Глава 11 ВЕРМАХТ НА ГРЕБНЕ УСПЕХА

Глава 11

ВЕРМАХТ НА ГРЕБНЕ УСПЕХА

28 июня, под грозно нависшим небом, подобно удару грома, началось наступление Бока. Три армии[71] разбили русский фронт по обе стороны Курска, и 11 танковых дивизий Гота разошлись веером на сотню миль волнистых пшеничных полей и степных трав по направлению к Воронежу и Дону. Спустя два дня южная половина группы армий перешла в атаку южнее Харькова, а Клейст перебросил 1-ю танковую армию через Донец.

Русские с самого начала уступали по численности и количеству артиллерии, и нехватка у них танков делала невозможным организовать даже местные контратаки. Из четырех армий, противостоявших германскому натиску, 40-я армия, по которой пришелся главный удар танковой армии Гота, рассыпалась в первые сорок восемь часов. 13-я армия, боковой авангард Брянского фронта, была поспешно отведена назад на север. Тем самым открылась брешь между двумя театрами, которая затем стала расширяться с каждым днем. Две другие, 21-я и 28-я (последняя еле успевшая оправиться после своего поражения под Волчанском в мае), армии откатывались назад в состоянии все усиливающегося беспорядка. Здесь не было защиты в виде болот и лесов, позволявших даже небольшим группам задерживать врага в битве под Москвой. Стягиваясь к скудному прикрытию местности в форме какого-нибудь неглубокого оврага или нескольких деревянных колхозных строений, русские вели бои под ураганным огнем, которому им нечего было противопоставить кроме собственной храбрости.

«…Совсем не так, как в прошлом году, – писал сержант 3-й танковой дивизии. – Теперь больше похоже на Польшу. Русских видно мало. Они обстреливают нас из пушек, как сумасшедшие, но для нас это не страшно!»

Наступление германских колонн можно было увидеть за 30–40 миль. В небо поднималось огромное пылевое облако, черневшее от дыма горящих деревень и артиллерийской пальбы. Дым, густой и тяжелый над головой колонны, долго не расходился в летнем зное, хотя колонна давно прошла, оставляя завесу коричневой дымки, скрывавшую западный горизонт. Чем дальше шло наступление, тем больше лирики изливали военные корреспонденты по поводу «несокрушимого мастодонта» – моторизованного каре, в котором двигались грузовики и артиллерия, обрамленные танками. «Это боевой порядок римских легионов, возрожденный в XX столетии, чтобы покорить монгол о– славянскую орду!»

В этот триумфальный период достигла пика философия отношения к славянству как к «недочеловекам», и каждое сообщение и фотография из наступающих нордических армий подчеркивали расовую неполноценность врага – «смесь низшего и запредельного человечества, поистине недочеловеков», «дегенеративно выглядящих ориенталов». «Вот как выглядит советский солдат. Монгольские физиономии из лагерей военнопленных». Эсэсовское издательство выпускало специальный журнал, называвшийся просто «Недочеловек», состоявший из фотографий, демонстрировавших отталкивающий вид и повадки восточного врага. «Под татарами, Петром или Сталиным, этот народ рожден для ярма».

Не требуется дара психиатрического анализа, чтобы увидеть, что подобное отношение было задумано для того, чтобы дать полную волю эксплуатации и жестокому обращению с «недочеловеками», а эта жестокость усиливалась из-за противоестественной храбрости, с которой эти создания противились воле своих угнетателей. «Он сражается, когда всякая борьба уже бессмысленна, – скорбел немецкий журналист. – Он не сражается или сражается совершенно неправильно, когда еще есть шанс на успех».

Немцы не преминули найти юридические, а также идеологические оправдания своего бесчеловечного обращения с русским солдатом в плену. Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию, поэтому они не были обязаны соблюдать хотя бы даже самые минимальные стандарты в отношении к его подданным. Для удобства был создан специальный орган в ОКВ – Общее управление вермахта, подчиненное генералу Рейнеке, ведавшее военнопленными вне района непосредственных боевых действий.

Еще в июле 1941 года была издана следующая инструкция для командиров тыловых районов:

«В соответствии с престижем и достоинством германской армии каждый германский солдат должен соблюдать дистанцию и относиться к русским военнопленным, памятуя о той ожесточенности и бесчеловечной жестокости, какую русские проявляют в бою…»

И далее эта инструкция дает более подробные указания о повышении «престижа и достоинства»:

«…Спасающиеся бегством военнопленные должны быть застрелены без предварительного предупреждения остановиться. Всякое сопротивление пленных, даже пассивное, должно полностью подавляться немедленным применением оружия (штык, приклад винтовки или огнестрельное оружие)».

Кроме прямого насилия, немцы практически обрекли на смерть всех взятых осенью и зимой пленных тем, что сняли с них шинели и шапки. Сбившиеся в кучу в «клетках», часто без крыши, тем более без обогрева, сотни тысяч людей просто замерзали до смерти.

Это, по крайней мере, помогло решить «проблему», как их накормить. Генерал Нагель из отдела экономики ОКВ (который заслуживает более заметного места, чем уготованное им историей, за один только афоризм: «Имеет значение не то, что истинно или лживо, а лишь то, во что верят») заявил в «Виртшафтсауфцейтунг» в сентябре 1941 года:

«В отличие от кормления других пленных (то есть британцев и американцев) мы не связаны никакими обязательствами кормить большевистских пленных. Поэтому их рационы должны определяться исключительно на основании их желания работать на нас».

В результате, как Геринг со смехом поведал Чиано (министру иностранных дел Италии), «…съев все, что можно, включая подошвы своих сапог, они начали поедать друг друга, и, что серьезнее, съели германского часового». Один высокопоставленный офицер СС обратился с личным докладом Гиммлеру, предлагая, чтобы два миллиона пленных были расстреляны «немедленно», чтобы оставшейся половине достались двойные пайки, с целью обеспечить «наличие реальной рабочей силы». Но русские голодали не из-за дефицита продуктов питания – просто их поработители не желали кормить их.

Шуточки Геринга и холодная статистика жертв не должны заслонить ужасающую картину этих «клеток» с пленными. Темные загоны, полные ужаса и страданий, где мертвые лежали кучами целыми неделями, очаги таких страшных эпидемий, что охрана боялась входить внутрь или входила с огнеметами, когда «из соображений гигиены» трупы и умирающих поджигали вместе с кишащими паразитами подстилками. Психопатическая германская страсть делать зарубки на своих винтовках оставила нам страшное свидетельство того, как они обращались со своими противниками. Зарегистрированная смертность в лагерях и огороженных местах для военнопленных равна 1 981 000. Кроме того, были еще зловещие графы «казнено; пропали; умерли или исчезли по дороге» с общим страшным итогом еще 1 308 000 человек. Когда к этим цифрам добавляется громадное число людей, просто забитых до смерти прямо на месте, где они сдались, можно себе представить, какую ненависть и варварства порождала Восточная кампания.

После поражения в Харьковском сражении в мае Ставка была вынуждена радикально изменить план летних операций. Огромное сосредоточение танков в соединениях Клейста и Паулюса указывало на то, что главный вес германского усилия будет концентрироваться на юге, и это подтверждалось сообщениями агента Люци. Но Люци предсказал (совершенно точно, как мы теперь знаем) и возобновление наступления на Ленинград, да и Москва еще оставалась на картах германского командования в качестве цели. Однако эту уникальную информацию стали подозревать в фальсификации. Поэтому было решено, что резервы Красной армии – или то, что от них осталось, – должны находиться вокруг Москвы для обороны против возобновления наступления на центральном участке. Оттуда их можно направить к Ленинграду или на юг, после того как станут ясны намерения немцев. Дело в том, что конфигурация советской системы железных дорог, оставшихся после германских захватов прошлого лета, позволяла гораздо легче высылать войска от Москвы к флангам, чем внезапно сосредоточиваться у столицы от флангов. В соответствии с этим Тимошенко получил приказ удерживать оба «стыка» на каждом конце своего фронта, у Воронежа и Ростова, и дать – впрочем, у него не было выбора – немцам прорваться через «ворота» между ними, отдавая пространство в обмен на время – через Донецкий бассейн и большую излучину Дона. Когда 28 июня началось немецкое наступление, его мощь явилась неожиданностью для русских. 5 июля танковые дивизии Паулюса достигли Дона по обе стороны Воронежа, но в это время Ставка еще не знала, предпримут ли немцы форсирование Дона и повернут ли они затем на север, овладев Ельцом и Тулой. Немедленно был создан новый Воронежский фронт из остатков дивизий Голикова и части скудных резервов Ставки. Во главе его был поставлен Ватутин, подчинявшийся прямо Москве, а не Тимошенко.

В этот момент сопротивление русских, пока все еще очень разобщенное и неорганизованное, начало влиять на выработку германских планов. На второй неделе июля единственные участки, где шли сколько-либо значительные бои, находились около Воронежа и южнее Донца, где шахтные сооружения и терриконы этого угледобывающего района давали какую-то защиту пехоте, пытавшейся задержать танки. Между ними, в широком коридоре, разделявшем параллельно текущие Дон и Донец и имевшем более сотни миль поперек в самом узком месте, присутствие Красной армии едва ли чувствовалось. Корреспондент «Фёлькишер беобахтер» описывает, как «русские, до этого упорно сражавшиеся за каждый километр, отступили без единого выстрела. Наше наступление замедлялось только из-за разрушенных мостов и воздушных налетов. Когда давление на советские арьергарды становилось слишком сильным, они выбирали позицию, позволявшую им продержаться до ночи… Двигаться в глубь этого пространства, не видя ни следа врага, было очень тревожно».

Бок хотел «разделаться» с Ватутиным, прежде чем слишком расширять свой фланг в зияющую пустоту, и предложил использовать Вейхса и часть армии Паулюса для этой цели. Исходя из правил учебника, это было, безусловно, совершенно правильным решением. Кроме того, Бок по личному опыту лета 1941 года знал, какие задержки и неприятности могут происходить, если оставлять в покое большие силы русских на своем фланге. Если бы Боку было позволено делать что хочет, можно почти не сомневаться, что весь ход германской кампании на юге России (и поэтому самой войны) был бы совсем другим. Однако ему не позволили поступить по-своему и сняли с командования после спора, детали которого остаются неизвестными и по сей день. Представляется, что развал (как тогда казалось) сил русских в донском коридоре явился полной неожиданностью для Гитлера, как и для многих его генералов. Фюрер в ОКВ казался впервые таким счастливым, каким не был со времени падения Франции. В телефонном разговоре с Гальдером он не проявил той мелочности и тревожности, которые были характерны в его разговорах в предшествующем году. «С русскими кончено», – сказал он своему начальнику штаба 20 июля, и ответ последнего: «Должен признать, что очень на то похоже», – отразил эйфорию, охватившую и ОКВ, и командование сухопутных сил. Следуя этому убеждению, ОКВ приняло два решения, которым было суждено радикально повлиять на ход всей кампании. Первым было изменение направления Гота и 4-й танковой армии; вторым – принятие новой директивы, по-новому определявшей цели группы армий.

Первоначально, согласно Директиве № 41, Гот должен был вести армию Паулюса к Сталинграду, затем передать «блокаду» 6-й армии и отойти в мобильный резерв. Но после начала кампании озабоченность Бока наличием сил русских у Воронежа заставила его рекомендовать оставить 6-й армию для наступления на эту русскую позицию и направить одного Гота в атаку на Сталинград. Теперь ОКВ решило, что Гот вообще не должен наступать в направлении Сталинграда, а повернуть на юго-восток и оказывать «помощь в нижнем течении Дона»; Паулюс мог овладеть Сталинградом и один – при условии, что группа армий находится в обороне от Воронежа до излучины Дона. После снятия Бока обе группы армий в его огромной «южной схеме» стали самостоятельными и получили отдельные – притом расходящиеся – цели. Директива № 45 от 23 июля предписывала:

«Группа армий «А» под командованием Листа наступает в южном направлении через Дон с целью овладения Кавказом с его запасами нефти;

Группа армий «Б» под командованием Вейхса атакует Сталинград, уничтожает сосредоточение противника, овладевает городом и перерезает междуречье Дона и Волги».

Несмотря на все слабеющее сопротивление русских, этот приказ был воспринят в ОКХ с некоторой тревогой, так как он представлял собой весьма большое расширение стратегического масштаба операций. Здесь уже не было спасительного пункта о «блокировании Волги артиллерийским огнем», а цели на Кавказе больше не ограничивались Майкопом и Пролетарской, но включали в себя весь нефтеносный район. Проведя изменения в два этапа, Гитлер ловко обошел противодействие в ОКХ: вначале убрал Бока и изменил порядок приоритетов на Дону, затем создал две «новые» группы армий. Но возникает интересный вопрос: почему не был более единодушным протест против увольнения Бока? Представители консервативного крыла германской армии поспешили возложить вину за все неудачи вермахта на Гитлера. Но тогда кажется странным, почему же они молчали и не возражали против такой грубой и чреватой последствиями ошибки как перенацеливание Гота и неспособность взять Воронеж. На допросе Блюментритт отрицал, что ему известны какие-либо внутренние пружины этого решения, и ограничился заявлением, что «…никогда не было намерения наступать далее Воронежа и продолжать это прямое наступление на Восток. Приказ требовал остановиться на Дону около Воронежа и перейти там в оборону, для прикрытия наступления в юго-восточном направлении, которое должно было вестись силами 4-й танковой и 6-й армий».

Критическим решением явно было то, что 4-я танковая армия должна изменить направление. И здесь, по-видимому, ОКХ было убеждено, что это желательно – пусть в силу других причин, чем те, что имелись у Гитлера. Ибо Паулюс в своих записях ясно передает впечатление, что перенаправление Гота было впервые задумано, чтобы отрезать русские дивизии, которые задерживали танки Клейста и 17-ю армию в Донецком бассейне. Но через несколько дней после получения Готом первоначального приказа сопротивление русских Клейсту в Донбассе ослабло, и их войска стали уходить оттуда в большой спешке. Возможность отрезать сколько-либо значительную массу войск была исключена, так как казалось, что Клейст прибудет в Ростов не позднее, чем сам Гот.

В результате обе танковые армии вместе подошли к переправе через Дон. И на кого замахнулся этот колоссальный бронированный кулак? На мельчайшую из улиток! Ибо переправы через Дон фактически никем не защищались. Войска Тимошенко вытеснялись с одной позиции до другой в ходе его отступления, и те, кто не попал в окружение западнее Ростова, уже давно были за Доном и просачивались по долине Маныча далее или пробирались в восточном направлении в калмыцкие степи, где пересеченная местность и балки давали некоторое прикрытие. Клейст, не особенно стеснявшийся в своих комментариях на тему, как следовало бы проводить операции на других театрах, после войны утверждал: «4-я танковая армия… могла бы взять Сталинград без боя в конце июля, но была перенаправлена на помощь мне в форсировании Дона. Я не нуждался в этой помощи, и они попросту встали на моем пути и забили дороги, которыми я пользовался». Сержант из 14-й танковой дивизии писал:

«Мы добрались до Дона и увидели, что мосты разрушены, но почти нет и следов врага. Жара стояла удушающая… весь правый берег утопал в клубах пыли, когда начало скапливаться все больше машин. Сопротивление русских было таким слабым, что многие солдаты смогли раздеться и искупаться – как мы в Днепре ровно год назад. Будем надеяться, что история не повторяется. Мы пробыли там два дня, пока работали саперы. Мы изрядно страдали от русских самолетов; они прилетали в одиночку и парами в сумерках и на рассвете, когда наших самолетов еще не было. Местами русская артиллерия вела сильный огонь… можно было слышать ночью, как они ставят орудия на позицию, и они начинали обстреливать нас, когда вставало солнце… его низкие лучи с востока показывали наши позиции во всех подробностях, но не позволяли нам увидеть дульное пламя и засечь их позиции».

Когда обе танковые армии начали расширять свои фланги, стараясь найти неразрушенный мост и место переправы, они вскоре перемешались, и образовалась настоящая каша. Клейст переправился через Дон со своими легкими силами еще 25 июля, но пробки на дорогах и трудности с подвозом горючего помешали его танкам переправиться ранее 27 июля. Только 29 июля Готу удалось переправить свои первые танки у Цимлянской, и к тому времени директивы ему были снова изменены. Он должен был послать только одну дивизию на юго-восток[72] для прикрытия разрыва между своими войсками и Клейстом, вести 4-ю танковую армию на север через Котельниково и, преодолев реку Аксай, овладеть Сталинградом с его незащищенной южной стороны.

Как только Клейст оказался за Доном, темп его наступления сильно возрос. 29 июля он овладел Пролетарской (первоначальный рубеж остановки в старом плане ОКХ); через два дня он выступил из долины Маныча и вступил в Сальск, выслав одну колонну вдоль железной дороги на Краснодар, чтобы прикрыть левый фланг 17-й армии, а вторую колонну послал через степь к Ставрополю, который пал 5 августа. Армавир был взят 7-го, и Майкоп, где уже были видны первые русские нефтяные вышки, 9 августа.

Однако у Паулюса, наступавшего по донскому коридору, дела оборачивались по-другому. Сопротивление русских было крайне слабым, пока немцы не достигли реки Чир. Но само расстояние – более 200 миль – и то, что только танковый корпус Витерсгейма был полностью мобильным, означали, что 6-я армия слишком растянулась и что едва ли она сможет провести успешную атаку с ходу, если встретит серьезное сопротивление. 12 июля Ставка объявила о создании нового Сталинградского фронта (под командованием Тимошенко, 22 июля был назначен Гордов) и стала пополнять его дивизиями из московского резерва, насколько позволяла скорость перевозок по железной дороге. В течение трех недель шли гонки за выигрыш времени, напоминавшие лето 1941 года, между атакующими колоннами немцев и срочно сосредоточивавшимися резервами защитников города. На этот раз выиграли русские, хотя у них все висело на волоске.

Генерал Чуйков, один из трех-четырех человек, которым суждено было вдохновлять и направлять Сталинградскую битву, в это время командовал армией резерва, которая была рассредоточена вокруг Тулы. Она состояла из четырех стрелковых дивизий, двух моторизованных и двух танковых бригад и, вероятно, представляла значительную долю оставшегося у Ставки резерва. Некоторое представление о срочности, чтобы не сказать суматохе, и о напряженности их переброски по железной дороге может дать их приказ на передвижение, который предусматривал высадку на не менее чем семи станциях. После прибытия Чуйков получил весьма неопределенные приказы, и они убедили его в том, что «штаб фронта, очевидно, имел крайне ограниченную информацию о противнике, который упоминался лишь в самых общих чертах». И так как эти приказы предусматривали немедленный форсированный марш его солдат на расстояние 125 миль, он запротестовал:

«Изучив директиву, я немедленно заявил начальнику штаба фронта, что выполнить ее в срок невозможно, так как части армии, которым предписывались такие задачи, еще не прибыли. Начальник штаба ответил, что директива должна быть выполнена, но затем, подумав, предложил мне зайти к нему на следующий день.

Но утром следующего дня его не оказалось в штабе, и когда он будет, сказать никто не мог. Что же делать? Время не ждет!.. Я зашел к начальнику оперативного отдела штаба фронта полковнику Рухле и, доказав невозможность выполнить директиву в установленный срок, попросил его доложить Военному совету фронта, что 64-я армия может занять оборонительный рубеж не раньше 23 июля.

Полковник Рухле тут же, никому не докладывая, своей рукой исправил срок занятия оборонительного рубежа с 19-го на 21 июля. Я был поражен. Как это начальник оперативного отдела, без ведома командующего может менять оперативные сроки? Кто же командует фронтом?»

Из рассказа Чуйкова ясно, что «гонки» между Паулюсом и защитниками Сталинграда касались большего, чем вопросов сосредоточения и развертывания. Основная проблема заключалась в восстановлении морального духа Красной армии. Сможет ли прибытие молодых командиров и свежих войск из армий резерва сплотить разбитые остатки старой армии Тимошенко, которых нес перед собой напор группы армий «Б» в излучине Дона? Советская тактика 1942 года сводилась к отступлению в случае прорыва своих флангов – уступать землю, но не жизни, избегать гибельных сражений с окружением, как было в 1941 году. Но в этих условиях – длительных отходов по пылающей родной земле – труднее всего сохранить моральный дух, особенно среди относительно примитивных и плохо подготовленных частей, характерных для Красной армии, какой она была в то время. Энергия и героизм обороны Сталинграда – это мерило того возрождения, которого буквально за несколько недель добились несколько человек – Чуйков, Хрущев, Родимцев, Еременко. Вместе с тем видно, что в Красной армии не все было благополучно в июле 1942 года. Сам Чуйков описывает, как в первый же день на фронте он лично отправился в разведку:

«Я встретил штабы двух дивизий… они состояли из нескольких офицеров, передвигавшихся на трех – пяти автомашинах, груженных до отказа канистрами с горючим. На мои вопросы: «Где немцы? Где наши части? Куда следуете?» – они ничего путного ответить не могли… Было ясно, что вернуть этим людям утраченную веру в свои силы, поднять боеспособность отступавших частей не так-то легко».

О 21-й армии на правом фланге Сталинградского фронта и первом пункте управления, который он посетил, Чуйков писал:

«Штаб 21-й армии был на колесах; вся связь, все имущество были на ходу, в автомобилях. Мне не понравилась такая поспешность. Во всем здесь чувствовалась неустойчивость на фронте, отсутствие упорства в бою. Казалось, за штабом армии кто-то гонится, и, чтобы уйти от преследования, все, с командармом во главе, всегда готовы к движению».

О Гордове (который был снят после прибытия Еременко и Хрущева):

«Это был седеющий генерал с усталыми и, казалось, ничего не видящими глазами, в холодном взгляде которых можно было прочесть: «Не рассказывай мне об обстановке, я все знаю, но ничего не могу поделать».

Между 25-м и 29 июля, пока Гот вел бои на нижнем Дону под Цимлянской, 6-я армия попыталась внезапным штурмом захватить Сталинград. Слабое сопротивление, которое он встречал до сих пор, подтолкнуло Паулюса вводить в бой свои дивизии по мере их подхода, вместо того чтобы дать им передохнуть. В результате немецкие и советские подкрепления вводились в бой примерно одинаковыми темпами. Русские начали боевые действия с небольшим численным перевесом, потому что потрепанной 62-й армии (в то время под командованием генерала Лопатина) было приказано стоять и сражаться на реке Чир. Паулюс имел заметное превосходство по танкам, поддерживаемым вначале тремя, потом пятью, потом семью пехотными дивизиями. Произошло долгое, беспорядочное сражение, в котором русские были постепенно выдавлены из излучины Дона. Но 6-я армия была так сильно помята, что больше не имела достаточных сил для самостоятельного форсирования реки. Не удалось и вытеснить русских из петли реки у Клетской, и эта оплошность впоследствии оказала поистине катастрофическое влияние в ноябре. В этот момент у Паулюса не было достаточно сил выкуривать советскую пехоту из каждой маленькой излучины на западном берегу, и об этих плацдармах вскоре забыли в пылу ожесточенной битвы за Сталинград. После того как этот район перестал быть активным сектором фронта, его передали румынам, а те ничего не делали и просто оставались в обороне на всем протяжении своего пребывания на этом рубеже.

Неожиданная сила сопротивления русских в той небольшой излучине Дона убедила Паулюса, что 6-я армия не сможет осуществить переправу без посторонней помощи. На первой неделе августа наступило затишье, пока танковая армия Гота прорывалась с юга. За это время баланс численности начал меняться не в пользу русских, потому что новой 64-й армии, сыгравшей такую большую роль в усилении сопротивления 62-й армии первой атаке Паулюса, пришлось растягивать свой левый фланг все дальше и дальше к западу по мере приближения Гота. К 10 августа вся 6-я армия Паулюса стояла на позиции лицом к востоку, и вся армейская и дивизионная артиллерия была подтянута к правому берегу Дона. Произошло и важное событие, явившееся предзнаменованием того, как Сталинград будет постепенно притягивать к себе все оборонительные силы вермахта. 8-й воздушный корпус Рихтгофена, до этого времени прикрывавший наступление Клейста на Кавказе, был снова передислоцирован на аэродромный комплекс в Морозовске для поддержания следующей атаки на город.

Прошла еще неделя, пока Гот с боями пробивался на север с Аксая, а затем, 19 августа, началась первая серьезная попытка немцев штурмом взять Сталинград.

Паулюс в качестве старшего генерала осуществлял командование операциями, имея в своем подчинении Гота. Он разработал традиционный план атаки по сходящимся направлениям, с танками на флангах. Фронт русских имел около 80 миль по протяженности, но благодаря его выпуклости от Качалинской вдоль восточного берега Дона и загибу обратно, вдоль реки Мышковки к Волге он имел менее 50 миль по прямой. Его обороняли две армии, 62-я и 64-я, имевшие в сумме 11 стрелковых дивизий, многие из которых были недоукомплектованы. Были также остатки различных механизированных бригад и других неполных частей, оставшихся от предшествовавших боев. У Паулюса имелось девять пехотных дивизий в центре, две танковые и две моторизованные дивизии на северном фланге и три танковые и две моторизованные на южном фланге.

Вначале атака шла плохо. В особенности Гот испытывал трудности в прорыве позиций 64-й армии между Абганеровом и Сарпинскими озерами. Ветеран сражений 1941 года отмечает:

«Немецкие танки не шли в бой без поддержки пехоты и с воздуха. На поле боя не было видно признаков «доблести» экипажей германских танков… они действовали вяло, крайне осторожно и нерешительно. Немецкая пехота отлично вела автоматный огонь, но… отсутствовало быстрое продвижение на поле боя. Наступая, они не жалели боеприпасов, но часто палили в воздух. Их передовые позиции, особенно ночью, были прекрасно видны из-за пулеметного огня, трассирующих пуль, часто выпускаемых в пустоту, и разноцветных ракет. Казалось, они либо боятся темноты, либо скучают без пулеметного треска и света ракет».

Правда, немцы достаточно хорошо сражались позднее, и может быть, эта начальная осторожность происходила из естественного нежелания солдат, считавших войну законченной, подвергаться неоправданному риску в последнем штурме. Судя по письмам и дневникам того времени, это чувство разделялось всеми:

«Командир роты говорит, что русские войска полностью разбиты и не могут дольше держаться. Достичь Волги и овладеть Сталинградом для нас не так трудно. Фюрер знает, где у русских слабое место. Победа теперь недалеко». [29 июля.]

«Наша рота рвется вперед. Сегодня я написал Эльзе: «Мы скоро увидимся. Все мы чувствуем, что это конец, победа близка». [7 августа.]

22 августа 14-му танковому корпусу Витерсгейма удалось форсировать очень узкую брешь в периметре русских у Вертячьего и, пробившись через северные пригороды Сталинграда, достичь обрывистого берега Волги вечером 23 августа. Теперь Паулюсу и его начальнику Вейхсу казалось, что Сталинград у них в руках. Ибо с Витерсгеймом, занявшим удобную позицию на Волге, и железнодорожным мостом у рынка, теперь находившимся в пределах минометного огня, трудности русских в снабжении гарнизона, тем более обеспечении пополнениями, представлялись непреодолимыми. Днем 51-й корпус Зейдлитца последовал за Витерсгеймом в прорыв, и стало казаться, что всю 62-ю армию удастся смять с севера. Ночью люфтваффе нанесло воздушный налет.

По количеству самолетов и весу взрывчатых веществ бомбардировка в ночь с 23-го на 24 августа была самой массивной после 22 июня 1941 года. Был использован весь воздушный корпус Рихтгофена и все имевшиеся эскадрильи истребителей, а также дальние бомбардировщики с таких удаленных аэродромов, как Курск и Керчь. Многие из пилотов Рихтгофена сделали до трех вылетов, и почти половина сброшенных бомб были зажигательные. Такое зрелище было невозможно забыть. Горели почти все дома – включая гектары рабочих поселков на окраинах, и зарево было таким, что на расстоянии 40 миль можно было свободно читать газету. Это был налет с целью устрашения, уничтожения как можно большего числа горожан для того, чтобы посеять панику и деморализовать, устроить пылающий погребальный костер на пути отступавшей русской армии. Так делалось в Варшаве, Роттердаме, Белграде и Киеве.

Вильгельм Гофман из 267-го полка 94-й дивизии с удовлетворением отметил:

«Весь город горит; по приказу фюрера наша авиация подожгла его. Вот что нужно для русских, чтобы они перестали сопротивляться».

Но 24 августа пришло и ушло, а потом и 25-е, и стало до боли ясно, что русские твердо решили сражаться за Сталинград. Витерсгейм смог сохранять открытым свой коридор к Волге, но никак не мог расширить его в южном направлении. Русская 62-я армия медленно отходила вдоль реки Карповки и параллельно идущей железной дороги. Гот смог оттеснить 64-ю армию обратно к Тундутову, но она сохраняла свой фронт, и надежды на классический танковый прорыв так и не осуществились.

Это было второе крупнейшее наступление немцев, которое захлебнулось через месяц. Мы видим последовавший результат, который не предвидели обе стороны, – этот странный магнетизм, притягивавший к Сталинграду обоих противников. 25 августа областной комитет партии объявил город на военном положении:

«Товарищи сталинградцы! Мы никогда не сдадим наш родной город на разграбление немецким захватчикам. Каждый из нас должен посвятить себя задаче обороны нашего любимого города, наших домов и наших семей. Забаррикадируем каждую улицу, превратим каждый район, каждый квартал, каждый дом в неприступную крепость».

Как раз в этот день фюрер и его сопровождение переехали из Растенбурга в Винницу, где его штаб-квартира оставалась на всем протяжении 1942 года. Вейхсу было приказано начать новую атаку и «очистить весь правый берег Волги», как только будут готовы силы Паулюса. 12 сентября, накануне этой «окончательной» атаки, оба генерала были вызваны в новую штаб-квартиру фюрера. Там Гитлер повторил им, что «…теперь жизненно важно собрать всех имеющихся людей и как можно скорее захватить сам Сталинград и берега Волги». Гитлер также сказал, что им нет нужды беспокоиться о левом фланге вдоль Дона, так как подход армий сателлитов (которые должны оборонять его) продолжается беспрепятственно[73].

Кроме того, он добавил три свежие пехотные дивизии (из которых две были из расформированной армии Манштейна), которые должны были прибыть в район расположения 6-й армии в течение последующих пяти дней.

Почти в тот же момент, когда Гитлер переехал в Винницу, русские (несомненно не зная об этом) тоже признали, что центр тяжести необратимо сместился на юг и что исход войны будет решаться у Сталинграда. Ибо Тимошенко был без шума снят и переведен на Северо-Западный фронт, а в Сталинград была направлена та же команда, что создала успешный план контрнаступления под Москвой, – Воронов, специалист по артиллерии, Новиков, командующий ВВС, и Жуков, единственный командир в Красной армии, который никогда не был побежден.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.