«Герои тыла»
«Герои тыла»
Там весна в окопах грозная,
Здесь ликует пошлый тыл…
Не страшна здесь ночь морозная —
Совесть скисла, ум застыл!
Дядя Гиляй
Рассказывая о москвичах эпохи Первой мировой войны, нельзя не упомянуть о такой категории обитателей Первопрестольной, как «герои тыла». Еще современники награждали их эпитетами: «мародеры тыла», «гадины тыла», «новые люди». При всех вариантах смысл подразумевался один – это скороспелые богачи, чей образ жизни лучше всего отражала пословица «Кому – война, кому – мать родна». Популярный в те годы писатель Н. Н. Брешко-Брешковский дал им такую характеристику:
«Всех этих господ коммивояжерского типа выбросило недавно каким-то стихийным приливом. Это была накипь войны, вернее – накипь тыла. Она существовала и раньше, но не кидалась в глаза, прозябающая в темном мизере, голодная, обтрепанная, небритая, в заношенном белье… Эти мелкие биржевые зайцы, ничтожные комиссионеры, безвестные проходимцы собирались в кофейнях, на Невском перед банками, маячили под внушительными портиками биржи. Они ездили в трамваях, норовя не платить за билет, хвастаясь, что делают это из принципа, что это для них род спорта.
Грянула война – и какая разительная перемена декораций и грима! Воспрянула голодная проходимческая шушера. Откуда только что набралось! Милостивые государи коммивояжерского типа стали торговать солдатскими шинелями, бензином, полушубками, йодом, железом, мукою, сахаром – всем, что идет на потребу чудовищному хозяйству многочисленных армий. Наживались громадные деньги. Наживались на том, что Икс познакомил Игрека с Зетом, свел их в кабаке.
Дорогие рестораны с тепличными пальмами, метрдотелями, напоминавшими дипломатов и министров, стали ареною деятельности этих «новых людей», вчера еще бегавших по кофейням и терпеливо дежуривших в дождь у банковских подъездов.
“Новые люди” проснулись богачами, которые могут швырять сотни и тысячи. Это сознание опьяняло их. Повсюду – к “Медведю”, “Контану”, “Кюба”, “Донону”, где прежде собиралась изысканная, внешне во всяком случае, публика, этот новый “чумазый”, туго набивший в несколько часов свой бумажник, принес и свое собственное хамство, привел своих женщин – вульгарных, крикливых, не умеющих есть, богато, с вопиющей безвкусицею одетых, сверкавших крупными бриллиантами в невымытых ушах.
Сами “чумазые” успели приодеться у лучших портных. Но платье сидело на них, как на холуях, и духи, купленные в “Жокей-клубе”, не могли заглушить годами впитавшийся запах грязных, трущобных меблирашек, где в тесной комнатке рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде желтые окурки дешевых папирос…
“Новые люди”, вызывая откровенно-презрительные улыбки у всегда таких непроницаемых “каменных” метрдотелей, кромсали рыбу ножом, засовывая себе в рот чуть ли не половину острого лезвия.
Год назад они робко жались в передних этих ресторанов, вытребованные сюда спешно каким-нибудь зайцем покрупнее. А теперь они сами здесь “господа” и с непривычки, не зная, как держаться, заискивают перед прислугою, фамильярничают со швейцарами, хлопают их по плечу: “Как ваши детки, Герасим?” – и суют рублевку, чтоб казаться “настоящими барами”.
Они хотели, чтобы от них воняло деньгами. Они требовали самых дорогих вин, закусок, швырялись направо и налево шальными “чаями”. И все же лакеи служили им нехотя, презирая их. Они, эти “новые люди”, почувствовали себя вдруг спортсменами, появляясь на скачках, играя, самодовольно целуя руки у модных кокоток и содержанок, прежде таких заоблачно недосягаемых, а теперь доступных по цене».
«Героям тыла» были посвящены и стихотворные строки:
Золото льется рекой…
По фантастическим ценам
Нынче торгует мукой,
Завтра торгует он сеном.
Всю развивает он прыть,
Чуть на гешефт где похоже,
И, чтобы кожу добыть,
Лезет и сам он из кожи.
Так, где запасов не счесть,
Татем полночным приблизясь,
Сеть начинает он плесть, —
И начинается «кризис».
Цены пускаются в пляс,
Выше все скачут упорно…
Правда, речь ближних подчас
Слушать бывает зазорно:
Здесь закричат «караул»,
Там проклинают пиявиц…
Да, – но в шантанах разгул!
Да, – но объятья красавиц!..
Вторгся в наш тыл он, как враг,
Всюду, где он, – там заминка.
Сделает некий он знак,
И исчезает из рынка
Нужный продукт до поры, —
Так исчезает вдруг странно,
Словно бы в тартарары
Он провалился нежданно…
Схватит он слух на лету,
Пальцем ударит о палец, —
И на текущем счету
Есть, уж глядишь, капиталец…
«Новых людей» не обошел своим вниманием кинематограф. Летом 1916 года на экранах России демонстрировалась «злободневная сенсационная драма» «Мародеры тыла» («В вихре спекуляции»). Как таковой сюжет фильма представлял собой череду картин, отвечавших представлениям зрителей о механизме спекуляции: торговцы во главе с купцом Хапуновым, желая еще больше поднять цены, придерживают хлеб на складах. Тем временем перед дверями магазинов растут «хвосты». Наплевав на страдания народа, «мародеры тыла» предаются кутежам, но наступает момент расплаты – спекулянты арестованы и посажены в тюрьму.
Даже поверхностное знакомство с этими свидетельствами эпохи позволяет понять, что речь идет о спекулянтах, сколотивших состояния в условиях вызванного войной товарного дефицита. Одним из источников таких богатств служила причастность к поставкам в армию продовольствия, обмундирования, обуви и снаряжения. Небольшое жульничество, почти незаметное на фоне огромных объемов всего того, что требовалось войсками, – и деньги в кармане.
Получение новых сапог
Секрет получения вагонов
Примером может служить афера московского купца А. Е. Есиса. В начале сентября 1914 года он заключил с командиром 85-й пешей дружины словесный договор на поставку 300 пар сапог по 7 рублей за пару. В магазине сапоги принимали строевые офицеры, не являвшиеся специалистами в сапожном деле. Сам купец, предъявляя товар, приговаривал:
– Не сапоги, а ягодки.
Из всей партии только 21 пару изготовили в мастерской Есиса, остальные были закуплены в Кимрах, Вятке, Череповце. И все они оказались непригодны к длительной носке: на сапогах стояли картонные подметки, искусно прикрытые кожей, стенки не пришивались, а были приклеены. По аналогичной технологии были слеплены 87 пар сапог, проданных 87-й пешей дружине.
Только в апреле 1916 года жулик Есис предстал перед судом.
Кстати, известный эпизод появления Г. Распутина в ресторане «Яръ», когда пьяный «старец» во всеуслышание хвастался близостью к царской семье, был связан с переговорами по поставке большой партии солдатского белья. Стремясь заручиться содействием «возжигателя царских лампад», группа московских дельцов организовала Распутину кутеж.
Другим способом быстрого обогащения служили операции по «проталкиванию» вагонов с нужными грузами. Поскольку пропускная способность железных дорог России не давала возможности перевезти все потребное количество грузов, чиновники МПС устанавливали очередность перевозок. Понятно, что приоритетом должны были пользоваться военные грузы. Впрочем, достаточно большая сумма денег позволяла отправить в путь вагоны с любыми товарами.
Отправителю нужно было только точно знать, кому и сколько платить.
Московские газеты писали о нуворише Ж., жена которого в ложе театра громко хвасталась материальным благополучием: за ботинки уплатила 800 рублей, за костюм – 1900, колье обошлось в 27 тысяч. И это в январе 1917 года, когда большинство москвичей стонали в тисках нужды!..
Капельдинеру, подавшему шубы, Ж. сунул «на чай» десятку и объявил во всеуслышание:
– В ентом годе у нас будит своя ложа…
А до войны он служил всего лишь управляющим второсортных «нумеров», где из-за близости к вокзалам останавливалось много комиссионеров и сотрудников транспортных фирм. Начавшиеся в дни войны неурядицы на железных дорогах для Ж. послужили прологом к богатству. Получая хорошие комиссионные за то, что сводил друг с другом нужных людей, он быстро сколотил стартовый капитал и сам занялся спекулятивными операциями.
Да что там бывший управляющий «меблирашками». Журналист Эр. Печерский устами героини своего фельетона «Что делать?» называл представителей совсем других слоев общества, наживавшихся на войне:
«– Понимаете ли вы то время, которое мы переживаем сейчас? – продолжала она упавшим голосом. – Мы точно не в благоустроенном государстве, а в глуши сибирской тайги бродим… Среди живых мертвецов… Я не говорю уже о мародерах, а имею в виду часть нашей интеллигенции… Знаете, чем она сейчас занимается?.. Играет на бирже…
Зайдите к любому инженеру, врачу, присяжному поверенному…
Поговорите с ними… Через два слова вы обязательно услышите о “коломенских” или “ленских”… Да, да… Все склонились теперь у подножия биржевого идола… И бывшие народники, и бывшие марксисты… Те ее бывшие деятели, которые с упоением лезли когда-то во имя свободы под копыта лошади, в тюрьмы, под пули и “штыки”, – те самые люди с таким же упоением кричат теперь:
– Покупаю… Продаю…»
«Акулы коммерции»
Вспоминая о людях, окружавших ее в военные годы, Н. Я. Серпинская упоминала о присяжном поверенном А. С. Зернове, который «сменил профессию адвоката на военного поставщика и имел от нее дохода во сто раз больше, чем от адвокатской практики». Распухнув от денег, Зернов не только окружил роскошью жену, но и завел целый гарем, предлагая понравившейся даме в качестве месячного содержания двадцать тысяч рублей.
Однако, судя по свидетельству журналиста И. Южанина, женщины военной поры не только помогали «новым людям» потратить деньги, но и сами были не прочь заработать на торговых операциях: «…наше время или, вернее, безвременье создает новые возможности для всех, кто только желает воспользоваться моментом. Самой доходной профессией теперь у нас считается спекуляция. Спекуляцией теперь занимаются все: врачи, юристы, студенты, инженеры, актеры, журналисты, бывшие штатские, бывшие военные. Все перемешалось, спуталось в один хищнический клубок крепкой стальной нити, опутавшей обывателя по ногам и по рукам. Мужчина-спекулянт, однако, недолго процарствовал самостоятельно. Конкуренция сильному полу явилась неожиданно со стороны женщины. В спекуляцию явился новый энергичный деятель – женщина. Как и всегда, новшество взяло свое начало в Петрограде. Вчерашние политиканствующие салоны превратились в салоны по всякого рода поставкам, устройству самых головокружительных комбинаций. Из Петрограда женщина-спекулянт направилась в Москву, отсюда – по всей необъятной матушке-Руси. В шикарных кафе и ресторанах вчерашние кокотки, демимоденки, искательницы приключений делают дела. Продают бязь, шьют пояса, закупают сталь, комбинируют “с бумагой”, очень тонко разбираются в аспирине и с особенной настойчивостью напирают на свое могущество.
– Будьте покойны, я ему сдам этот мел по 175 рублей пуд. Пусть попробует не взять.
И угроза имеет свое основание. Раньше тузов заманивали хипесницы и шантажировали в своих укромных местах. Теперь не нужен шантаж, не нужно хипесничество, когда можно открыто грабить и шантажировать.
Но не только “эти женщины” пошли по спекулятивной стезе. В Москве сотни дам общества, вчерашние проповедницы высшей морали, носят шикарные туалеты, добытые коммерческими делами. Одна продала удачно старое сукно, заработав вместе со своим мужем на этой комбинации 12 тысяч рублей.
В Москве теперь женщина занимает в спекуляции не меньшее положение, чем мужчина. Последний приобрел в лице женщины толкового и энергичного сотрудника».
Шальные деньги, оказавшиеся в руках «героев тыла», породили новое для Москвы явление – «мотовство военного времени». Одно из описаний этого феномена появилось в 1916 году на страницах вечерней газеты «Время»:
«На далеких героических полях потоками льется кровь, тысячи людей отдают свою жизнь за счастье будущего, в кровавом вихре выковывается новая светлая жизнь.
Особая бухгалтерия
– А на какую сумму у него растрата?
– На один приличный парюр и пару модельных туалетов.
А здесь, в тылу, в царстве мира и покоя, вдали от ужасов войны, творится безумие.
Страна переживает величайшую трагедию.
Все силы должны быть напряжены в эти исторические дни испытаний.
А между тем здесь, в тылу, какая-то вакханалия бесстыдных трат.
К сожалению, у нас об этом много говорят, но делают для борьбы с этим страшным и опасным злом очень мало.
Первый шаг в этом направлении сделан комитетом союза “Артисты Москвы – русской армии и жертвам войны”.
В последнем заседании решено выступить против расточительности и роскоши, о назревшей необходимости призвать общество к борьбе с этим нелепым кошмаром.
На совещании артистов намечен целый ряд практических мер для борьбы с чрезмерной роскошью туалетов.
Давно пора!
В ряде очерков мы нарисуем картину мотовства и роскоши в тылу.
I
Пальма первенства в невероятном мотовстве принадлежит женщине.
Несмотря на то что мы лишились ряда губерний, поставлявших нам всякого рода материи для дамских туалетов, несмотря на отсутствие привоза моделей из любимой “заграницы”, наши дамы продолжают, и даже еще с большим успехом, шикарно одеваться, поражая глаз своей роскошью и расточительностью.
Если вы заглянете в любой из модных магазинов, во всякого рода “Modes et robes”, то вы увидите, что теперь, как никогда, дамы наполняют эти “счастливейшие” учреждения.
То, что валялось в течение десятков лет на чердаках, всякого рода гниль и старье, – все снова пошло на продажу.
Всевозможные остатки материй самых нелепых рисунков, заваль, вышедшая из моды еще десять лет назад, – все это распродано по небывалым ценам.
Нужно отдать справедливость столицам – они побили в этом отношении рекорд.
За “модель” платья в Москве платят небывалые деньги: от 600 до 1300 рублей.
Гениальные поставщики моделей – все эти m-me Мари, Софи умудряются провозить под грохот пушек модели из “самого” Парижа и за невероятные деньги подносят их безумствующим дамам.
Одновременно с моделями всяких шелковых, фай-канаусовых, бархатных выдумок жриц современного мотовства, невероятные деньги платят за шляпы – это больное место дамских туалетов.
Украшения к шляпам вздорожали на 250–300 процентов.
Все эти эспри, птицы всяких видов превратились в “Синюю птицу” для модниц.
За эспри, стоившее до войны 45 рублей, теперь платят 200–250 рублей.
В ход пошло все, что казалось безнадежным.
Зашуршали кредитные бумажки, и под шум их еще ярче забурлили больные стремления к мотовству.
II
Мой собеседник – директор одного из крупнейших в Москве модных предприятий Я. И. Стейнер, успевший изучить психологию своих многочисленных клиенток, высказывает следующие соображения о мотовстве и роскошестве, царящих в тылу.
– Надо быть справедливым: то, чему мы являемся теперь свидетелями, действительно производит тягостное впечатление.
Такого равнодушного отношения к деньгам, к безрассудным тратам, какое наблюдается теперь в отношении покупок всякого рода предметов далеко не первой, второй и даже третьей необходимости, я никогда еще за время моей близости к моему делу не видел.
О ценах не говорят, не торгуются. И чем дороже предмет, тем больше шансов на то, что будет скорее продан.
И мне кажется, что самым верным средством борьбы с мотовством и роскошью было бы понижение цен на все предметы роскоши, и даже второй, и третьей необходимости.
Тогда я убежден, несомненно, эта больная страсть к дорогим вещам утихла бы.
Для расточительного, несомненно обладающего какими-то странными чувствами, само стремление к “самому дорогому” потеряло бы свою остроту.
Но я должен подчеркнуть, таково убеждение, являющееся прямым следствием моих наблюдений, что мотовство, эта болезненная расточительность заметны только в пришлом населении Москвы.
Я знаю всех своих постоянных московских клиенток и должен сказать, что во всем том, что мы наблюдаем, москвичи меньше всего повинны.
Нас поражает, что главным элементом, расточающим огромные деньги, является элемент пришлый.
Это он без всякого смущения готов платить столько, сколько вы у него запросите.
И галстуки в 14 рублей, и ботинки в 65 рублей, и костюм в 250 рублей. Все это раскупается, проглатывается той огромной массой пришельцев, для которых цены деньгам не существует.
Духи, шелковые товары, меха – все, абсолютно все они пожирают с неимоверной легкостью.
Я укажу даже на более разительные примеры.
К нам приезжают из Азии: татары, персы, армяне.
Заказывают на тысячи всяких дорогих вещей, платят с каким-то поражающим олимпийским спокойствием огромные деньги, не смущаясь никакими ценами.
И до войны, и до переживаемого нами времени у нас все было без запроса, но теперь это стало для такого покупателя, о котором мы говорили, непреложной истиной, не вызывающей никаких сомнений.
Небывалый огромный рост нашего предприятия поражает своей быстротой.
Но, повторяю, – все это болезненное и загадочное исходит только от пришлого элемента.
Наше же коренные москвичи спокойны и едва ли, хотя бы в некоторой, незначительной своей части, заражены этой расточительностью и одержимы той болезненной страстью к дорогим вещам, которая так бросается в глаза здесь, в тылу, в наши исключительно трагические, тяжелые дни переживаемого народного бедствия…
III
Если мотовство и траты тыла достигают в области дамских туалетов невероятных цифр, то в не меньшей степени разительны цифры сумм, которые уплачиваются за драгоценности: бриллианты и жемчуг.
Перед нами несколько счетов, по которым были оплачены драгоценности, предназначенные для «героев тыла».
Эти счета когда-нибудь войдут в летопись той невероятной расточительности, которая царила в дни ужасной войны у нас здесь, в тыловых центрах.
Черным по белому написаны цифры:
Бриллиантовые серьги – 18 300 рублей.
Жемчужное ожерелье – 90 320 рублей.
Брошь аметистовая – 6100 рублей.
И т. д., и т. д.
Мой второй собеседник, один из крупнейших владельцев “бриллиантовой” фирмы в Москве, рассказывает следующие детали развития той вакханалии мотовства и расточительности в отношении драгоценных вещей, которая все увеличивается и ширится в своих размерах.
Запасливые москвичи и провинциалы отлично сознавали, что война ускорит наблюдавшееся еще раньше вздорожание драгоценных камней.
Дальновидные поклонники драгоценностей стали в изобилии закупать эти “предметы первой необходимости” наших богачей.
Благодаря этому, естественно, на рынке, еще не испытавшем влияния войны, стали значительно уменьшаться запасы драгоценностей.
Когда же в Россию с запада хлынула миллионная волна беженцев, принесшая с собой нам и нищету и богатство отдельных лиц, на рынке обнаружилась недостача в бриллиантах, жемчуге, изумруде, сапфире, кораллах и т. п.
Как предыдущий наш собеседник, так и этот отмечает, что московские клиенты не только не обнаружили повышенную страсть к предметам роскоши, а, наоборот, значительно сократили приобретение драгоценностей.
Зато новоявленные, всплывшие, как мыльные пузыри, богачи, нажившиеся во время войны, с жадностью набросились на драгоценности.
Психология в данном случае этих не так давно совсем несостоятельных людей вполне понятна.
В их руки попали неожиданно сотни тысяч рублей, и первым движением этих богачей было украшение драгоценностями представительниц прекрасного пола.
Никогда не приобретая раньше бриллианты и жемчуга, этот новый клиент, не зная цены всему, стал платить столько, сколько с него требовали.
Особенно показательной в данном случае может служить предрождественская продажа.
Ноябрь и декабрь побили рекорд всего того, что знали продавцы бриллиантов и других драгоценностей за все время их деятельности в Москве.
Трудно себе представить этот рекорд, ибо Москва издавна славилась тратами на драгоценности.
IV
(…) После сутолочного дня и бессмысленного вечера наступает момент безграничного веселья. Уже за Триумфальными воротами лицо Москвы меняется.
Здесь стоном стоит шум и разгул безумствующих москвичей.
Пьяная разгульная песнь несется, заглушённая порывами ветра.
Кутящая и веселящаяся Москва отправляется в любимые уголки, где можно будет взять все от жизни.
Здесь будет вино, коньяк, даже шампанское.
Содержатель одного из крупнейших в Москве ресторанов рассказывает:
– До чего нынче народ пошел безудержный, можно судить по тому, что за бутылку коньяку у нас платят 85, 90 и даже 100 рублей.
Сколько запросят, столько и дают.
Я думаю, что ни одна область мотовства не дает таких страшных цифр, как у нас.
Водка – 40–50 рублей бутылка.
Шампанское 30–40 рублей.
Ликеры, в особенности “любимые”, без цены.
Бери сколько хочешь.
На этих напитках люди нажили состояние. Имеются специальные нелегальные акционерные компании, закупающие и продающие по баснословным ценам.
Никогда Москва до войны и до запрещения продажи напитков не пила, сколько теперь.
Все те легендарные попойки, коими так украшена летопись кутящей Москвы, ничто, ноль, в сравнении с тем, что творится теперь.
Правда, раньше все это проделывалось определенным кругом людей, нынче роли переменились.
Безумствовавший купеческий сынок наживает, а на его место пришел случайный проходимец, волею судеб сделавшийся обладателем капиталов. Еще одна область, где с особенной яркостью выявилась расточительность “тыловых героев”, – это крупные игорные притоны.
Таких ставок не слыхала и не знавала старая Москва.
Банки по 85, 100 тысяч рублей являются обыкновенным, не вызывающим удивления делом. Самые крупные игры, сопровождаемые неизменным шулерством, развились, расцвели, вошли в жизнь мотовствующей Москвы, и за эти два года войны приобрели своего рода право гражданства.
Ужасней всего то, что карточной игрой увлеклись дамы, матери семейств.
В любом из карточных учреждений вы можете встретить десятки почтенных дам, жадно ловящих мифическое счастье.
Веселящаяся Москва обезумела и в своем безумье забыла о далеких страшных полях, где в кровавых муках рождается великое будущее России».
Кроме безудержных кутежей и покупки драгоценностей, «герои тыла» щедрой рукой тратили деньги на приобретение антиквариата. В феврале 1917 года, отметив бурный рост рынка предметов старины, газета «Утро России» указывала на его специфические черты:
«Никогда еще так хорошо не торговали антиквары, как в этом сезоне. Несмотря на высокие цены, которые продолжают все непрерывно расти, спрос на старинную мебель, фарфор, картины, бронзу и т. д. продолжает расти.
Появился новый тип покупателя, который жадно расхватывает у антикваров предметы старины, скупает на выставках картины и скульптуру.
На наших глазах в течение каких-нибудь нескольких месяцев народились миллионеры, “заработавшие” свои деньги на поставках, биржевой игре и спекуляции.
Большинство этих людей вышло из низов общества.
Лишенные всяких традиций, эти баловни счастья захотели стать господами положения и задавать тон в обществе.
Раньше эти господа удовлетворились бы хорошим выездом, автомобилем, годовым абонементом в Большом театре или же, пожертвовав крупную сумму на дела благотворительности, добивались бы получить звание коммерции советника, тайно вздыхая о дворянстве.
В наши дни эти миллионеры-выскочки устраивают салоны и рауты, приглашают на них политических и общественных деятелей, литераторов, художников и артистов. Теперь они собирают картины, старинный фарфор и бронзу, обставляют квартиры старинной мебелью и т. д., стараясь уверить всех, что они глубокие ценители всего прекрасного…
Посещая антикваров, эти новоиспеченные любители прекрасного и старины боятся показать свою невежественность. Это прекрасно учли торговцы и не только подсовывают новоявленным “любителям” всевозможные подделки, но и дерут с них безбожные цены.
Подделка старинной мебели достигла в Москве в последнее время огромных размеров, и совершается эта подделка артистически.
Новые миллионеры жадно раскупают эту мебель, уверяя других, что эта мебель взята из дворцов и аристократических особняков.
Являясь к антикварам, эти господа требуют одного – чтобы приобретаемые ими вещи были единственными, ибо это льстит самолюбию выскочки.
Если одни скупают картины старинных мастеров, то другие покупают исключительно футуристов, уверяя, что это искусство будущего, которое они понимают, ценят.
Но если одни проделывают все это ради того, чтобы прослыть тонкими ценителями искусства, то другие идут по пути озорства и хулиганства… Так, один из торговцев бумагой, И., наживший миллион, выстроил в одном из южных городов мраморный особняк, поручив художнику расписать его стены неприличными сценами.
Никогда еще выставка картин не продавала так много картин по значительно высокой цене, как в этом сезоне.
Группа московских миллионеров, наживших деньги на биржевых спекуляциях, скупила картины на московских выставках за этот рождественский сезон свыше чем на 100 000 рублей!
Мастерские известных художников осаждаются этими любителями прекрасного.
Как на характерный случай можно указать на следующее. У одного из художников была куплена картина одним высокопоставленным лицом, и вот господа спекулянты, украшающие свои квартиры картинами, поспешили купить у художника остальные работы.
Торговля антикварными вещами весьма выгодна, и нет ничего странного в том, что один широко известный москвичам меценат и художник занялся антикварной торговлей.
Характерно, что эти любители и ценители прекрасного проходят совершенно равнодушно мимо старинных книг.
Эти господа внесли дух спекуляции и в торговлю художественными вещами.
В Москве существует теперь группа лиц, задавшихся целью скупать произведения тех художников, которых, по их мнению, ожидает известность.
По циничному замечанию одного из этих скупщиков, громко сказанному на одной из выставок, вкладывать деньги в скупку картин по нынешним временам выгоднее, чем вкладывать капиталы в процентные бумаги.
Один из скупщиков в Москве приобретает картины одного известного художника в том расчете, что этот художник должен скоро умереть, а тогда его картины повысятся в цене!
Дух спекуляции, чуждый до сих пор этой области, внесен теперь и сюда».
Любопытны опубликованные вечерней газетой «Время» в январе 1916 года высказывания относительно спекуляции, сделанные видными московскими общественными деятелями. Так, член совета Министерства торговли Н. И. Гучков считал, что положить конец спекуляции смогут только «резкие и крутые меры»: установление специальными комитетами нормировки цен на предметы первой необходимости и обязательное уголовное наказание «тех, кто вздувает цены, скрывает запасы, нарушает таксу, обходит нормировку».
Исполняющий должность председателя губернской земской управы А. Е. Грузинов видел корень зла в отсутствии централизации при вывозе продуктов из одной местности в другую. «Закупка продуктов сосредоточена исключительно в руках лиц и ведомств, снабжающих нашу армию, – рассказывал он о существовавшей системе. – Уполномоченный министерства земледелия, намечая какую-либо губернию, воспрещает вывоз из нее, например, овса.
Между тем частные лица умудряются вывозить эти продукты тайком из запрещенных губерний.
Благодаря также целому ряду переписок и канцелярской волоките замедляется легальный подвоз из запрещенных губерний грузов, что, естественно, очень пагубно отражается на деле регулировки цен на рынках. (…)
Разделение же России на отдельные ячейки только на руку спекулянтам».
Старшина биржевого комитета А. Н. Найденов, выражая презрительное отношение именитого московского купечества к «новым людям», призывал обратить первоочередное внимание на «тузов, скрывающихся в шикарных кабинетах»:
«Чтобы бороться со спекуляцией, нужно раньше всего изолировать промышленность от этих все пожирающих акул, беззастенчиво обирающих население, упрятав их на все время войны туда, где в настоящее время пребывают гг. Поймановы, Трофимовы и т. п.[41]
Перед нами наглядный факт спекулятивных похождений наших промышленных королей.
Я говорю о той вакханалии, которая теперь наблюдается на нефтяном рынке.
Я сам принимал участие в нефтяном предприятии, но ушел оттуда только потому, что воочию убедился в наличии недопустимых способов наживы, к коим прибегают промышленные тузы.
Если завтра будет арестован по обвинению в спекуляции мелкий лавочник или изголодавшийся комиссионер, то разве этим будут достигнуты необходимые результаты? Во всех видах нашей промышленности и торговли имеются могущественные вдохновители-спекулянты, которые тесным кольцом окружили народ и выжимают из него соки.
«Герой тыла» – «земгусар»
Против этих-то господ и нужно направить все меры борьбы, вплоть до удаления из центра России истинных вдохновителей всероссийской спекуляции».
Гласный Московской городской думы Н. В. Щенков считал, что побороть спекуляцию можно, взяв на скрупулезный учет все запасы. Кроме того, он предлагал создать под эгидой Городской управы специальные склады, «в которых в изобилии были всякого рода продукты», и торговать ими через городские продовольственные лавки. Самой же важной мерой, по мнению Щенкова, являлась «полная согласованность в этой борьбе деятельности правительства с общественной инициативой».
Характерно, что все эти меры последовательно и до конца (с доведением в какой-то степени до абсурда) были претворены в жизнь только большевиками. Сами же представители «общественных сил», находясь у власти, так и не смогли найти в себе достаточно энергии, а главное, решимости, чтобы по-настоящему «резко и круто» взяться за спекулянтов. В этом отношении показательно свидетельство бывшего начальника московской милиции, а затем члена Временного правительства А. М. Никитина:
«На спекулянтов, правда, устраивались облавы, отыскивали товары на их складах, отбирали у них спрятанный товар, но, тем не менее, спекуляция продуктами первой необходимости продолжала оставаться прибыльным делом.
Спекулянты не боялись облав и реквизиций товаров, так как риск с избытком покрывался прибылью, само же преступление, по отсутствию карательной санкции и чрезвычайной волоките судебно-следственного аппарата, оставалось ненаказуемым.
В комиссариате градоначальства борьбу со спекулянтами возглавлял специальный судебный следователь Григорьев, который, будучи завален работой, производил следствие и розыскные действия по борьбе со спекуляцией при участии уголовного розыска.
Кроме того, устраивались систематические облавы на спекулянтов с целью их устрашения.
Одна из них, массовая, когда оцеплены были Ильинка, Театральная площадь и гостиница “Метрополь”, дала значительные результаты в смысле громадного количества изорванных записок, книжек и дубликатов накладных.
Но все эти меры мало достигали цели. Облавы кончались, арестованных и подозрительных выпускали, и они снова принимались за ту же “полезную” работу».
В завершение очерка упомянем о еще одной категории «героев тыла» – так называемых «земгусарах». Вспоминая о годах Первой мировой войны, К. А. Куприна, дочь писателя, отмечала: «В это время во Всероссийском союзе городов было большое количество всякой шушеры, избегающей фронта, служащей в качестве помощников. Они носили кортики вместо шашек. Их называли “земгусары”».
Введение для сотрудников общественных организаций военной формы офицерского образца (с положенным к мундиру холодным оружием) диктовалось необходимостью. Со штатскими, пусть даже возглавлявшими санитарные отряды или доставлявшими на позиции продовольствие и обмундирование, никто в армии просто не стал бы разговаривать. Характерную деталь отмечал К. Паустовский: студентам, служившим добровольцами на санитарных поездах, было разрешено с солдатскими шинелями носить студенческие фуражки. В противном случае к ним относились бы как к обычным нижним чинам со всеми вытекающими последствиями. Наступил момент, когда Паустовский возглавил один из санитарных отрядов и ему пришлось облачиться в полагающуюся форму. При этом с ним произошел случай, ярко характеризующий отношение настоящих офицеров к «земгусарам»:
«Я выехал в Брест.
Я ехал в мягком вагоне, переполненном офицерами. Меня очень стесняла моя форма, погоны с одной звездочкой и шашка с блестящим эфесом.
Прокуренный капитан, мой сосед по купе, заметил это, расспросил, кто я и что я, и дал дельный совет.
– Сынок, – сказал он, – почаще козыряйте и говорите только два слова: “разрешите” по отношению к старшим и “пожалуйста” по отношению к младшим. Это спасет вас от всяких казусов.
Но он оказался не прав, этот ворчливый капитан. На следующий день я пошел пообедать в вагон-ресторан.
Все столики были заняты. Я заметил свободное место только за столиком, где сидел толстый седоусый генерал. Я подошел, слегка поклонился и сказал:
– Разрешите?
Генерал пережевывал ростбиф. Он что-то промычал в ответ. Рот у него был набит мясом, и потому я не мог разобрать, что он сказал. Мне послышалось, что он сказал “пожалуйста”.
Я сел. Генерал, дожевав ростбиф, долго смотрел на меня круглыми яростными глазами. Потом он спросил:
– Что это на вас за одеяние, молодой человек? Что за форма?
– Такую выдали, ваше превосходительство, – ответил я.
– Кто выдал? – страшным голосом прокричал генерал. В вагоне сразу стало тихо.
– Союз городов, ваше превосходительство.
– Мать Пресвятая Богородица! – прогремел генерал. – Я имею честь состоять при ставке главнокомандующего, но ничего подобного не подозревал. Анархия в русской армии! Анархия, развал и разврат!
Он встал и, шумно фыркая, вышел из вагона. Только тогда я заметил его аксельбанты и императорские вензеля на погонах.
Сразу же ко мне обернулись десятки смеющихся офицерских лиц.
– Ну и подвезло вам! – сказал из-за соседнего столика высокий ротмистр. – Вы знаете, кто это был?
– Нет.
– Генерал Янушкевич, состоящий при главнокомандующем великом князе Николае Николаевиче. Его правая рука. Советую вам идти в вагон и не высовывать носа до самого Бреста. Второй раз это может вам не пройти».
Кроме К. Паустовского, который в качестве начальника санитарного отряда действительно хлебнул фронтового лиха, в «земгусарах» побывали поэты А. Блок и Э. Багрицкий, а также будущий вождь украинских националистов С. Петлюра, живший в годы Первой мировой войны в Москве.
Актер Н. Ф. Монахов описывал в мемуарах, как в преддверии очередного призыва приятели из Союза городов записали его в «земгусары» В результате он считался работающим на оборону страны, а на деле по-прежнему продолжал играть в театре. Правда, Монахов не учел, что каждое местечко в тылу находится под пристальным вниманием других претендентов. Посыпались доносы, что актер только числится на службе. В результате ему пришлось на несколько месяцев отправиться в Минск, в распоряжение инженерно-строительных дружин Западного фронта.
Большевик Ф. Зезюлинский вспоминал, как он в качестве корреспондента газеты «Русское слово», облаченный «земгусаром», оказался в Могилеве:
«Я – нелегальный, проживающий по чужому паспорту, привлеченный по ряду политических процессов, в том числе и по ст. 102 (принадлежность к партиям, ставящим своей целью ниспровержение существующего строя… и т. д.), – еду в Ставку, резиденцию царя. (…)
На мне шинель солдатского покроя, шашка на левом боку. На фуражке – офицерская кокарда. Погоны в одну полоску (капитанские!) с вензелем “ВЗС” (Всероссийский земский союз). Большой элегантный чемодан набит бельем, дорожными туалетными принадлежностями, в нем же шикарная офицерская тужурка, несколько бульварных романов (все для конспирации!) Пока я не арестован, я – важная персона: “военный корреспондент!” и должен соответственно себя вести. Молва удесятерила размеры гонораров военных корреспондентов».
Общее отношение к «земгусарам» ярко характеризует филиппика Н. Колесникова, опубликованная в 1922 году в эмигрантском журнале «Воин»:
«Мимо них шла облитая кровью война.
А молодые чопорные денди, сыновья скучающих отцов и Мессалин-матерей, не слышали призыва Родины, затыкали уши от криков раненых и призраков смерти. Они, чтобы не стыдно было встречать взгляды девушек и калек в серых шинелях на костылях, тоже надели шинели. Они устроили маскарад Великой войны. Они нарядились в фантастические формы, надели сабли, погоны и вензеля.
Веселые “Земгусары”. Блестящие “Уланы Красного Креста”.
Они появились в глубоком тылу в банных летучках, питательных пунктах, перевязочных отрядах и сберегли свое гнусное, похотливо жалкое тело кретина, раба и труса…»
В глазах большинства москвичей, особенно потерявших на войне родных и близких, «земгусары» выглядели обыкновенными приспособленцами, нашедшими легальную возможность держаться подальше от фронта. Даже кортики, упомянутые К. А. Куприной, являются весьма красноречивой деталью. Опыт первых сражений показал офицерам, что шашка как вид холодного оружия в бою неудобна. Многие из них предпочитали оставлять их в блиндажах и идти в наступление, держа в одной руке револьвер, а в другой стек – подгонять нерадивых солдат. Со временем громоздкие шашки было разрешено заменить на кортики. Подражая фронтовикам, тыловая «шушера» поспешила обзавестись кортиками. К тому же в трамвайной давке было так неудобно толкаться с шашкой на боку.
Последний раз московские газеты прошлись по поводу «земгусаров» в конце января 1917 года. Это был фельетон Эр. Печерского «Земгоре», опубликованный в «Раннем утре»:
«Сидел Земгусар, развалившись в мягком кресле, и плакал.
Пришел к нему Земпилот и спросил:
Повседневная жизнь Москвы
– Земгусар, Земгусар, о чем ты плачешь?..
– Как же мне не плакать, – ответил Земгусар, – когда у нас отменили форму.
Земпилот побледнел:
– Не может быть!.. Ведь мы, в некоторой степени, “военная косточка”…
Земгусар тяжело вздохнул:
– Увы, это уже свершилось!..
И показал своему другу газету.
Земпилот прочел и нервно звякнул шпорой:
– Картечь и бомба!..
(Он два раза ездил на фронт с подарками для армии и с тех пор в разговоре всегда употреблял военные обороты и словечки.)
Он теребил в волнении усы, нежно завитые колечками, и с жаром говорил:
– Понимаешь ли, друже, ведь это – штыковой удар!.. А главное, так неожиданно и так молниеносно!..
Земгусар ничего не ответил.
Он по-прежнему сидел, развалившись в кресле, смотрел на принесенные недавно из магазина новенькие блестящие погоны с причудливыми выкрутасами и плакал.
Земпилот утешал его:
– Не плачь, милый Земгусар, мы еще увидим плечи в погонах, мы еще услышим звяканье шпор и шашек!..
(…)
До отмены формы оставался месяц.
Приятели вспомнили совет одного мыслителя:
– Живите так, как будто живете последний день!
И решили в этот последний месяц взять от жизни что только можно.
Конечно, с формой они не расставались ни на минуту.
А Земпилот так даже в ванну садился с кортиком.
Они показывались везде: на улицах, в театрах, в лучших ресторанах, на бегах.
И ежедневно снимались. В разных видах и позах.
Время летело незаметно.(…)
Роковой момент приближался.
Земгусар и Земпилот снялись в последний раз:
Земгусар в полной форме. На боку шашка. В руках – походный бинокль.
Впереди – туча. Это неприятель…(…)
Земпилот снялся на аэроплане…
Он поднимается над вражеским лагерем… Все выше и выше… Лицо грозное, неумолимое… В обеих руках бомбы…»
После Февральской революции, когда солдаты начали подвергать офицеров самой настоящей обструкции, «земгусары» поспешили в числе первых отказаться от атрибутов былого великолепия – погон, шашек, кортиков.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.