстах из Рас-Шамры, но оно также использовалось и в Палестине, о чем свидетельствует надпись на клинке кинжала из Джаббула, расположенного к северу от Бет-Шана, а также небольшой фрагмент на табличке из Бетшемеша и глиняная табличка из раскопок в Таанахе, о которой доктор П. Лапп рассказал автору данной книги.
Последний тип, нередко называемый древнееврейским письмом, известен по находкам, относящимся к различным периодам позднего бронзового века, начиная с районов рудных месторождений, расположенных на юге Синая до Библоса. На самом первом документе есть четыре знака, соответствующие основным гласным a, i или u, с придыханием или без него, еще двадцать семь знаков для обозначения согласных. Со временем число знаков уменьшилось и составило всего двадцать два без гласных (рис. 49).
Рис. 48. Глинописная алфавитная табличка из Рас-Шамры (древнейший алфавит). XIV век до н. э.
Знаки имели легкое начертание и хорошо читались на папирусе. Сохранились краткие надписи, сделанные ими. Достаточно странно, что со времен бронзового века сохранились только короткие надписи, такие, как надпись на саркофаге Ахирама, правителя Библоса, относящаяся к XIII веку. Первым пространным текстом, записанным этим алфавитом, является историческая надпись моавитского правителя Меши, относящаяся ко второй половине IX века.
Что касается разговорного языка, то алфавит, состоявший из согласных, был полностью приспособлен к практическим целям, для которых он, собственно говоря, и был разработан. Он был гораздо более, чем клинопись, приспособлен для быстрой записи на папирусе, коже, дереве или керамике, которые оказались гораздо менее громоздкими, чем толстые таблички из специально приготовленной глины, поэтому линейное письмо стало доминировать в повседневном обиходе.
Рис. 49. Развитие линейного алфавита (по Олбрайт)
На нем велись торговые книги ханаанских купцов-правителей, оно же использовалось и для ведения погодных записей в царствах Израиля и Иудеи. На нем Барух, друг пророка Иеремии, записал первую из пророческих книг. Со временем на его основе развилось то письмо, которым были записаны все книги Ветхого Завета.
Из Ханаана алфавитное письмо было перенесено за море. Возможно, это сделали финикийские торговцы или жившие в Ханаане микенские поселенцы, адаптировавшие его к греческому языку и передавшие в материковую часть страны как средство для ведения переписки с городами Востока.
Ханаанский линейный алфавит стал основой и раннего итальянского письма. Так ханаанцы, сами того не ожидая, дали миру тот ключ, который смог освободить человечество от трудностей при дистанционном общении и обмене информацией.
Известно большое количество исторических, торговых и литературных текстов из Ханаана, относящихся к позднему бронзовому веку. О широком использовании линейного письма свидетельствует и венамонский папирус, в котором говорится об импорте папирусных свитков из Египта в Библос и содержатся отчеты об их перевозке, предназначенные для правителя Библоса.
К сожалению, во влажном климате западной окраины Сирии и Палестины такой материал, как папирус, сохранялся недолго, поэтому для нас ханаанская письменность более известна по клинописным текстам из Рас-Шамры, дошедшим до нас через века благодаря прочности глины, на которой они были записаны.
Приведенные в предыдущей главе цитаты из мифов о Ваале и повести о Керете и Акерте дают достаточное представление о характере и объеме дошедших до нас фрагментов ханаанской литературы. Вместе с тем ограниченность объема настоящего исследования не позволяет достаточно подробно рассмотреть этот интереснейший пласт культуры Древнего Ханаана. Мы вынуждены ограничиться лишь кратким обзором литературы, созданной в Древнем Ханаане, в связи с главными особенностями культуры этого региона.
Миф о Валаале занимает восемь табличек, заполненных с двух сторон знаками в две колонки. Хотя в нескольких местах они серьезно повреждены, что затрудняет прочтение текста, все же на них сохранилось около 470 строф по шесть или восемь рифмованных двустиший в каждом, так что можно провести успешную реконструкцию.
Наличие столь пространных текстов, имеющих ссылки на эпизоды, представленные в отсутствующих фрагментах, позволяет не только подтвердить существование в Ханаане эпических произведений, но и определить стилевые особенности этого эпоса. Одной из характерных особенностей, представленной в мифе о Ваале и повести о Керете и Акерте, является постоянное повторение глагольных конструкций. Выявление подобных особенностей облегчает реконструкцию небольших фрагментов и их объединение в цельные отрывки.
Тексты повестей о Керете и Акерте также представлены фрагментами, в которых выделено порядка 250 и 210 двустиший соответственно, или полностью законченных, или легко реконструируемых благодаря системе эпических повторов. Таковы основные, хотя и не единственные, литературные тексты.
В документах из Рас-Шамры проза представлена только в виде писем, военных распоряжений и текстов договоров. Основная часть ханаанских текстов имеет стихотворную форму, причем в них используются правила, которые во многом знакомы нам по классической еврейской поэзии, прежде всего по псалмам.
Повествование разворачивается сплошным потоком, как и в греческом эпосе, периодически оно разбивается чередованием прямой речи и описательных фрагментов, комментирующих слова и поступки героев. Четкого членения на строфы нет, но на стремление к строфической организации указывают глагольные повторы и чередование союзов.
Иногда применяется деление текста на части пробелами или выделением группы параллельных строф, что придает регулярную организацию текстам. Чтобы графически подчеркнуть параллелизм конструкций, применяется трехколоночное расположение текста. Оно повышает драматическое воздействие, а использование простого настоящего или простого прошедшего времени усиливает динамичность текста.
К сожалению, объем книги не позволяет детально проанализировать и проиллюстрировать богатую палитру выразительных стредств, использованных ханаанскими поэтами, чтобы продемонстрировать свое умение усиливать драматическое впечатление. Когда речь идет о еврейской литературе, подобная оценка оказывается необычайно важной.
Можно только надеяться, что благодаря уже приведенным цитатам и последующим ссылкам читатель составит полное впечатление о значительном объеме и характере живых и драматичных литературных текстов из Рас-Шамры.
Три большие таблички с текстом повести о Керете начинаются с описания восстановления дома правителя, из которого был изгнан наследник. В нем описано оплакивание правителя и образование новой семьи. После описания серьезной болезни правителя происходит его выздоровление, вызвавшее яростное недовольство его сына, претендовавшего на престол аналогично библейскому Авессалому.
Хотя нам и неизвестно, какая именно часть повести оказалась утрачена, все равно текст представляет особенный интерес для изучения жизни ханаанского общества, и в частности взаимоотношений внутри семьи правителя.
В этой связи процитируем первую табличку:
Дом царя погиб,
Дом, в котором было семь братьев,
Семь сыновей одной матери.
Отчий дом Керета разрушен,
Жены, с которой вступил в брак, он не находит,
Жена, бывшая ему угодной, исчезла.
Свою законную жену он нашел,
Свою законную супругу.
Он женился, и она забеременела,
И сына ему она принесла.
Три года они были здоровы,
Четыре года [все] здравствовали,
В пять Решеф призвал их к себе,
В шесть их день омрачился,
И в семь, о-о, они полегли один за другим.
Керет не увидел своих приверженцев,
Он увидел, как разгромили его сторонников,
И свое жилище полностью разрушенным,
И, увы! Вся [его] семья погибла,
И все его наследники умерли.
Он вошел в свою комнату, он плачет,
Причитает и слезы льет,
Его слезы текут ручьем,
Как деньги падают на землю,
Как золотые сикли на кровать.
Выплакавшись, он засыпает,
И во сне к нему приходит Эль,
Отец всех людей,
И, приблизившись, обращается к Керету:
«Довольно тебе плакать, Керет,
Довольно слезы лить, любезный слуга Эля».
Затем Эль говорит Керету, что ему надо сделать, чтобы покончить со своими несчастьями. Он должен завоевать новую невесту. Керет точно следует указаниям Эля:
Он умылся и выкрасился хной,
Он умыл свою руку, свою ладонь,
Свои пальцы, вплоть до плеча;
Он вступил под навес загона для скота,
Он взял в руки ягненка для приношения,
Ягненка из-за ограждения,
Целый хлеб для своего [ритуального] уединения.
Он взял птицу, птицу жертвенную,
Он вылил вино в чашу из серебра,
Мед в чашу из золота,
Потом он поднялся на крепостной вал,
Поднялся на вершину башни,
Он поднял свои руки к небу.
Он принес в жертву быка
Элю, своему отцу,
Он выразил свое подчинение Ваалу,
Принося ему жертву,
Сыну Дагона, своей едой.
Керет спустился вниз с крыши,
Он приготовил зерно из хранилища,
Зерно из амбара,
Чтобы печь хлебы пять месяцев,
Готовить пищу в течение шестого месяца.
Собрал войско из лучших бойцов
Войско его многочисленным было:
Триста мириад пехотинцев,
Тысячи щитоносцев и мириады рыболовов,
Марширующие тысячами, измученные,
Тысячи тысяч, подобные пыльной буре.
По двое в колонне маршировали,
По трое маршировали они,
У одного он дом запер,
Лишенного возможности двигаться на одре несли,
Они были подобны саранче,
Как кузнечики заполнили пустыню,
Они шли день, шли другой [день],
Когда солнце взошло на третий [день],
Они достигли гробницы Астарты Тирской,
И там у [гробницы] богини Сидона,
Там Керет великодушный принес клятву:
«В присутствии Астарты из Тира
И Элат, богини Сидона,
Если Хураю в свой дом я приму,
Если введу девицу в двор свой,
Я два веса ее серебром дам,
А третий вес золотом!»
Они шли день, второй день,
Третий, четвертый день.
Он достиг Удума Великого,
Удума царственного,
Он наступал на город,
Устраивал засады у селений,
Нападал на полях на заготовляющих топливо,
На гумнах на веющих зерно,
На черпающих воду из источников,
На воду в кувшинах носивших,
Он выжидал и день, и другой,
Третий, четвертый день,
Пятый, шестой день,
Потом при заходе солнца на седьмой день
Король Пебел не смог заснуть
Из-за мычания своих быков,
Из-за стука своих топоров,
Из-за рева своих волов,
Из-за воя голодных собак…
Окруженный в своем городе, отец невесты посылает к Керету двух гонцов:
Возьми серебро и золото,
Золота сколько хочешь,
И возьми трех лошадей,
Колесницу и возничих, хорошо оснащенных.
Не осаждай Удум Великий,
Удум царственный.
Удум – дар Эля,
Подарок Отца всех людей,
Покинь, о властелин, мой дом,
Уйди, правитель, из моего двора.
Керет отвергает его предложение и выдвигает свои требования:
Зачем мне серебро и золото?
Она ценнее, чем золото.
Зачем мне скот и рабы?
Колесница с тремя ярмами, хорошо пригнанными,
Нет, дай мне то, чего нет в доме моем,
Дай мне девицу Хураю,
Прекрасную, первородную твою,
Чья прелесть равна прелести Анат,
Чья красота сравнима с красотой Астарты,
Чьи глаза голубее небесной лазури,
Чьи глаза как чаши из сердолика,
Я возрадуюсь, увидев ее.
В видении мне ее Эль отдал,
Владыка всех людей обещал.
Легенда о Акерте, сыне царя Денела, сохранилась полнее, чем повествование о Керете. Сопоставление двух текстов показывает, что ханаанский эпос был достаточно традиционным, напоминая по форме и стилю другие памятники архаического эпоса. Рассказ о рождении и смерти царевича Акерта, сына короля Денела, напоминает по стилю «Илиаду» и «Одиссею». Наряду с людьми в действии участвуют боги, прежде всего богиня Анат. Возможно, текст создан на основе местной легенды, которая, в свою очередь, основывается на деяниях исторических персонажей. Впоследствии на ее основе возник боле краткий ритуальный текст, который использовали во время торжественных обрядов по вызыванию дождя во время засухи или голода, в которых правитель участвовал вместе со жрецами. Общность функции привела к появлению сходства повести с мифологическими текстами.
Опишем детально (насколько это возможно) этот текст, чтобы указать на задачи, которые стоят перед исследователем, восстанавливающим литературу Ханаана.
В табличке, которую принято считать началом (на ней оставлено незаполненными пятнадцать или двадцать строк сверху), описано, как в течение семи дней бездетный правитель Денел молился в храме Ваала, чтобы Ваал умолил Эля пожалеть его и даровать ему сына.
Тогда на седьмой день
Ваал сжалился над ним,
Бог плодородия снизошел к мольбе,
Ответил на стенания героя,
Что у него нет сына, как у его брата,
Нет продолжателя, как у его сородичей:
Возможно, у него будет сын, как у его брата,
Продолжатель рода, как у его сородичей.
«Смиренно принеси богам пищу,
Смиренно поднеси напитки божественным,
Тогда благословит тебя Эль, быкоподобный мой отец,
Возблагодари Творца всего сущего,
И пошлет он сына в твой дом,
Даст опору крыше твоего дворца,
Того, кто поставит стелу своего предка-бога
В святилище, где покоятся его предки,
Кто совершит возлияния на их землю,
Оросит пыльную землю вином,
Того, кто соберет своих подданных,
Кто защитит их от врагов,
Кто поддержит руку твою, когда ты пьешь,
Кто позаботится о тебе, когда ты напьешься,
Кто может вкусить свою пищу в храме Ваала,
Свою долю в храме Эля,
Кто починит кровлю его прохудившуюся,
Кто постирает одежду его, когда она запачкается».
Получив благословение Эля, Денел отправляется домой, и вскоре у него рождается ребенок, о котором ему сказал Ваал. Затем следует прославление Эля, в котором практически дословно воспроизводится предыдущий отрывок. Очевидно, что данное описание отражает реальный перечень обязанностей сына по отношению к своему отцу и предкам, аналогичное еврейскому закону, изложенному в форме десяти заповедей.
Чтобы оградить новорожденного царевича от посягательства злых сил, Денел приводит «мудрых женщин», то есть повивальных бабок, которые принимают младенцев, или заклинательниц, которые оплакивают умерших. Они должны были произносить заклинания, отгоняющие злых духов от ложа царицы. Заботясь о будущем ребенке, Денел считал месяцы до рождения своего сына.
Итак, первые два столбца первой таблички прекрасно и полностью сохранились. Но последние несколько строк второй колонки, а также третья и четвертая колонки отсутствуют. Здесь, очевидно, описано рождение и юность царевича Акерта, причем в описании повторяется перечисление его обязанностей как сына и наследника.
Текст снова возобновляется в пятой колонке, где описан Денел, разбиравший тяжбы у ворот своего города. Когда появляется божественный мастер, мудрейший и искуснейший, он гостеприимно принимает Бога. За это Бог дарит царевичу Акерту свой лук и стрелы, с условием, что тот посвятит Богу первые плоды своей охоты.
В шестой колонке рассказывается, как богиня Анат позавидовала царевичу и захотела получить этот лук. Но царевич не пожелал расстаться с ним ни за золото, ни за серебро, ни за обещание вечной жизни. Оскорбившись, богиня вмешалась в его судьбу, и в первой колонке второй таблички говорится о том, что Анат получила разрешение Эля убить Акерта по ложному обвинению в том, что он совершил над ней насилие.
Затем Анат соблазняет Акерта обещанием поохотиться в определенном месте. На обороте табличке после нескольких несохранившихся строк говорится о том, как убиийца Ютп ждет царевича, чтобы сбросить в пропасть, где его растерзают хищные птицы. Может быть, их также послала Анат, но мы не можем это узнать из-за поврежденного текста.
На основании первых шести фрагментарных строчек третьей таблички можно узнать, что лук упал в воду и разбился. Тем временем сестра Акерта, Мейда, видит окровавленных грифов и предсказывает беду. На Древнем Востоке кровь являлась символом проклятия (Ср. Быт., 4: 9—12). Чтобы отвести его от своей земли, Денел, священный правитель, раздирает на себе одежду и произносит заклинание:
В течение семи лет Ваал находится в заточении,
Тот, кто гонит облака,
А все без росы, без дождей,
Без поднятия вод глубинных,
Без громоподобного голоса Ваала,
От Денела податель плодородия отвернулся,
Даже воин, защитник, слуга Хрнма покинул.
Посадив свою дочь на осла, совершает объезд полей, обнимая и целуя те стебельки, которые может найти на выжженной земле, осуществляя обряд подражательной магии:
Денел проходит по своей сожженной земле;
Он видит растение на выжженной земле,
Он видит росток на кустарнике,
Он обнимает росток и целует его.
«А, вот и мое растение,
Как я хотел бы, чтобы этот цветок вырос на сухой земле,
Чтобы трава смогла вырасти под кустарником,
Чтобы земля героя Акерта снова стала прежней,
Чтобы амбары вновь наполнились зерном».
Он объехал свою проклятую землю;
Он увидел колос на проклятой земле,
Один колосок, растущий на проклятой земле.
Он обнял колосок и поцеловал его:
«Выслушай меня, о малый колосок!
Вырастай высоким и принеси много колосьев,
Пусть все колосья растут сильными,
Такими, как руки героя Акерта,
И тогда мы соберем их и наполним амбар.
И тут наступает кульминация трагедии. Два посланника объявляют о смерти Акерта. Текст почти не прерывается до третьей колонки, где Денел просит Ваала сломать крылья грифов, чтобы заставить их спуститься вниз, чтобы убитый горем отец мог собрать останки Акерта и похоронить его. Наконец к нему спускается грубая старая мать грифов (sml):
Ваал сломал ее крылья,
Да, Ваал сломал у нее крыло,
И она упала к его ногам,
Он раскрыл ее пасть и заглянул внутрь.
Увидел мясо, увидел кости.
Потом он вынул Акерта,
Плача он вынул его из орла и похоронил его, Он захоронил его в мире тьмы.
После этого Денел проклинает те местности, что находились близ места убийства. Эпизод напоминает об иудейском обычае наложения проклятий на жителей поселений, находившихся близ мест убийства, когда совершивший его оставался неизвестным (Втор., 21: 1–9).
Король проклинает Источник Воды:
«Будь проклят, Источник Воды,
Потому что на тебе лежит вина в убийстве Акерта, героя,
Ты не дал ему убежища!
Да будет так во веки веков,
Для нас и для каждого будущего поколения!»
Так он сказал и ударом жезла подтвердил сказанное.
Он подолшел к дереву Мирт, которое излучает благоухание при горении.
Он возвысил голос и закричал:
«Будь проклято, о дерево Мирт, которое испускает свое благоухание, когда горит,
Потому что на тебе лежит вина в убийстве Акерта, героя!
И пусть твои корни никогда больше не вырастут большими.
И пусть люди обрывают твою крону.
Да будет так во веки веков,
Для нас и для каждого будущего поколения!»
[Так сказал он] и ударом жезла подтвердил сказанное.
Он прошествовал в город Бегущих вод Абилум,
Город правителя Луны – бога.
Он возвысил голос и закричал:
«Проклинаю тебя, о город Абилум,
Потому что на тебе лежит вина в гибели Акерта, героя,
И пусть Ваал ослепит тебя,
Да будет так во веки веков,
Теперь и для каждого будущего поколения!»
[Так сказал он] и ударом жезла подтвердил сказанное,
Текст продолжается и прерывается на четвертой колонке, где описан ритуал оплакивания царевича во дворце:
Денел вернулся домой.
Разжег огонь во дворце,
Созвал плакальщиц, чтобы они пришли в его дворец,
Привел плакальщиц на свой двор
И воинов, которые пострадали в битве,
Они оплакивают Акерта, героя,
Они льют слезы за потомка Денела, подателя плодородия.
И дни, и ночи,
И месяцы, и годы, семь лет они льют слезы,
Они оплакивают Акерта, героя,
Они льют слезы за потомка Денела, подателя плодородия.
После оплакивания наступает время кровной мести, которую осуществляет сестра Акерта, Дева:
И тут заговорила Дева, которая несла воду на плече…
«Благослови меня своим благословением так, чтобы я могла идти;
Благослови меня твоим благословением так, что я могла идти с твоим благословением,
Тогда я смогу покарать того, кто убил моего брата,
И я смогу покончить с тем, кто уничтожил потомка моей матери».
Освежившись после оплакивания, мужественная Дева надевает одежду воина и ищет обидчика в его лагере, где ее ошибочно принимают за Анат, которая собиралась убить Акерта. Текст заканчивается эпизодом, где Дева дает явно отравленное вино Утрну. На этом текст обрывается, так как конец таблички сломан. Возможно, здесь размещался заголовок, который отсылает к определенному абзацу, который следовало прочесть следующим. Бесспорно, в нем описана месть Девы.
История, возможно, продолжается на одной из трех весьма фрагментарно сохранившихся табличек, где, скорее всего, говорится о возрождении дома Денела после смерти Акерта. Но все это домыслы. Кустодий в конце третьей колонки текста об Акерте содержит заголовок следующей части, что точно свидетельствует о продолжении текста, но сам текст не сохранился.
Хотя в текстах из Рас-Шамры отсутствуют записи гимнов, в Ханаане существовала обширная гимнография. На это указывает широкий репертуар молитвенных текстов. Правда, почти ничего не дошло до нас полностью. Почти единственным исключением можно считать небольшой фрагмент, написанный аккадской клинописью, который можно отнести к гимнам прославления.
Однако в переписке из Эль-Амарны встречаются некоторые абзацы, которые по своей поэтической манере и литературной форме напоминают отрывки, которые мы уже приводили в своем анализе ханаанской поэзии. В этих отрывках представлен такой традиционный для гимнографии прием, как нарастающие гиперболы. Данный троп практически не встречается в обычной деловой переписке. Отличается от традиционного и их язык. Его лексический запас намного богаче, чем в письмах местных жителей друг другу.
Так, например, Намиаваза, правитель земли Уби со столицей, размещенной в Дамаске, обращается к фараону, используя традиционную формулу уничижения, основанную на нарастающих метафорах:
…твой слуга
Прах у ног твоих,
Земля, по которой ты ступаешь,
Трон, на котором ты восседаешь,
И скамеечка для твоих ног.
Рухмания, правитель Саруны (Северная Палестина), пишет:
Твой верный раб,
Прах от ног твоих,
Глина, по которой ты ходишь,
Скамеечка для твоих ног.
Аммунира из Бейрута использует последний оборот.
В приведенных отрывках можно отметить поэтический параллелизм и фигуры, напоминающие градацию, характерную для хвалебных гимнов. Сравнение со скамьей для ног использовано в Псалме 110 из псалтыри. Далее Намиаваза использует градацию, также представленную в Ветхом Завете (псалом 89: 36):
Мой властелин – это солнце на небесах,
И как люди ждут восхода солнца на небеса,
Так и слуги ждут, как извергнет слова
Изо рта их господин.
Таги пишет на языке, заставляющем вспомнить Книгу пророка Амоса (9: 12):
Я обратил на тебя очи мои,
И когда мы поднимемся вверх на небеса
Или спустимся вниз в подземный мир,
Твоя голова покоится в моих руках…
И снова:
Я посмотрел туда и посмотрел сюда,
Но нигде не увидел света;
И я посмотрел на правителя, моего господина,
И увидел я свет солнца.
И повернул я глаза к нему,
Чтобы служить правителю, моему господину,
И даже если кирпич упадет со строящихся лесов,
Я не отойду от ног правителя, моего господина.
Данный оборот повторяется в письмах от палестинских вождей племен адду-дани и иахтири.
Подобные обороты совершенно точно указывают на то, что в ханаанском культе было известно пение псалмов. Данный вывод подтверждает и анализ литературных текстов из Рас-Шамры. На многих из них есть пометы и разделительные знаки, используемые при антифонном пении. В административной переписке храмов обнаружены списки певцов, которые составляли важную часть тех, кто обслуживал церемонии.
Приведенные выше фрагменты мифа о Ваале и другие тексты могут создать обманчивое впечатление, что ханаанская литература не отличалась ни многообразием, ни большим количеством памятников. Однако следует помнить, что до нас дошли не все литературные сокровища Ханаана, а только те тексты, которые на глиняных клинописных табличках. Записи на папирусе бесследно исчезли, не выдержав времени. Если бы они сохранились, то, несомненно, позволили бы говорить о большем разнообразии литературных произведений.
Мифы и легенды Рас-Шамры и сохранившиеся фрагменты псалмов на амарнских табличках, скорее всего, являлись образцами, которые специально фиксировали на глиняных табличках и хранили во дворце или в храме. Другие документы, как, например, погодные записи событий, отчеты, переписка или утраченная работа Сахуниатона, выполнялись на непрочном и недолговечном папирусе.
О высоком художественном уровне ханаанской литературы свидетельствует то, что она стала главным первоисточником для литературы евреев. Ее создали дикие пришельцы из пограничных полупустынь вместе с предшественниками, уже осевшими на землях Палестины. Вместе с новым для них развитым земледельческим укладом они восприняли от ханаанских крестьян и соответствующий ему комплекс ежегодных празднеств, жертвоприношений и связанных с ним текстов.
Зависимость древних земледельцев от природы запечатлена в мифах о поединке Ваала с владыкой бурных вод и ритуалах, связанных с праздником в честь наступления нового года и начала зимних дождей. Еврейские книжники приняли концепцию Бога – защитника мира от сил Хаоса и практически без изменений инкорпорировали ее в собственную веру, создав образ единого Бога, приведшего их из Египта, наиболее полно отраженный в Псалтыри, Книгах пророков и Апокалипсисе.
В то же самое время, отмечая влияние ханаанской литературы на Израиль, мы должны подчеркнуть, что образ Господа-Вседержителя оказался единственным случаем, когда в иудаизме отчетливо проявилось ханаанское влияние.
Ханаанская концепция умирающего и воскресающего бога, которая выражается в мифе о поединке Ваала и Мота, не повлияла на еврейскую философию. Эта часть ханаанской мифологии послужила всего лишь основой, став объектом обличения для ветхозаветных поэтов, авторов псалмов и пророков. Более тысячи лет спустя Дж. Мильтон совершенно аналогично использовал языческую мифологию в своих поэмах «Потерянный рай» и «Возвращенный рай».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.