5. Виноват Пушкин!

5. Виноват Пушкин!

— Во всем этом, изволите ли видеть, — рассказывает мне учитель сельской школы, Андрей Федорович

Никодимов, — виноват не столько я лично, сколько Пушкин.

"Арестовали меня, собственно, без всяких к тому оснований. Обвинили, как и других моих коллег, во вредительстве, будто бы, процветавшем в системе на-

родного образования. Вскоре после ареста вызывают из тюремной камеры на первый допрос. Иду. Вхожу в кабинет следователя. А там возлежит в кресле рыжий и рябой детина. Именно — возлежит. Поза древне-римского сенатора. Физиономия — сплошная простота, глупость и некультурность. У нас в деревне, когда-то о подобных физиономиях распевали шуточную частушку:

Сидит парень на крыльце

С выраженьем на лице;

Выражает на лице,

Что сидит он на крыльце".

"На все мои доводы, объяснения и доказательства у него единственное требование:

— Признавайся, гад! Кто тебя завербовал, гад?

А в чем признаваться, ни ему, ни мне неизвестно. Думал я, думал, да вдруг с досады и ляпнул:

— Пушкин меня завербовал!

Выпалил я это рябому детине и в испуге даже зажмурился. "Сейчас, — думаю, — он меня за это бить будет". Ан нет. Детина даже обрадовался.

— Давно бы так, — говорит. — Признался и хорошо. А кто такой Пушкин?

Раскрыл я глаза и взираю на него с величайшим изумлением. Неужели он о Пушкине никакого представления не имеет? Оказалось, что не имеет.

— Кто есть Пушкин? Как его имя и отечество? — спрашивает.

Ну, что ему отвечать? А он торопит:

— Давай, гад! Признавайся дальше!

— Пушкин Александр Сергеевич, — отвечаю.

— Где проживает?

— В… Москве.

— Где работает?

— В… союзе советских писателей.

— Так, значит, он тебя и завербовал?

— Да…

— А ты по его заданию кого завербовал?

Вот так штука, — думаю. — Кого же мне после Пушкина называть?

Следователь опять меня торопит. И начал я "вербовать" первых пришедших мне на ум русских писателей, да простят они, покойники, меня грешного.

— Завербовал я, — говорю, — Михаила Юрьевича Лермонтова, Федора Михайловича Достоевского, Льва Николаевича Толстого, Николая Васильевича Гоголя, Глеба Успенского и Лидию Чарскую.

Перечисляюя, таким образом, покойных русских писателей, а детина радуется и от удовольствия руки потирает. Записали мы всю сочиненную мною нелепицу, я подписал ее и удостоился похвалы следователя:

— Молодец, гад. Сразу раскололся. За это я тебе смягчение приговора исхлопочу.

И отправил меня, слегка ошеломленного, обратно в камеру…

На второй допрос вызвали меня спустя два месяца с лишним. Следователь новый. Морда удивительно злющая. Глазищи сверкают от ярости. Ругается и орет:

— Ах, ты, вражья сволочь! Шутки шутить с нами вздумал? Русских писателей вербуешь? Мертвецов? Ну, мы тебе за это вложим. Все печенки-селезенки из тебя вытряхнем. Эй, телемеханики!

Прибежали тут двое дюжих молодцов и взялись за меня. Бьют по чем попало, а следователь приговаривает:

— Это тебе за Пушкина. Это за Лермонтова. Это за Глеба Успенского.

Особенно сильно, знаете, били за Лидию Чарскую. Чем она им не понравилась? И что они со мною дальше делать будут? Не имею понятия…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.